– Механические машинки надежней. – Ежов закрыл шифоньер, вернулся в кресло. – Отец сказал, что ты на его старой машинке работаешь.
– Чего-чего? – Драма искренне удивился. – Как-нибудь без Петра Тимофеевича обойдусь. Это тебе отец, а мне он никто, и звать никак. Вернемся к свадьбе!
– Вначале выпьем. – Ежов понял, что иначе Драму на разговор никак не вызвать, легче сыграть по его правилам. Они выпили, несколько минут сохранялось молчание. – Что молчишь! Расскажи, как ты моей невесте в постель забрался.
Драма закурил.
– Нет моей вины, – твердо сказал он. – Она сама.
– Так я и думал. Все?
– Нет, не все. После обеда я хотел выйти на улицу, покурить. Тут Галя нарисовалась. За руку меня взяла, говорит, срочный разговор. Откуда я знаю, что там у вас стряслось? Ничего худого даже в мыслях не было! Завела в спальню, дверь на ключ сама закрыла. Понять не могу, разыгрывает, что ли. Пьяные все. Думаешь, мне она нужна? Да этих баб девать некуда, буду я брату подлянку делать! Она меня к окну подвела и начала платье расстегивать, а глаза дурные. Сбежать хотел, чтоб не связываться, дуры они, а дверь закрыта и ключ у нее. Тут ты и постучал! Галя, открой, ты где? И что мне делать, а?! Можно было отмолчаться, ты бы ушел дальше искать, так она голос подала. Вот что на уме? Некогда нам! Крикнула. Некогда нам? Хотел ключ отобрать, она его в окно выкинула, я сам чуть не выпрыгнул. Ты в дверь барабанишь, а она меня обхватила руками и на кровать повалила. Да я в сапогах был, на улицу собирался. Вырываюсь, а сам боюсь ей больно сделать. Больше всего за постель испугался, что сапогами испачкаю. Ужас прямо.
– Вы под одеялом как голубки лежали, – лицо Ежова пошло пятнами. Может, от виски, но скорее от неприятных воспоминаний.
– Да мы в штаны от страха навалили. Она со своего края одеяло закинула, вцепилась, не вырваться! Еще ногу закинула, дура. Я трепыхался, пока ты дверь не выломал. Все, думаю, амба! И биться сердце перестало. Ты глянул, разбираться не стал, повернулся и уехал. Откуда мне было знать, какая кошка меж вами пробежала? Только я ни при чем. И ничего не было!
– Чего теперь. Как расскажешь, так и будет.
– Серега. Я не люблю и не умею оправдываться. Грехов у меня на сто человек хватит, одним больше, двумя меньше. Я должен был рассказать, а верить или не верить – это твои проблемы. Мне без разницы, и прощение твое не нужно. Я не виноват перед тобой, вот и все.
– Было. Прошло. – Ежов протянул брату ладонь, усмехнулся. – Будем считать, не было.
– Хоп! – Драма откровенно расцвел.
Братья обменялись рукопожатием, выпили, закусили бутербродами. Ежов отмахнулся от табачного дыма и перешел к делу.
– Все началось с того, что отравили собак. Две недели назад, во дворе. После этого отец получил письмо агрессивного содержания. Некий Фауст, угрожая расправой, потребовал ухода на пенсию, а также банк и архив. Передал привет от Багиры.
– Багиры? Любопытно.
– Привет от последней жертвы маньяка. К тому времени она была мертва, но тело нашли только сейчас, на городской свалке. Еще как любопытно. – Ежов помолчал. – Ты не в курсе, наверно. У меня была еще одна невеста, расписались лет пять назад, ее убили. Судя по всему, тот же маньяк. Кого-то поймали, осудили, расстреляли, почерк один. Возможна ошибка следствия. Или подражатель.
– Из-за этого ты приехал. Отец позвал?
– В том-то и дело, что он отрицает. Однако я тоже получил письмо, отпечатанное на той же машинке. Оба письма написал один и тот же человек. Получается, Фауст написал отцу, а потом уже мне. Ошибки быть не может, я сравнил образцы.
– А тебе не кажется, что он тебя разыграл? Соскучился, маразм. Из ума выжил.
– Отец утверждает, что эту машинку ты у него одолжил.
– С чего вдруг? Мы не общаемся. Ты же видел, машинка в шифоньере.
– Он так и сказал, что твоя машинка сломалась.
– Купил бы новую машинку, буду я старую просить! Да еще у Петра Тимофеевича? Нужды такой нет.
– Собак отравили, и Багиру убили, это реальность, не маразм. Еще. В общем, я приехал, в гостинице остановился, на меня был номер забронирован, и представь себе. Там я познакомился с одной девицей, зовут Илона. Не слышал? – Ежов говорил буднично. – Имя редкое.
– Пума? Проститутка бывшая. И что?
– Среди ночи напросилась в гости. Я притворился, что сплю. Она начала в номере шарить, обыск устроила, с проверкой документов.
– Да уж, – Драма хмыкнул. – Опустилась девочка! Ты ее сцапал?
– Сказала, что голова болела, начала таблетки искать, в обморок упала.
– Артистка, – Драма усмехнулся. – Искупила вину сексом? И ты ее простил.
– Без секса. Ей было плохо, ушла в свой номер. А утром я к отцу на службу приехал, там тоже история приключилась. Машину его угнали, служебную. Ты мне про Пуму расскажи.
– А что рассказывать? Когда-то были знакомы довольно близко, но интимные стороны Пумы, надо думать, разведку не очень интересуют.
– Интересует другое. Чем она промышляет?
– В настоящее время отношений с ней не поддерживаю, и тайных сношений тоже. Видел около года назад, встретились в ресторане. Она была не одна, мы не здоровались, зачем настроение портить? Ничего сказать не могу, – заключил Драма.
Испытующий взгляд Ежова сверлил безмятежное лицо собеседника.
– Я знаю, ты был сутенером, – вкрадчиво начал Ежов. – И эта самая Пума…
– А ты был чекистом, – прервал его Драма. – Напомнить тебе 37 год? Ваши руки в крови. Я раскаялся, вы тоже, на этом закончим. С органами дел не имею.
– Вот как! – Ежов не отступал. – Под угрозой находится жизнь отца. Помочь не хочешь?
– Насколько я понял, под угрозой находится его карьера, это не одно и то же. Пусть идет на пенсию, пора и честь знать, и никакой Фауст не страшен. И потом! Фамилии у нас разные, напомнить, почему? А потому, что он мою мать, кстати, твою тоже, беременной из дома выгнал. Ты с папашей вырос, а мы в коммуналке жили, пока она диссертацию не защитила. Квартиру, вот эту самую, нам дали, когда мне аж 16 лет исполнилось.
– Не нам родителей судить, – Ежов не ожидал такой бурной отповеди, но сдаваться не хотел. – Я тоже напомню. Она ему изменила, факт! Сама призналась.
– Правильно сделала! В любом случае, не вижу причины становиться стукачом на том основании, что ему, видите ли, угрожают. Он мэр, глава города! Ему подчиняется милиция. Он советская власть! А я кто такой? Бывший сутенер, мелкий жулик. Смешно говорить. Пусть поищет помощи в другом месте, да я уверен, он ни в чьей защите не нуждается! Ты его просто плохо знаешь, в детстве он тебя берег, ныне ты живешь в другом городе, а мы с ним сталкивались. Та еще акула.
– Не ему! Ты мне помоги, – Ежов не терял надежды. – Мы-то с тобой все равно братья, мама одна. Ради нее помоги! Мне нужна информация. Кто такой Фауст?
– Понятия не имею. А насчет мамы ты зря напомнил! Где вы были с папашей, когда меня по башке молотком ударили?
– Когда? – Ежов поднял брови.
– Вскоре после твоей свадьбы, я даже на тебя думал! – Драма несколько опьянел, начал горячиться. – Сидел себе в кабаке, никого не трогал, мирно ужинал. Вдруг сзади подошел какой-то псих, и прямо по темечку молотком! И спокойно вышел. Говорят, мозги на тарелке валялись. А какой-то доброжелатель, сука, позвонил матери и сказал, что убили сыночка, убили родимого, – на глазах Драмы выступили слезы, он заморгал, поискал сигареты, лежащие прямо у него под носом. Закурил. – Я ничего, очухался, а она так и не оправилась после приступа. Дождалась, увидела, что я жив, и успокоилась.
Драма взял бутылку виски, сдернул пробку, и сделал два больших глотка, чтобы затушить пожар в груди. Закусывать не стал, просто медленно выдохнул воздух и затянулся сигаретой. Ежов отвел глаза, давая время прийти в себя. Драма немного успокоился, по-мальчишески шмыгнул носом.
– Между прочим, того психа так и не нашли.
– Может, это связано с твоей работой? Мстил кто-нибудь.
– Какая работа. Мне 17 лет было, весной в армию собирался, Родине послужить. В то время я ничем таким еще не занимался, криминала не было, конкурентов тоже, сутенером позже стал, когда понял, что никому в этой жизни я не нужен, в том числе и Родине. Разбили человеку голову, мать в могилу уложили, и никому заботы нет. Где вы тогда были с Петром Тимофеевичем? Почему не дали пинка следствию? Ты в органах, он во власти. Почему официантов как следует не допросили, и очевидцев в вечернем ресторане только двое? И те близорукие оказались.
– Честное слово, Валера. Я даже не знал ничего, первый раз слышу.
– Вот именно. И к матери на похороны не приехал. Начальство не отпустило?
– Отец не сообщил. Я через полгода узнал.
– Вот пусть и катится куда подальше! – Драма наполнил рюмки. – Фауст, говоришь. Организация это. Не человек. Слухи только, ничего конкретного. Дальше ты сам. Связи имеешь, папа тоже. Зла не держу, но и любви не имею. Никакой машинки я у него не брал, он что-то напутал.
– Как можно напутать. Вы общаетесь?
– Общались несколько раз, по делу. Интересы не мои, поэтому без подробностей. Чай, кофе?
Ежов понял предложение как намек: пора и честь знать. Взял рюмку.
– Спасибо за откровенность! Я тебе тоже кое-что скажу. Мою вторую невесту тоже убили, как Багиру. Я ее любил, очень, и дела этого не оставлю! Маньяка найду, и кровь выдавлю. За это и выпьем.
– Поддерживаю. За то, чтоб ты его нашел!
Они чокнулись. Драма глянул в расширенные зрачки Ежова и содрогнулся, выпили.
– Кстати, о приметах! – Ежов поставил рюмку. – Разумеется, со следствием я пообщаюсь, но вдруг? В газетах приметы опубликованы. Он высокого роста, плотное сложение, на правой щеке шрам, темные волосы. Никого не напоминает? Глаза карие, усы носит.
– Напоминает! Только у тебя сложение не очень плотное. Шрам на подбородке есть, и рост средний, усы отрастить плевое дело. Свидетели близорукие, могли напутать. Значит, кофе? Сейчас сварю. – Драма помассировал ладонью живот, встал и пошел на кухню. Ежов тоже поднялся.