– Спереди или сзади? Ничего не помню.
– Это были лучшие дни в моей жизни, – она говорила нежно, словно запускала пальчики в нагрудный карман. – Ты мне открыл целый мир, и я в тебя влюбилась.
Мне было горько это слышать, звучало как настоящая правда.
– У тебя нет молотка случайно, вдруг носишь в сумочке? Если есть, убей сразу, не мучай. – Уходи, взмолился я мысленно, уходи прочь, мечта. Не буди былых воспоминаний. Она любила, а я что наделал? Не уберег подлец. И вслух. – Хочу умереть и запомнить тебя молодой и красивой.
– Вот-вот. И я тебя!
– До сих пор? – глаза мои открылись настежь. – Спасибо, сдачу не надо. Пропью.
– Все можно вернуть, – она состроила глазки, как будто видела первый раз и не знает, кто я такой, прислушалась к храпу, что доносился с соседней кровати. Мы снова с ней стояли на тротуаре, и снова был летний вечер. Я вяло махнул рукой.
– Больница все-таки. Вдруг врачи? Да и живот у меня раненый, не до секса.
Подлюка эта наклонилась и коснулась губами моей небритой щеки. Боже! Какое счастье. Запах ее помады, ее духов. Это невозможно вынести. Я ранен, я убит, что ей надо? Кошелек, деньги. Ничего у меня нет, все отняли. Издеваться пришла.
– Ты был чудесен, – она уже примостилась на моем теле, прилегла так невесомо, что только ее грудь ножом вонзилась в сердце. Оно таяло, текло горючими слезами.
– Ничего особенного в постели не было. Подумаешь. Со всеми так.
Она тут же выпрямилась. Ага! Меня на понт не возьмешь. Придумай еще что-нибудь.
– Я тебя бросила, – сказала она злорадно, зацепила ее постель, вздохнула. – В Париж сбежала. Представляю, как ты локти кусал!
– Ничего подобного. Жил не тужил.
– Оно и видно, – она невзначай положила свою когтистую лапку на мой живот, чуть пониже раны. – Сильно болит? Бедненький. Докатился, ножом пырнули.
Это было невыносимо. Что она делает? Словно бы хозяйка вернулась домой, взяла котенка на руки и посадила на колени. А коленки у нее, свихнуться можно, вот они, под самым носом, так бы и положил голову. Мне хотелось забыться, отдаться в эти ручки, замурлыкать от счастья, и трава потом не расти. Это же гипноз женский! Хрен ей, а не котенка.
– Вашими молитвами, девушка, – вида я не подавал, что фактически сдался, но она и сама понимала, сняла руку и небрежно поправила волосы.
– А я замуж выхожу.
– Скатертью дорожка, – я улыбнулся. – Засиделась в девках, давно пора.
– Тебе неинтересно, за кого?
– Негра вроде зарезали, ума не приложу.
– За Ежова. Сергея Петровича!
– Это кто. Президент Эфиопии? Поздравляю! Будем с бананами.
Она опять куснула губу, злилась все сильнее.
– Ты не ревнуешь?
– Еще чего. Совет вам да любовь. Когда с негром спала, переживал. По кабакам мужиков снимала, тоже страдал. А замуж? Святое дело. Вдруг человеком станешь.
– По-твоему, я не человек! – она начала выходить из образа обольстительной сучки, превращаясь в обычную кобру, осталось зашипеть, укусить в шею и плюнуть ядом. То царевны они, то лягушки. А я превратился в бюрократа.
– Так я не понял, девушка. Вы по какому вопросу?
Она погасила злые огоньки. Прелюдия окончена, празднику любви шабаш, обиды побоку, погасли свечи. Начинаются суровые будни.
– Я пришла тебя спасти.
Мир спасет красота? Да ничего подобного. Красота может только погубить!
– Не спрашиваю, кто. Спрашиваю, сколько? Даром не работаю.
– Труды будут оплачены, котик.
Она меня нанимает? Вот и вся арифметика, раскололась. Красоте нужен умный дурак, сама она не справляется. Спасать пришла, как же! Жар пришла загребать чужими руками.
– А в процентах?
– Я буду твоя, – она мило улыбнулась. Надо понимать, что ради нее я должен ограбить весь мир, умереть счастливым, а ей достанется все целиком, какие тут проценты.
– Ты замуж выходишь, не слишком благородно. Я с пропоротым брюхом на больничной койке, а ты верхом на осле Сергее Петровиче. Что ты затеяла?
– Об этом после, детали потом. Мне требуется твоя помощь. Согласен?
Браво, девочка. Почему я такой умный, самому противно. Знаю раньше, чем скажет.
– Пума, ласточка моя, красавица. Ты уже взрослая, все умеешь и все знаешь. Прекрасно обойдешься без меня, не хочу путаться под ногами. Хотя такие ноги! Как гильотина, режут насмерть. Деньги меня не интересуют, любви твоей не достичь. Она недосягаема и прекрасна, как звезда в ночном небе, пусть остается мечтой. Не буду даже пытаться, будь счастлива. С кем-нибудь другим. Заходите вместе, как распишитесь. Поздравлю матерными стихами, больше нечем.
– А ты… – она поняла главное, что я не согласен. – Не боишься умереть?
Вот так вот, без перехода. От пряников к расстрелу.
– И не стыдно? Я и так одной ногой в кровати, а другая – на том свете.
– Дурачок. Я тебе жизнь хочу спасти, а ты упрямишься!
– А зачем?
– Что зачем, – она хмурила бровки…
Вот почему они такие красивые? Я про женщин. Обалденная красота. Особенно, когда они естественные, не корчат из себя, не воображают. Терпеть не могу носов задранных! Когда вот так что-то не понимают и теряются, забывают про кокетство, тут и красота настоящая. Как-то мы лет несколько назад говорили с ней по лунное затмение, у меня есть интересные выводы. Луна как бы внутри Земли, земная твердь только ядро, а вся карусель включает в себя Луну, как эгоцентрик, принцип центрифуги или пращи. Короче, силовая установка, а вовсе не падение по инерции, как у Ньютона. И почему я не ученый? Погиб поэт в трущобах золотых. Впрочем, не я один. Весь мир, особи мужского рода тем и занимаются, что плутают в женских лабиринтах. Царство небесное у них между ног, переход в иное измерение, вот и бродим, ищем счастье, а они как церберы! Сами не знают, что охраняют, завлекают красотой, и только сунь пальчик. Моментом хлоп, ножки захлопнулись, голова покатилась в сумочку, аут, ты их добыча. Хорошо, мозгов у них нет. Ладно, речь не о том. Тогда выяснилось, что Луна у Пумы существует, но что вращается вокруг Земли, ей было неведомо. Впрочем, ученым тоже до сих пор непонятно, почему Земля вертится. И вот также она растерялась, глазками захлопала.
– Радость моя, зачем жить? – я пил ее красоту глазами, вполне достаточно.
– Как зачем, – философия не ее территория. – Просто: жить хорошо, а хорошо жить – еще лучше, для этого нужны деньги, чем больше – тем лучше. Мы их вместе заработаем.
– А потом что?
– Как что. Вместе жить будем, любить и наслаждаться.
– Идиоты самые счастливые люди. Только я не из их числа. Предпочитаю быть глубоко несчастным. Жизнь тогда хороша, когда имеет смысл. Деньги, власть, слава – ничто. Игрушки для дураков. Представь, получили мы с тобой кучу денег, страстно полюбили друг друга, так и состарились в роскоши, это же мерзость? Богатый старик с богатой старухой лежат в кровати и стонут от страсти. Этого хочешь? Ну нет! Предпочитаю лежать на больничной койке, болтаться между жизнью и смертью. Быть на грани – вот счастье. Только умирая, человек познает истину. Она не для сытых, она для погибающих. Нищий старик и нищая старуха, они прекрасны, потому что мудры, а сытые – омерзительны. Люди бы не спивались, не гибли зазря и не устраивали войны, если бы в этом не было смысла. Он есть всегда, просто мы не видим его, не понимаем.
Она слушала завороженно, и у меня закралось подозрение, не в этом ли расчет? Она прекрасно знает, что взять меня можно, обольстив не телом, но опьянив разум, тогда я бессилен, вот и провоцирует.
– И в чем смысл жизни? – спросила она недоверчиво, почти уверенная, что ответа нет.
– У каждого свой. Если ты чувствуешь себя счастливой, живя свиньей, значит, быть свиньей – твой смысл.
– Фи.
– Правильно, философия. Но тебе об этом рано.
– Хочешь сказать, я свинья? – она поправила юбку, не без умысла округлив колено.
– Не я это сказал.
Проглотила слюнку. Как она умна, прямо не верится. Или это ад дает ей силы? Ад у нее там же, где рай, между ног все замешано.
– А драматургия. Она тебя еще интересует? Или ты спекся.
Да что такое. Пошла на новый заход? Самолет в юбке.
– Интересует, но не в плане авантюр, – я понимал, куда она клонит. – Видишь ли, моя драматургия вышла за рамки этого мира, ей здесь тесно. Потусторонний мир – вот загадка.
– Крыша поехала, – она поняла, что подача за мной, фыркнула.
– Ты спросила – я ответил. И прощай! Желаю счастья.
Пума не сдавалась, помолчала, перешла в лобовую атаку:
– Барин тебе миллион оставил. Это правда?
– Откуда сведения?
– Он сам сказал! А потом умер.
– Не успел родиться, только расцвел! Тут же старость, и смерть. Скоропостижно? На днях здоровым был. А кому он сказал?
– Неважно. Так как насчет миллиона?
– Какой миллион, что ты. Он отдал дипломат, где были мои кровные денежки, всю жизнь копил. И мечтал дурак, вот Пума вернется, заживем припеваючи. Сто тысяч – мелочи. Ты замуж выходишь, за отца и сына Ежовых! Весь город ваш.
– Где миллион, котик?
– Вот упрямая девчонка! Обманул вас Барин. Или меня обманул? Вместо миллиона 100 тысяч подсунул. Ах, негодяй! Не знаю. Вообще я в «дипломат» не заглядывал, некогда было. Неужели миллион там был? Его парень забрал, убийца, который меня подрезал. У него спросите!
– Спросили. Нет его больше, и миллиона нет. 100 тысяч есть, это правда. Тебе же деньги не нужны? Скажешь, где миллион, получишь свой «дипломат»! – она вдруг наклонилась и зашипела в самое ухо. – Тебя удавят, котик. Сегодня же ночью. Если не скажешь, где миллион.
Вот. Что я говорил? Зашипела, укусила, яд в вену впрыснула. Пума выпрямилась, заботливо поправила на мне одеяло, подоткнула, как на покойнике в гробу, со всех сторон.
– Это ошибка, милая! Честное слово, не знаю. Дипломат парень забрал.
– Альбинос, его убили. И Граф умер, и Макс.
– Макс?!
– Да, котик. И Барин тоже.
– Ужас какой. И Мавр, жених твой липовый. Ты что творишь, девочка?