– Это я уже понял. – Граф протянул руку, и Краснов ответил ему на равных.
Так Граф обрел Рахита, своего слугу и помощника, выправил ему чистые документы, а в тюрьму сел другой человек, взял на себя убийство. Правда, шулер и тут оставался шулером. На самом деле, именно Граф был владельцем тотализатора. Якудза свернул башку организатору, проблем не возникло и не могло возникнуть, все завершилось к взаимному удовольствию сторон. Круг замкнулся. Друзья детства связали свои судьбы воедино. И чем дальше, тем круче шли дела, тем жестче становились их отношения, тем меньше дружеских симпатий они испытывали не только друг к другу, но и ко всему миру. Друзья-хищники матерели. И вот пришло время, когда один предал другого.
Узнав о смерти Графа, Краснов был расстроен, не более. Угрызений совести он также не испытывал, жизнь есть жизнь, выживает не сильнейший, а более приспособленный. Ситуация не стоит на месте, она развивается, эволюцию не остановить, это есть естественный отбор. Дарвин! Теория подлецов. Граф умер, Барин жив. Только и всего. Рано или поздно в жизни каждого человека, кем бы он ни был, наступает момент, когда надо примерить костюмчик Дарвина, обезьянью шкуру. Влезешь – будешь жить, не влезешь – похоронный марш. Краснов сделал свой выбор. Граф сам не раз повторял, что нет такого друга, который не может предать. И оказался прав.
Краснов находился на своей холостяцкой квартире. С женой у него давным-давно установились деловые отношения, и это устраивало обоих. В полосатой пижаме он сидел на кухне и пил виски, поминая погибшего друга. Он не хотел его смерти, никак не хотел, но вынужден был признать, что это лучший выход из положения. Он метил на генеральскую должность, хвост из прошлого надо сбрасывать вовремя, иначе КГБ за горло возьмет. Бутылку он выпил без закуски, так горько было на душе, словно воду пил шоколадную. Или фальшивку подсунули? Во всяком случае, он казался себе трезвым, сидел за столом на кухне и, подперев ладонью голову, невидящим взглядом смотрел перед собой. По какой-то своей причине мигнул свет. Все-таки он пьян. Желтый абажур люстры пульсировал, множился, расплывался в глазах лучами. В глазах полковника Краснова стояли слезы? Значит, он еще способен чувствовать.
В комнате коротко звякнул телефон. Так бывает, когда подключают параллельный аппарат или телефон берут на прослушивание. Странно. Краснов поднялся, и нетвердым шагом направился в комнату. Снял трубку, поднес к уху и услышал… Нет, ничего не услышал. Ни гудка, ни щелчка, ни шипения. Он похлопал по рычагам, тщетно. Телефон был мертв. Как его друг. Краснов вдруг увидел голое тело на столе для вскрытия. Граф молчал так же многозначительно, как этот телефон. Краснов понял, что стоит с закрытыми глазами. Он стоит в комнате и спит. Он открыл глаза и… ничего не увидел. Как так? А, все понятно. Отключили свет. Краснов положил трубку, нащупал выключатель торшера, пощелкал. Понятно, свет отключили. Он ощупью дошел до окна, отдернул глухую штору. Улица была залита светом. Не сделав выводов, тем не менее, он испугался. Это был инстинкт. Умом понимал, что свет могут отключить выборочно, в том или ином квартале, подъезде, отдельном доме. Или в квартире? Выбило пробки. Замыкание. Почему же так страшно? Потому что Графа убили. Зверски убили. Поставили на табуретку, он видел однажды, как люди Графа это проделали. Руки захлестывают петлей сзади, поднимают лебедкой, и выбивают опору. Суставы с хрустом вылетают. Паяльником клеймо выжгли, и не просто задушили, вначале руки вывернули. Как он ловко с картами управлялся, лучше всякого фокусника. Краснову было жаль Графа, а руки особенно. Сегодня надо выжить, пережить горечь. Вместе с Графом умерло детство, и все воспоминания. Или нет? Воспоминания останутся. Говорят, пожилые люди живут прошлым, все старое и дела, давно минувшие, помнят лучше, чем вчерашний день. Да ведь он не старый? 48 лет – не возраст, все еще впереди.
Он отправился на кухню, отыскал подсвечник с оплавленной свечой, зажигать не стал. Вспомнил, что электрический щиток находится на лестничной клетке. Квартира досталась даром, ремонт сделали, для интимных встреч достаточно, роскоши не надо. Чего шиковать? Донесут. А конспиративная хата не укор, это плюс. Оставив подсвечник на кухне, он на цыпочках прошел в прихожую, придерживаясь за стены, выглянул в дверной глазок. На площадке тоже темно, однако у соседей слышалась музыка, на перилах играли отблески с верхних этажей. Получалось, света нет только в его квартире. Промаявшись возле глазка в ожидании минут пять, он решился. Вынул из кобуры пистолет, поставил на боевой взвод, стало веселее. И чего он трусит? Как барышня. Будь Граф жив, он бы высмеял, пошутил. Нет больше друга, некому шутить. Краснов открыл замок, отворил дверь, и замер наизготовку. Музыка у соседей, голоса. Детский смех. Вот именно, дети уже смеются. Он сделал шаг, вышел за порог. Точный удар в сонную артерию опрокинул Краснова в темноту. Во мрак.
Очнулся Краснов, сидя на стуле, со связанными за спиной руками. Подняв голову с груди, мутным взором уставился на свечу, зыбким пламенем горевшую на подсвечнике. Сознание возвращалось с запозданием. Вначале он вспомнил, где находится, что умер Граф, и он поминал друга на кухне, потом звякнул телефон и отключили свет. Так вот почему он связан, его выманили из квартиры. Отключили с лестницы свет и телефон, он попался. И пистолет сейчас у них? Пистолет личный, не табельный. Эти люди убили Графа, теперь пришли за ним. Он сидел на стуле связанный, лицом к окну, шторы опять задернуты. Почему они молчат? И где они? Надо сохранять спокойствие. Он сдвинул глаза с пламени свечи, увидел отблески. Это люстра. Дурацкая хрустальная люстра, она досталась от старухи. Да, это квартира черных риелторов. С люстрой секретарша Марина полдня возилась, от копоти отмывала. А с ней что будет? Его убьют, это он сознавал. Сейчас осознал, а раньше никогда не думал, что такое вот может случиться. Все было под контролем, и вдруг стало зыбким, как эта свеча. И даже в смерть ему не верилось. Как это так, чтобы его на свете не было? Человек спит, но он живет, ощущает себя так или иначе, а если потом не помнит, то и ничего страшного, все равно знаешь, когда засыпаешь, или, когда просыпаешься, поэтому не страшно. Кошмары бывают. Смерть похожа на кошмар? Этого не знает никто. Оттуда не возвращаются. Почему люстра на полу? Он поднял голову и ужаснулся. С крючка вместо люстры свисала веревочная петля. От нее через потолок шла черная тень, узкая как змея. Как кобра. Голова выгнулась капюшоном, смотрит сверху и ждет, когда его повесят. Как Графа.
– Добрый вечер, – послышался голос. – Как самочувствие?
Человек сидел в низком кресле. В полумраке Краснов разглядел фигуру в темном костюме, монолитную массу, и голова была черной, как шар от боулинга. Нет, чугунный шар, только глаза блестели. Пожалуй, шанс. Если прячет лицо, значит, не хочет быть узнанным, а зачем стесняться? Мертвецов никто не стесняется. Значит, не убьют. И тоже не факт! Зависит, как он себя поведет, что скажет или не скажет, но шанс есть. Краснов взбодрился. Если бы хотели убить, убили бы, а петля – для острастки, воздействия на психику. Лучше притвориться напуганным. Эти игры знакомы, сотни раз проходил, только обычно пугал сам, и хорошо изучил приемы, как защищаются подозреваемые: блефовать, либо давить на жалость, вызывать сочувствие.
– Кто ты? – спросил Краснов. Странный у него голос, хриплый. Захотелось откашляться, кашлянул, стало больно. Его по горлу ударили, кадык зацепили. Глупо попался.
– Совесть твоя.
Э, братцы! Детский сад. Если так допрашивать, никогда ничего не добьешься. Обращения к совести не действуют. Какая совесть? Ее нет, ни у кого. Разговоры есть, это сколько угодно, взывания, а самой совести не встречал ни разу. А может, он спит? В реальной жизни так не разговаривают. Совесть твоя? Надо же, напугал. Краснов напрягся, попытался пошевелить пальцами рук и ног. Нет, не чувствовал, затекли. В пижаме сидит. И что? Человек во сне одет и обут, как в жизни, а тело не чувствует. Часто бежит, а убежать не может, тело вроде как есть, а его и нет, одно воображение.
– Что вам надо?
– Много ты зла натворил, полковник, пора ответ держать, – сказал незнакомец. А голос-то как раз и знакомый? Шутит он. Краснов усмехнулся.
– Перед кем?
– Перед Господом.
Плохо у них с фантазией, опыта нет. Перед Богом? Это не действует. Ответственность перед законом пугает. А перед Богом? Это когда еще будет, может, его нет. Дилетанты, поддержать надо бы разговор. Душевные темы располагают.
– Служба такая, – он говорил искренне. – Кого-то обидеть мог, не со зла. Компенсирую, только намекните. Сколько?
Деньги, это хорошо. Он и сам, бывало, пугает и пугает: смысл в том и состоит, чтобы тот, кого пугают, созрел и осознал, прочувствовал вину, а виновен ты или нет, никого не волнует! Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать, басни для того и сочиняются. Незнакомец поднялся, подошел ближе. Громадная тень метнулась от колыхнувшейся свечи, заслонила всю комнату. Черный человек, это как у Есенина. Смерть? А вдруг он не спит. Вдруг умер? Смерть похожа на кошмар, да. Вероятно, вполне, очень даже. В это он мог поверить. Даже перчатки черные.
– Приготовься, Барин. Сейчас состоится казнь.
А вдруг это не сон? Краснова бросило в жар. Во сне не бывает, это телесное ощущение. Пот. Почувствовал, как под мышками стало горячо. Он потерял самообладание.
– Кто ты? Чего тебе надо? – громко спросил он, пытаясь отогнать наваждение, проснуться.
– Фауст, – незнакомец поддернул рукав и повернул запястье к свету. – Вот знак.
Татуировка. Буква F? Как у Графа на лбу.
– Фауст, – Краснов обрадовался, рассмеялся. – Что же ты сразу не сказал? Свет выключил, телефон обрезал. Я не пацан, зачем эффекты. В общем, я согласен!
– Согласен?
– Вступить в общество, я все выполнил. Волгу угнал, партию героина увел, все по-честному. И миллион отдал.
– Миллион?