– А разве нет, – насмешка ее задела. – Я включила тебя с потрохами в собственную игру, у тебя не было выбора. Я тебе одну щелку оставила, и пинка дала. И ты согласился. Разве нет?
– Это было самое трудное.
– Что?
– Поступать по чужому сценарию. Для этого надо забыть, что он часть твоего произведения, а твое – часть единой драматургии. Что бы ты, крошка, ни натворила в этой жизни, из гармонии не выскочишь, будешь вертеться как белка в колесе. Счастлива? И прекрасно. Вали в свою Америку, оставь печали, и забудь про меня, несчастного владельца зоопарка, в котором ты сидишь, где бы ни находилась.
Она ничего не поняла, решила, что я бью на жалость.
– Котик, не все потеряно, я тебя спасу, – она блеснула глазками. – Ты меня любишь?
– Безумно.
– И это правда?
– Люблю тебя, как гроб могилу, со стуком тяжким упаду.
– Да ну тебя! Успеешь умереть, надо жить, котик, – она подошла вплотную, пришлось убрать руку с сигаретой, чтобы не прижечь ее живот горячим поцелуем. Боже, как она красива. Так бы и обнял! Но я отодвинулся назад, затянулся.
– Отойди, свет загораживаешь. С тобой жить опасно. Все умирают!
– Не нравлюсь?
– В том и беда, что трудно отказаться.
– А ты не отказывайся, и все будет хорошо.
– Я задумал такой финал, что меня расстреляют, и ты раскаешься. Иначе получится, что ты победила. Мужчина должен выбирать. Либо смерть в любви, либо жизнь в объятиях куртизанки.
– Я куртизанка?
– Не только ты. В каждой женщине есть две, одна – любимая, другая – сука. Они между собой дерутся, то одна победит, то другая, а мы путаемся. Полюбим одну, женимся, а внутри – другая. Предпочитаю тебя любить издалека, пусть с того света, а ты уж тут… сама-сама.
– Глупенький. – Она наклонилась и, уловив паузу, поцеловала мои безжизненные губы. Опять сука пометила. Оттирай потом запах этот, она отняла губы, меня как током пробило. – Неужели думаешь, я такая гадкая? Доверься, и мой плен будет приятным.
– Чего, – я отодвинул ее в сторону, вытер рукавом рот. – Ты меня ни с кем не путаешь? Дай покурить спокойно.
– Я люблю тебя, – в ход пошли козырные тузы.
– Поздравляю, ты любишь мертвеца. Что будет дальше? Хорошо, отдамся в твои руки, а потом ты потеряешь интерес. И начнется.
– Что начнется?
– Не хочу очередь занимать.
– Очередь. Какую очередь?
– За Есенинской похлебкой. Лижут в очередь кобели истекающую суку соком. Кто крайний? Финал известен, петля или пуля в лоб. Зачем откладывать, порочить чувства? Я должен умереть, как написано, иначе получается пошлость. Жизнь потеряет смысл. Между куртизанкой и смыслом – я выбираю смысл.
– Глупости.
– Это для тебя глупости, а для меня расстрел дороже всех миллионов на свете, даже вместе с тобой в придачу.
– Ты сумасшедший. Не понимаю!
– Обвела ты меня вокруг пальца, и не только меня. Мужиков накосила, штабелями в морге лежат. А толку что? Получила, чего добивалась, мошенничать больше не надо. Состаришься и будешь тягостно и долго жить, каждый день смотреть на себя в зеркало, и водку пить. Где мужчины, кого дурить? Ах, их нет, разбежались по кладбищам. И что? Когда денег нет, их можно зарабатывать, а если их много, как у тебя? Будешь для интереса обманывать – это клептомания. Скучно, девушка. Вашу старость украшать? Да лучше тюрьма и расстрел на месте.
– Каждый решает за себя.
– Вот. Наконец-то! Умные слова. Мой смысл за пределами этого мира, здесь мне скучно и противно жить. Был аферистом, был сутенером, все – дошел до точки.
– Какой точки?
– Не замечаешь, дышать легче стало, город очистился. Карфаген должен быть разрушен. Латинская поговорка. Я свой Карфаген разрушил. Человеку от природы даны три вещи. Жизнь, смерть и любовь. А какими они будут, зависит от смысла, каждый выбирает сам, ради чего жить и умереть. Каждый сам, хочет или нет, пишет свой сценарий, повесть или роман, кому что нравится, я выбрал последнее.
– Ты написал роман? – она запуталась в потоке слов.
– Представь себе. В нем вся моя жизнь, и твоя, кстати, тоже.
Это я закинул такой крючок, что Пуме не соскочить, сейчас заглотит.
– Очень интересно. И где же он?
– Это и будет моим завещанием. Мы все умрем, роман останется. И ты будешь вечно молодой и красивой, и обольщать мужчин. В тебя будут влюбляться молодые и старые, юнцы и скупердяи, они будут о тебе мечтать, сравнивать со своими скучными женами, и так сто лет, двести, пятьсот, тысячу. Тысячелетия пройдут, а ты будешь жить вечно, и вечно сводить с ума. Я тебя создал умной, красивой, совершенной, воплотил свою мужскую мечту, и готов умереть, чтобы ты жила! Разве моя смерть твоего бессмертия не стоит? А жизнь со старушкой – тьфу. Оставь это дурачкам.
– И где же он? – нетерпеливо спросила Пума. – Твой роман.
– У меня в голове, – я засмеялся, и протянул ей окурок. – Впрочем, черновики есть… Выброси вон туда, пожалуйста. Поухаживай.
Для приличия брезгливо поморщившись, она осторожно взяла окурок, выбросила в унитаз.
– Где черновики?
– На квартире. Она опечатана, я под арестом. Попроси дядя Леву, он поможет. Издайте роман после смерти, авторство оставляю вам.
– Зачем ты так говоришь, – забеспокоилась Пума, реснички дрогнули. – У тебя все впереди!
– Мое будущее позади. Прочитаешь, сама поймешь. Там есть все, как познакомились, как расстались, как я страдал, все есть.
– И смысл жизни?
– А как же. Фокус только в том… Ладно, это долго. Пусть останется за кадром, не успел. Почитаешь, что есть. Там все про нас написано. Есть Барин, Граф, Валет. Твой Серж, конечно, и как ты всех обвела вокруг пальца. Даже дядя Лева есть. Конечно, герои носят другие имена. Я этот роман давно начал, когда ты в Париж уехала, с негром своим.
– Ничего не понимаю.
– Еще бы, – дьявольская усмешка обезобразила мое лицо, люблю эффекты. – Весь твой гениальный, как ты думала, сценарий там тоже есть. Когда мы с тобой познакомились, ты голосовала на дороге, а я рвал деньги, именно для этого я тебя готовил. Одновременно работал над романом, конечно, вносил по ходу коррективы. Не переживай, со своей ролью ты справилась даже лучше, чем я ожидал. Все прошло – как и было задумано, я ошибся только в мелочах. Скажем, в больницу я попадаю ночью, а на самом деле днем. Ранили ножом, а не подстрелили, ну и так далее, легко исправить.
– Не может быть, – воскликнула Пума. – Ты не мог все знать заранее.
– Почитаете с дядей Левой, убедитесь. Фауст есть, свадьба, мужик с топором на берегу. Я же говорю, все знал заранее. Корректировал, пока в шкафу не спрятался, арестовали. Тут не могу, только в голове правлю. Что есть и что будет, я все знаю, а вам никогда не узнать, – я мстительно улыбался. – Хватит вам черновиков.
Она несколько раз беззвучно открыла и закрыла рот.
– Сволочь, негодяй! Подлец, – покачнувшись, она прислонилась к моей пылающей голове – нашла себе опору в высоковольтных проводах. Моя небритая рожа с наслаждением ткнулась во французскую грудь. Женские ароматы закружили давно не тренированную голову, волосы шевелились, ее взволнованное дыхание щекотало затылок, как ураган лесную сопку.
– Там даже описан вот этот наш прощальный разговор.
– Я люблю тебя.
– И это есть. И есть, что за этим последует. Сейчас начнется.
– Что начнется? – томно спросила она, собираясь присесть на мои колени. – Это?
– Ошибся, значит. Извини.
– А что начнется? Скажи.
– Твоя истерика.
– Дудки! – она подпрыгнула и отпрянула, как от прокаженного. Вот что за прелесть эта Пума. Ловит идеи на ходу, где я такую найду. Она поправила платье с таким невинным видом, как будто тут сидела банда уголовников. – Это все, что ты можешь сказать?
Холодно спросила, эмоций не хватает. Сейчас добавим.
– В романе нет только Эпилога, – я смиренно смотрел в пол. – Читателю будет интересно знать, что стало с героями. Не беда, сами напишете.
– Что предлагаешь?
– Напишите коротко, почти документально. Драме дали вышку. Пума получила наследство, уехала в Америку, вышла замуж за крупного негра, живут хорошо, он старается. Иногда она вспоминает родной город, несчастного Драму, немного грустит.
– Я тебя вытащу!
А куда она денется.
– И все испортишь, – я равнодушно пожал плечами. – Тогда придется застрелиться…
Из глаз ее хлынули слезы, она замотала головой, волосы растрепались на ветру, из груди вырвался скрипучий звук. Началась истерика.
Эпилог
Встает с одра
Мазепа, сей страдалец хилый,
Сей труп живой, еще вчера
Стонавший слабо над могилой.
«Полтава». Пушкин.
Редактор задумчиво полистал рукопись, лежавшую перед ним, и поверх очков воззрился на посетителя. Перед ним в потертом костюме стоял очень худой мужчина, среднего роста, с рыжеватой бородкой.
– Что же, не буду скрывать, я с интересом прочел ваш… труд. Это ваша первая работа?
Посетитель молча кивнул, сжимая в руках полиэтиленовый сверток. Редактор сложил губы трубочкой, словно хотел сыграть мелодию, снисходительно помолчал.
– Для первого раза неплохо. Вы что-нибудь заканчивали?
– Нет, – хрипло выдавил посетитель.
– Чувствуется. Шероховатости, натянутости, скачки сюжета. Стиль хромает, герои плоские, почти карикатурные. Диалоги не отточены, это дело поправимое. А в целом… сами что думаете? Считаете рукопись законченной?
Посетитель снова кивнул, редактор пребывал в раздумье.
– Материал у вас богатый, развитое воображение. Побольше правдоподобия, достоверности, было бы совсем хорошо. Слишком легко у вас убивают, в жизни, поверьте, все сложнее. Хм. Убийца любит свои жертвы?.. Оригинально, смелая находка.
– Не знаю. Вам виднее.
– Хорошо, – редактор, кажется, принял решение. – Эпилог допишите? И мы поговорим об условиях Договора.
– А что дописать-то надо, – вяло сказал посетитель.