«Капитанская дочка». Пушкин.
Вообще-то мэр никогда не обедал дома, но сегодня изменил правилу, потому что хотел поговорить с сыном. Однако, несмотря на обеденное время, тот еще не проснулся. Петр Тимофеевич плотно поел. Дарья Семеновна занялась посудой, а он, расположившись на диване, просматривал газеты, когда в гостиную вышел сын. Ежов, в рабочем трико и мятой рубахе, видать, найденных в старых одежных запасах, имел не выспавшийся вид и весьма мрачное расположение духа. Петр Тимофеевич, не отрываясь от газеты, приподнял голову.
– Здравствуй, Сережа. Выспался?
– Здравствуй… Хозяин.
Услышав такое обращение к себе, мэр поначалу набычился и смерил сына пристальным взглядом поверх очков. Опустив газету, вдруг улыбнулся.
– Докопался, значит. Похвально, делаешь успехи. А теперь марш в ванную, умываться и завтракать. Друг твой где, спит еще?..
Ежов ответить не успел. В дверях показалась Дарья Семеновна. Вытирая руки о фартук, она ласково улыбалась.
– Доброе утро, Сережа!
– И вам того же, – неприязненно ответил Ежов и, оправдывая свою холодность, добавил. – Не такое уж оно доброе! Поговорить надо, отец.
– Придерживаюсь, – мэр шутливо поднял руку, словно голосовал на общем собрании.
– А завтрак как же? – встрепенулась Дарья Семеновна. – Я пирожков настряпала, беляшей, как же? Пусть Сережа поест, и разговаривайте потом!
– Оставь нас, Даша! – Петр Тимофеевич взглянул на часы. – У меня мало времени.
– Пока горячие…
– Позже поест.
– Вечно у него времени нет, покушать ребенку не даст, – поджав губы, Дарья Семеновна удалилась на кухню.
– Слушаю тебя, сынок, – Петр Тимофеевич похлопал ладонью по дивану. – Присаживайся, сынок. Поговорим, как мужчина с мужчиной. Совсем большой стал, даром, что майор.
Ежов предпочел стул, оседлал его и, стараясь не смотреть на отца, предупредил:
– Разговор серьезный.
– Как у судьи с прокурором?
– Закон есть закон, – Ежов не желал принимать шутливого тона.
– А! Павлик Морозов… На папу решил донести? Только некому доносить, я тут хозяин.
Ежов поморщился, вытянул поверх спинки стула руки ладонями вверх, одна была забинтована.
– Я вот этими руками человека убил!
– Да что ты, – Петр Тимофеевич сообщением не очень расстроился. – И кого?
– Бандита одного. Головой в окно засунул.
– Несчастный случай? Бывает. Сильно порезался?
– Это ожег, – неохотно пояснил Ежов. – Прошлой ночью с полковником поцапались. Красновым. Знаешь такого?
– Наш пострел везде поспел! Краснов повесился.
– Как повесился, – удивился Ежов.
– Тебя надо спросить. Сильно ты с ним поцапался, если он в петлю прыгнул! МВД в панике, генерал в Москве, в отставку собирается, Краснов временно замещал. Такие вот пироги, Сережа. Замначальника Управления повесился! И мало этого. Твой брат в реанимации.
– А с ним-то что?
– С хулиганами на вокзале связался, ножом пырнули. Непутевый он какой-то. Аферист. Его занятия до добра не доводят! Дал Господь родственников, – мэр вздохнул, притворно сетуя на судьбу.
– Твои занятия не лучше, – заметил Ежов. – И что делать будем? Папа.
– А что особенного? Справимся, не в первый раз. Теперь у меня помощник есть. Дела передам, и на покой. Вот, раскидаем кучу малу, выборы скоро. Пойдешь на хозяйство? Пока я жив, помогу. Молодым у нас дорога.
– Ты понимаешь вообще обстановку? Меня, между прочим, милиция разыскивает.
– Это пустяки. Ты через кого на меня вышел? Вопрос поинтересней.
– Граф раскололся. Адрес дал. Ищу Хозяина, главаря мафии, людей смешу, а это мой папа.
– Как же ты сумел Графа расколоть? – мэр смотрел с любопытством.
– По душам поговорили. Интересный человек.
– И за это ты его на дыбе подвесил, паяльником пытал?
– Чего?! – возмутился Ежов.
– И проводом задушил. Душевный разговор называется. Методы у тебя!
– Шутишь.
– Это ты шутишь, сынок, а мне дерьмо разгребать. Графа с Барином прикончил, очередь за папой? – мэр показал острые зубы. – На меня не рассчитывай, другие планы. А то придется сани запрягать, и в лес везти. Павлик Морозов.
– Чего ты несешь!
– Ты хотел прямого разговора?.. Не нравится. Хочешь по закону? В два счета улетишь без пересадки, сразу в камеру для смертников. Принимай жизнь, какая она есть, сын. Или она тебя в порошок сотрет, и костей не выплюнет. Родителей не выбирают, я – отец, ты – сын. Либо – мы вместе, либо – война. Пора ножками по земле ходить, а не в облаках витать. Художник.
– Я защищался! Самозащита, следствие докажет. Стекло сверху упало, я не убивал.
– Да, конечно, – мэр иронизировал. – Графа повесил, а девочку пожалел.
– Девочку?
– Лиза, кажется, да? Спидом она болеет, сбежала, товарок допросили. Тебя не видели, но ты признался, что с Графом беседовал. Кто еще, если не ты? И Барин! Полковник милиции, между прочим. Камера смертников, если по закону. А чего ты хотел, Сережа. Орден на грудь?
– Лиза меня видела, больше никто.
– Вы, кажется, вдвоем были. Кто он, твой друг, долго спящий?
– Подручный Графа. Рахит. Он молчать будет.
– Внедренный агент, значит. А за девчонку не беспокойся! – мэр развел руками. – Наверно, на свалке ее найдут. Такие вот дела, Сережа. Все решаемо в этом мире, если между собой порядок.
– Почему на свалке. Ее убили?
– Скорее всего, наводчица. Ворота настежь, соседи позвонили, наряд приехал, пес мертвый, хозяин на дыбе замучен, девиц отыскали. Они на Лизу показали, в доме с Графом оставалась, якобы дочь. Графа ограбили, два сейфа открыты, надо думать, миллионов десять взяли. Это вы с другом?
Серые глаза мэра сочились отеческим любопытством.
– Мы не грабители, – ощетинился Ежов.
– Жаль! Деньги хорошие. Если она навела, ее зачистят подельники. Сумма большая, да и сам Граф человек системы. Кто это сделал, будем выяснять.
– Думаешь, Фауст?
Мэр согласно кивнул, глянул на часы.
– Это проблема. Некогда. Постараюсь вернуться пораньше, вечером обсудим. Убедительная просьба к тебе будет, вместе с твоим другом. Из дома ни на шаг, здесь вы в безопасности, надеюсь, понемногу все утрясется. Наломал ты дров, хоть баню топи. Это тонкий механизм! Человеческие судьбы, отношения, это годами строилось, а ты примчался, как с дуба рухнул, свалился на голову. Ты с Пумой этой разберись! Только без насилия, сынок, просто побеседуй, душевно, как ты умеешь. Если не расколется, тогда все, извини. Слишком много знает.
– Вот что, папа дорогой. – Ежов сверкнул глазами. – Хозяин ты или нет, всем башку оторву. Ее не трогать. Это моя девушка. Понятно?
– Ой-ой, боюсь. Ты что, сынок! Из-за какой-то шлюхи шум поднял.
– Не говори так, очень прошу. Она не шлюха.
– Из зоопарка сбежала, – мэр приподнялся. – Отложим до вечера.
– До вечера ничего не изменится! Я женюсь на ней.
Мэр всплеснул руками, и снова сел.
– Что за комиссия, создатель! Быть взрослой дочери отцом. Совсем ребенок сдурел.
– Хочешь или нет, женюсь. Или всем будет плохо. Жить без нее не буду, и никому не дам. Всех утоплю. Или передушу. Дай слово, что ее не тронете. Или мы уезжаем.
– Куда. В тюрьму? Ей там самое место! Я тоже был молодым, понимаю. Женщину хочется красивую. Пойми, и не обижайся. Не надо путать публичный дом с Загсом. Побаловался, бывает, но жениться-то зачем? Это твой дом, будет семья, дети. Внуки мои будущие! И шлюха. Мать моих внуков. Это горе, сынок.
– Папа! Я ее люблю. Этим все сказано.
– Нет, не все, сынок. Она тебя не любит. Жениться он решил, герой. А ее не спросил?
– Мы разберемся, – Ежов наклонил голову. – Дай слово, что не тронешь.
– Ты забыл про Карлушу, – тихо сказал мэр. – Она его видела.
– Что? – Ежов перепугался.
– Он ее чуть не порвал. Вчера вечером, еле успел спасти. Знал бы, что жениться собираешься, мешать бы не стал. Думаешь, захочет рожать от тебя? Генетика вещь серьезная. Вспомни родную мать, царствие ей небесное. Всю жизнь с пробирками в институте возилась, не помогло.
– Причем тут мама, – Ежов засопел, желваки играли на скулах. – Я поговорю с ней начистоту. Не захочет – ее право. Ты ее просто не знаешь. Она лучше всех.
– Это ты ее не знаешь. Или не хочешь знать! Ты ей вообще не нужен. Ей нужен я. Понимаешь? Она работает на Фауста. Они подбираются ко мне, тебя просто используют. Вот, уже проникли в дом, в душу твою, в сердце, мозги. А завтра ты на меня кинешься, и не поймешь: тебя за нос водят, потом вышвырнут за дверь, как тряпку половую, только кровь затрут отцовскую. Этого хочешь?..
В прихожей хлопнула дверь. Послышался топот многих сапог, на пороге гостиной возникла массивная фигура Макса в темных очках, с пистолетом в руке. Из-за спины выплыло еще несколько физиономий неинтеллигентного вида, глаза смотрели сурово.
– Что-то случилось! – встревожился Петр Тимофеевич. – Макс, в чем дело?
– Где Пума, – темные очки сканировали помещение скрытым взглядом.
– Если врываешься целой оравой, будь любезен. Объясни причину.
– Где Пума, – Макс не повысил голос, интонация ничуть не изменилась, но повторение риторического вопроса прозвучало, как угроза. Мэр посмотрел на сына, развел руками.
– В гостевой спальне. Второй этаж, в самом конце. Теперь понимаешь, Сережа?
– Джексон! Тащи ее сюда. Клоп на вход, никого из дома не выпускать.
Джексон с гнусной улыбочкой на лице и с автоматом наперевес кинулся вверх по лестнице. Клоп, низенький мужичок с пустыми глазами наркомана, скрылся в прихожей. Третий держал под прицелом гостиную, он походил на питекантропа с лицом, густо заросшим щетиной. Макс вышел на середину зала. Петр Тимофеевич смотрел на него, словно видел впервые. Ежов, тот наоборот, щурился, припоминая, где он мог его видеть. Водитель «Москвича»? Внимание привлек шрам на щеке. Макс стоял с пистолетом, в очках отражались окна.
– Хозяин, пришла пора посчитаться. Мамонт, дорогуша! В коридоре есть щиток, ты обрежь телефонные провода, и возвращайся. Есть непыльная работенка, как раз для тебя.