– Если это шутка, я приму ее всерьез. А если это правда, то оборву голову Фаусту и тебе заодно. Да, милая жена? И секретарша. Этого я не прощу… Рахит, ты где это взял? Письмо.
– В почтовом ящике.
– А штемпеля нет! Принес не почтальон. Экспертизу устроишь? Отпечатки.
– Сделаем. – Рахит взглянул на Пуму. – Не надо было ей давать.
– Гнусная клевета! – взвилась Пума. – Он написал. Серж? Не верь ему, он ко мне приставал. Гад, руки целовал, за коленки хватал, я не хотела тебе говорить, чтобы не расстраивать. Серж, пожалуйста. Каждую ночь скребется, кто бы еще? Под дверью. Давай вместе спать, я боюсь! Это он написал, машинку нашел, и все. Экспертизу подделает. Специально, чтобы отомстить. Понимаешь теперь, почему я так настроена? Гад ползучий, китаеза. – Последовала целая серия нецензурных ругательств, которую Ежов выслушал с удивлением, а китаец с абсолютным спокойствием. Пума выпустила когти и вскочила, чтобы сделать своего недоброжелателя глухим, слепым и навеки несчастным, но Ежов крепко взял ее за руку и заставил сесть.
– Проведем собственное расследование, – предложил он. – Собственно, выбор небольшой. Машинка в доме, требуется определить автора. Какие будут соображения?
– Это он, – зашипела Пума. – Разве неясно?
– Или ты сама, – усмехнулся Ежов.
– Я похожа на идиотку?
– Вот именно, что не похожа. Тебе надо оклеветать моего друга, вот его. – Ежов кивнул на китайца, хотя и так было понятно. – Мотив убедительный, провокация. Какие варианты? Либо я, либо ты. Либо Рахит. Нас трое? Четвертого не дано.
– Карлуша, – негромко сказал китаец.
– Что, – глаза Ежова метнули молнию. – Что ты сказал?
– Карлуша, – отчетливо повторил Рахит.
Пума замерла, возникла немая сцена. Все смотрели друг на друга, переводили глаза. На лице Ежова отразилась внутренняя борьба, он расхохотался и смеялся истерично. Пума и Рахит переглянулись, не понимая причины такого смеха. Вероятно, беспокоились за его душевное здоровье. Однако истерика прекратилась так же неожиданно, как и началась.
– Эврика, – сказал Ежов. – Композиция должна быть вертикальной.
Он решительно поднялся, обошел китайца, изваянием сидящего на табурете, сдернул занавес с мольберта, посмотрел на Пуму прищуренным глазом, отступил на шаг, еще раз глянул. Затем взял и поставил натянутый холст на попа, счастливо улыбнулся, и немедленно взялся за работу, все прочие проблемы были забыты, через неделю картина была готова.
Последнюю ночь он не спал, наносил только видимые глазу автора завершающие мазки. Не в силах ждать, пока краски окончательно высохнут, аккуратно одел картину в раму, хотя и временную, однако необходимую для показа. Сам он побрился и надушился, привел себя в надлежащий вид, надел костюм, и только после пригласил Пуму и Рахита, своих единственных зрителей, в выставочный зал. Картине он отвел место на торцевой стене, где имелся порядочный отход и удачное боковое освещение. Все прочие картины он просто снял и составил в углу, чтобы не отвлекали.
Когда настал торжественный момент, и взволнованный Ежов освободил картину от занавеса, у Пумы вырвался крик ужаса, смешанного с восхищением, даже у Рахита отвисла челюсть, которую он тут же прикрыл ладонью. Он мало разбирался в живописи, но почел уместным в данном случае из уважения к автору изобразить ценителя, так и стоял, прикрыв рот ладонью. Наверно, где-то видел, что так стоят и смотрят. Трудно описать словами то, что глаз охватывает в одно мгновение. Казалось, то не картина на темной стене, а распахнутое окно в яркий мир. Нет нужды разбирать технику, потрясала панорама.
Они находились в джунглях, словно неким образом весь дом с его обитателями очутился на другом конце света, и они смотрели в окно. Посреди вытоптанной поляны жертвенный столб, вокруг джунгли, лианы, на ветках расположились серые обезьянки. Их апостольские лики, некоторые с пальцем или даже хвостом во рту, с любопытством наблюдают за происходящим. Возле столба стоит обнаженная девушка в набедренной повязке с поднятыми над головой руками, кисти рук связаны. Полузакрытые глаза, на лице маска сострадания. Конечно, это Пума, но ужасало не это. Перед девушкой, спиной к зрителю, стоит на коленях зверь, мохнатое чудовище, лапы разведены в стороны, голова задрана в экстазе, лица не видно. Точеная фигурка девушки изогнута в танце, на шее рана, из нее струится кровь, и непонятно. То ли она танцует, а палач хлопает в ладоши, то ли это предсмертная агония, и он сейчас набросится, чтобы алкать кровь, или просто разорвет, пальцы его торчат крючками. Или он приносит жертву неведомым и страшным богам. Тогда почему у нее жалость на лице? Или это богиня, а он ее раб, и это ритуальное действо, и сейчас они сольются в экстазе соития? На ликах обезьянок не было стыда, как не бывает его у животных, только острое любопытство. На лицах зрителей в зале возникло такое же любопытство. Интригующий сюжет, чем дело закончится? Девушку узнать не трудно, жаль, лица чудовища не разглядеть, только задранный к небу лоб. То ли зверь, то ли монстр, или человек, но одно ясно, шутки плохи. Ежов был доволен реакцией, зрители молчали.
– Знаете, как называется?
Пума даже не услышала вопроса, она находилась там, возле столба.
– Как, – почему-то вдруг осипнув, спросил Рахит.
– «Свадьба Вампира».
У Пумы подкосились ноги.
Глава 28
Свадьба
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах.
«Борис Годунов». Пушкин
Звезда Ежова стремительно всходила. По предварительным опросам населения, рейтинг его был самым высоким, особенно по воинским частям, где преимущество было подавляющим. По всему городу пестрели сочные предвыборные типографские плакаты с его портретом, несравнимые с агитационными листками других кандидатов. Ежову был дан зеленый свет. Кроме встреч с коллективами заводов и предприятий, ему предоставили возможность выступить несколько раз по местному телевидению и радио. Кампания набирала обороты, можно было не сомневаться, он обречен на победу. Сам Ежов чувствовал свою популярность, люди узнавали его на улицах, улыбались и дружески хлопали по плечу. Он изменился внутренне и внешне, стал весел и энергичен, начал носить модные галстуки и костюмы, не осталось и следа от былой угрюмости. Новые знакомые, деловые и случайные приятели, шампанское, женский смех и даже политические дебаты, в которых он поднаторел с помощью профессиональных риторов, наводнили пустынную ранее гостиную, дом ожил и уже не казался холодным и просторным, теперь было в самый раз. Ворота почти не закрывались, функционировал гараж, по дому сновали горничные, на кухне суетился повар с поварятами, одним словом, жизнь кипела. Близился день бракосочетания, сразу состоятся выборы, два знаменательных события, а кроме того, готовилась персональная выставка в картинной галерее, скучать не приходилось.
По сравнению с женихом, невеста выглядела, пожалуй, бледно. Пума держалась в его тени, стараясь в меру сил подчеркивать великолепие будущего супруга. Несмотря на то, что вокруг стали увиваться неизвестно откуда берущиеся молодые девицы, а замужние дамы строили ему глазки в присутствии мужей, Пума упорно не делала Ежову никаких замечаний. Не ревновала и не упрекала, хотя поводы имелись, не устраивала сцен. Чужая губная помада не раз обнаруживалась на его белых воротничках, сорочки благоухали «бульварными» духами, но Пума была сама кротость. Жених наглел все больше, как будто, так и надо, а в ночь на четверг, за день до свадьбы, умудрился заявиться под утро, был сильно навеселе, якобы случился мальчишник, проводы холостяка в семейную жизнь. Он свалился в кровать, даже ботинки не снял. Проснувшись с похмелья, а уикенд предстоял хлопотный, Ежов начал оправдываться и неумело лгать. Заметив, что его жалкие россказни никого тут не интересуют, он раздраженно махнул рукой и открыл бутылку шампанского, которого было вдосталь.
– Ты сама этого хотела! Сколько можно издеваться, живем вместе, а спим раздельно, я пока еще не евнух, – он выразительно умолк, наполнил бокалы. – На мировую?
– Милый, я ни в чем тебя не укоряю. Можешь не оправдываться, это моя вина. До свадьбы ты волен делать… спать… – она не договорила. Закусив губу, взяла бокал и отошла к окну.
Ежов сделал глоток, приблизился, рассматривая сзади завитки ее волос.
– Прости меня. Больше этого не повторится, я полный дурак. На брудершафт?
Пума повернулась, подняла на него полные слез глаза, он окончательно раскаялся, нежно притянул девушку к себе, бережно обнял, она уткнулась ему в плечо. Постояли примиряясь, выпили, поцеловались. Жизнь наладилась. Предвыборная кампания практически завершилась, участие Ежова не требовалось, он был свободен. Но хлопот и без того хватало, свадьбу собирались играть персон на пятьдесят, скромно и со вкусом. В предчувствии счастливых перемен вся страна дурела, и они тоже.
В четверг дяде Мише, симпатичному увальню с пистолетом, было велено в дом никого не пускать, дабы случайные гости не мешали готовиться к торжеству. Все занимались своим делом, повара салатами и тортами, прочими закусками, горничные – генеральной уборкой, Пума – свадебным нарядом. Ежов побывал в закрытой для всех комнате у Карлуши, накормил его тюрей, мясной похлебкой, приправленной сухарями, которую тот очень любил, а после занялся каталогом картин, отправляемых на выставку. За жизнь он написал немало, большинство полотен хранилось в подвале и, хотя многие представляли интерес, требовалось немало времени и усилий, чтобы привести их в порядок. Главной проблемой был дефицит приличных рам. Даже хорошая картина в плохой раме – то же самое, что красивая женщина в тряпье, вызывает если не жалость, то сочувствие. Мастеров, делающих рамы, практически не осталось, одни халтурщики, которые гонят ширпотреб. До чего докатились: богатая рама в салоне стоит дороже самой картины. Ежов подумал, что без Рахита не обойтись, он что угодно раздобудет, причем в любых количествах, надо только снять точные размеры, откладывать нельзя. Ежов надел рабочий халат и принялся перетаскивать нужные картины из подвала наверх, расставлять по периметру зала. В самый разгар работы возникла Пума в свадебном платье.