Харальд дошагал до первой бочки, крикнул на весь зал:
— Мой свадебный эль.
Затем наполнил чашу. Вернулся, остановился перед столом. Подал, держа чашу одной рукой.
Забава взяла ее как положено, осторожно обхватив ладонями за края. И пока подносила к губам, смотрела в глаза Харальда — серебряные, сиявшие сейчас и зло, и весело. Выпила до дна, не чувствуя вкуса.
А потом, прижав чашу к груди, пустилась в долгий путь — сначала вокруг стола, потом к бочкам. Голова кружилась…
Обратно Забава шла, не чувствуя ног.
Боялась только одного — что споткнется, что нога, только-только переставшая болеть, подвернется. И она расплещет свой свадебный эль.
Но дошла, и донесла. Протянула Харальду чашу. Он принял, осушил в два глотка, вскинул над головой, перевернув. Рявкнул:
— Выпито.
Сидевшие в зале закричали так, что Забава на несколько мгновений оглохла.
Вот и это сделано, довольно подумал Харальд, сидя на своем месте — и косясь на Сванхильд, опять воевавшую с мясом на своей тарелке.
Потом протянул руку, отловил ее запястье. Отобрал нож, нарезал мясо. Пробормотал, наклоняясь к ней:
— Мы здесь не задержимся. Ешь побольше, Сванхильд — эта ночь будет длинная.
Он сидел, поднимая чаши, пока в зале орали здравницы в его честь. Перебрасывался словами со Свальдом. Потом посмотрел поверх макушки Сванхильд на Кейлева. Звучно хмыкнул.
Тот, тут же сообразив, в чем дело, встал с места. Объявил:
— Время вести молодых в опочивальню.
Их провожали с факелами — и людская река, текущая следом за Харальдом и Сванхильд, казалась рекой из огня.
Как бы не подпалили главный дом снова, мимоходом подумал он. Бросил Свальду через плечо:
— Посиди в зале до последнего человека. Присмотри, чтобы огня не подпустили, с пьяных глаз…
— Положись на меня, родич, — радостно рявкнул Свальд. — И еще раз — долгих лет, жарких ночей тебе с молодой женой.
Отважных сыновей он не пожелал. Как и все те, кто сегодня произносил здравницы.
Наставления Гудню и Тюры Забава помнила — и не посмела даже зажмуриться, когда в лицо начали брызгать кровью из огромной чаши.
Только моргала, когда капли падали на кожу уж слишком близко к глазам.
Брызгала на нее Гудню, как жена старшего брата, Болли — и самая старшая среди женщин из ее новой родни. Делала она это размашисто, щедро окатывая Забаву кровью, наполовину успевшей свернуться, со сгустками.
Рядом Кейлев точно так же окунал кисть руки во вторую чашу, брызгал на Харальда. Только кровь из пригоршни выплескивал аккуратнее, без широких замахов.
Пропало платье-то, думала Забава, чувствуя, как промокла на груди ткань одеяния — и капли со сгустками лениво и щекотно ползут по щекам, шее. Хорошо хоть красное, на нем бурые пятна застиранной крови будут потом не так заметны.
В опочивальню набился народ. Болли, Ислейв, Тюра, еще какие-то люди.
И все стояли, глазели жадно — на невесту в алом, залитую кровью, на ярла, по светлой рубахе которого расплывались багровые пятна.
Первой чашу опустошила Гудню. Отступила назад, к мужу. Кейлев, закончив, слил в ладонь последние капли, стряхнул их на Харальда. Объявил:
— Долгой, счастливой и богатой жизни вам обоим.
Затем добавил внушительно, посмотрев на Забаву:
— Я выдал тебя замуж хорошо, Сванхильд. Радуйся, что тебе достался такой достойный муж.
И тут же, развернувшись, шагнул к двери. Люди начали выходить, желая напоследок:
— Долгой и богатой жизни.
Вот и все, с замиранием сердца подумала Забава. Вот она и честная жена. И поступать ей следует, как жене.
Ее почти всю залили кровью. Хорошо хоть, в опочивальне было жарко натоплено — и намокшее платье не холодило тело. Только неприятно липло к коже.
Как только люди начали выходить, Харальд повернулся к Сванхильд. Глядел на нее и ждал.
Любопытно было, что она теперь будет делать. Слова Свальда всплыли в памяти…
Девчонка посмотрела на него, вскинула руку к своему лицу — но не коснулась его. Спросила серьезно:
— Можно кровь смыть?
Харальд качнул головой.
— Нет. До завтрашнего утра мыться нельзя. Иначе не видать нам с тобой ни счастья, ни долгих лет жизни. Придется потерпеть.
Она покивала, опуская руку. Замерла, глядя на него.
А качну-ка я лодку, вдруг подумал Харальд. И ощутил приступ веселья — которое, однако, не выпустил на лицо. Сказал строго:
— Теперь ты моя жена, Сванхильд. Поступай, как положено жене.
Его молодая жена снова закивала. И, взяв за руку, повела к постели. Замерла перед широкой — шире прежней — кроватью. Пару мгновений неуверенно смотрела на него.
Он кивнул, поощряя. Сванхильд протянула руку, положила ладонь на его грудь, надавила.
Харальд опустился на край кровати.
А следом ощутил, как брови сами собой поползли вверх. Сванхильд встала на колени у его ног. Взялась за завязки на сапогах.
Да она меня разувать собралась, с изумлением понял Харальд. Стаскивать сапоги с ног, как с немощного старика…
Сванхильд старательно распутывала узлы на завязках. Даже голову наклонила, чтобы высмотреть при тусклом свете светильников концы кожаных шнурков. На короткое мгновение отвлеклась от своего занятия, чтобы поправить венец, начавший сползать со склоненной головы…
— Сванхильд, — тихо уронил Харальд. — Что ты делаешь?
Она вскинула голову, робко сказала:
— Так положено жене…
— Я понял. Но вообще-то жене с мужа положено штаны стаскивать, а не сапоги, — Харальд вдруг фыркнул.
И подумал — Свальд все знал. Похоже, была у него славянская девка, успевшая выучить наречие Нартвегра и рассказать об их обычаях. Или у него — или у кого-то из его людей.
— Встань, — приказал он.
Сванхильд, растерянно глянув, поднялась. По пути чуть заметно покачнулась, ухватилась за его колено в поисках опоры…
Нога зажила не до конца, подумал Харальд, а она то бегает в рабский дом к Кресив, то бухается перед ним на коленки.
Сванхильд стояла перед ним, глядя сверху вниз. На серебряном клыке змея, вышитого на платье, повис сгусток крови.
— Тебе следует забыть обычаи твоей родины, Сванхильд, — медленно сказал Харальд.
И накрыл руками ее ладони, сейчас безвольно опущенные вниз.
Сладко и пряно пахло кровью. Он всем телом ощутил, что сегодняшняя ночь и впрямь будет жаркой. И долгой…
— Никогда не вставай на колени, жена ярла. Ни передо мной, ни перед другими.
А потом Харальд вдруг смолчал, потому что осознал — сейчас он обламывает девчонку под себя.
Но ни его живучести, ни его силы у нее нет. И неизвестно, что случится с ним самим весной. Если Сванхильд останется без него, на попечении Кейлева, то слишком много гордости ей ни к чему — женщинам это мешает жить. И выживать.
— Склоняться можешь, только если тебе угрожает опасность, — закончил он. — Однако сейчас ты в моей опочивальне. Крепость вокруг полна моих воинов. Не вставай на колени, когда опасности нет.
Сванхильд вдруг наклонила голову, спросила с едва заметной лукавинкой в голосе:
— А если ласкать? Ты вставал…
— Тогда можно, — торопливо согласился он.
И притянул ее к себе так, чтобы она очутилась между его бедер. Напомнил:
— Только не сапоги.
Сванхильд медленно начала опускаться на колени, прижав руки к груди — словно опасалась невзначай его задеть. Харальд поспешно распутал завязки на сапогах, до которых еще не добралась Сванхильд. Содрал их, потом стянул с себя рубаху. Утер сгустки крови, подсыхавшие на бровях, подумал — за ночь все равно бы отшелушись.
Потом потянулся и краем рубахи вытер лоб Сванхильд, уже стоявшей перед ним на коленях.
Та вскинула брови, окрашенные кровью. Выдохнула, осторожно укладывая ладони на его разведенные колени:
— А разве можно?
Харальд, наклоняясь к ней, напомнил:
— Нам пожелали жаркой ночи, Сванхильд. Поверь мне, к утру твое тело и так посветлеет. Я оставлю на тебе только разводы.
Он потянулся еще ниже. У припухлых губ был сладкий привкус крови.
Отрываясь от них, Харальд подумал одобрительно — люди знают, что делают, поливая невесту кровью. Сжал ее плечи, проворчал:
— Не тяни.
Сванхильд послушно расстегнула пояс, который остался на нем, когда он стащил рубаху. Снова наклонилась, высматривая на его штанах концы завязок…
Харальд ощутил ее дыхание на своем животе, все влажном от крови. Хрипло задышал — и двумя пальцами подхватил венец, опять чуть не соскользнувший с золотистой головы, покрытой потеками крови. Бросил его на кровать, застеленную новыми покрывалами цветного полотна.
Окровавленное золото блеснуло на зеленом.
Девчонка отважно сражалась с завязками. Потом наконец их одолела. Всполошено откинулась назад, когда его копье наконец вырвалось на свободу — и застыло перед ней, уже налитое, даже не подрагивавшее от напряжения, стоявшее колом.
На лице у нее было смущение.
— Погладь, — шипящим голосом попросил Харальд.
Сванхильд, покраснев, сглотнула. И приласкала его тем жестом, каким гладят по голове детей — собрав пальцы пригоршней, округлым движением по навершию, скользким движением по самому копью, до живота. Замерла, робко пригладив кончиками пальцев поросль у основания…
— Еще, — потребовал Харальд.
И ощутил, как растягиваются губы в ровной улыбке, больше похожей на оскал.
Она одним пальцем, как-то изучающе, прошлась по его мужскому копью. Снизу вверх.
И он, задохнувшись, подумал — ну хватит. Подхватил ее под локти, поставил перед собой. Поспешно расстегнул на ней пояс, висевший низко, на бедрах. Отбросил тяжелую полосу из золотых блях к изножью кровати.
Красные камни блеснули из-под багровых капель крови.
Платье вместе с рубахой Харальд задрал на ней сам. До грудей. Тут же приказал:
— Раздевайся.
Ладони Сванхильд приняли из его рук скомканный подол, потянули вверх. Харальд, не дожидаясь, пока она стащит с себя липнувшую к телу одежду, накрыл ртом одну из грудок.