– Зато ты уже моя Маша, – улыбнулся я в ответ.
– Посмотрим, – сказала она.
Природа ответственно готовилась к добротному Новому году. Снег шел стеной, методично засыпая улицы. Снегоуборочная техника не могла выехать из своих гаражей. Дворники начали отмечать праздник еще неделю назад. Город стал зимней сказкой, по которой можно перемещаться только на оленях. Кое-как ходили еще только трамваи. Мы взялись за руки и пошли пешком в сторону ее дома.
Новый Новый год
Новый год я собирался встречать у сестры. Она жила на другом краю города в однокомнатной квартирке, которая мне очень нравилась. Жила одна, с большой писающейся догиней, приблудившейся на улице, и совой, прилетевшей из леса. Я закупил шампанского и какой-то снеди и с трудом добрался до нее часов за шесть до Нового года. Мне было что рассказать сестре, – о ней, о Мэкки, о новом этапе моей жизни.
Мэкки неожиданно пообещала приехать к нам на Новый год, но мне казалось это почти невозможным. Даже если бы она и захотела это сделать, она не нашла бы ни один вид транспорта, способный прорваться через заснеженный праздничный город с одной его окраины на другую.
Мы с сестрой пили уже вторую бутылку шампанского, когда перевалило за полночь, и уже сказал свою речь президент, и где-то в Кремле пробили куранты, и я уже думал, что Мэкки – это чудесный сон, который приснился мне накануне Нового года, сказка, которой не суждено сбыться. И вдруг в дверь позвонили.
Залаяла и описалась догиня, встрепенулась на шкафу сова, а мы с сестрой удивленно посмотрели друг на друга.
– Ты кого-нибудь ждешь? – спросил я.
– Нет, – сказала сестра.
– Значит, это Мэкки! – закричал я и побежал открывать дверь.
На пороге, все в снегу, стояли Мэкки и огромная черная собака.
– С Новым годом, – сказала Мэкки, протягивая бутылку шампанского. – Знакомься, это Остап.
Собака Остап переступила с ноги на ногу, как бы стесняясь протянуть лапу для приветствия незнакомцу.
– Заходите, – не веря своим глазам и ушам, сказал я. – Как ты сюда добралась?
– Я сама думала, что ничего не выйдет, родителям сказала, что пошла погулять с Остапом, – радостно рассказывала она, – конечно, никто не останавливался, потом неожиданно остановился черный джип, в нем сидел седой, стриженный под ежик мужчина, он спросил «Собака не кусается?», я ответила «Нет», и он сказал «Садись». Телефончик, конечно, взял. Вот так мы тут и оказались!
«Мэкки, милая Мэкки, – думал я. – Неужели все это правда ради меня?»
В ту ночь мы с сестрой много пели – иногда по очереди, иногда вдвоем. Мэкки, и собака Остап, и писающаяся догиня, и лесная сова слушали, наклонив головы или положив их на лапы, собаки изредка подвывали.
Утром я поехал провожать Мэкки с Остапом, и мы неожиданно оказались у меня дома. Нам не хотелось расставаться, хотелось побыть вдвоем, поговорить.
Мы стали близки в первый день Нового года. У нее было удивительно спортивное тело, ничего лишнего, крепкая красивая попа и маленькая грудь с широкими темными сосками.
«Можно в меня», – сказала она. Мужчины всегда шалеют, когда женщина говорит им «можно в меня»… Остап тяжело дышал в прихожей и стыдливо прятал морду в лохматые лапы.
И еще мы дали друг другу новые имена: Мака и Ники. Имена, которые знали только мы.
Встречи и расставания
Мы стали встречаться с Макой в квартире, где я жил один после того, как жена вернулась к своим родителям. Я попросил Маку рассказать о ее жизни до меня. И она рассказывала истории о зоологическом парке, где работала после школы, о своем любовнике, работавшем в этом парке, от которого она сделала неудачный аборт, едва не стоивший ей жизни, о директоре парка, который был старше ее на десять лет (он сделал ей предложение и даже радостно обмывал с ее отцом их будущую свадьбу, которая не состоялась), о съеденном ими еще не остывшем удаве, который внезапно умер в зоопарке. Мака много рассказывала об отце и его коллегах-журналистах. Отец занимал очень много места в ее жизни, был безусловным кумиром и источником бесконечных цитат. Она рассказывала много историй, с юмором, смеялась сама, запивала смех вином и моими поцелуями. Потом мы занимались любовью. Нам было хорошо вдвоем.
Как-то после Нового года мне на работу позвонил Гарри.
– Никита, я убью тебя! – зарычал он в трубку.
– Гарри, ты что? – опешил я.
– Мэкки меня бросила! Это все из-за тебя! Не надо было вас оставлять в тот вечер!!!
– Гарри, девушка сама вправе решать, с кем ей быть. Она не твоя вещь.
– Я убью тебя!!! – проревел он и бросил трубку.
С тех пор в темных переулках мне стал мерещиться Гарри с навахой, поджидающий меня днем и ночью. Особенно часто он мерещился мне у ее подъезда. Однако в те годы на улицах было так много «гарри» с навахами, что этот конкретный был всего лишь частным случаем обыденной жизни. Прошло недели две, и я перестал даже думать о Гарри.
А однажды я позвонил ей домой, чтобы договориться о встрече, и Мака сказала упавшим голосом:
– Ники, мы больше не можем встречаться.
– Мака, но почему?
– Мои родители узнали о нас и устроили скандал. Они поставили условие, чтобы я рассталась с тобой.
– Какой бред! Ты же уже взрослая!
– Я им пообещала.
– Как ты могла, Мака? Нам нужно увидеться!
– Я не могу!
Отношения Маки с родителями были странными. С одной стороны, она очень уважала отца и побаивалась мать. С другой – все ее поступки говорили о том, что она все делала им наперекор. К двадцати пяти годам за ее спиной было уже немало скандалов, побегов, любовников, выяснений отношений, аборты и брошенный универ, попытка жить в Москве и возвращение домой. Мака искала себя и никак не могла найти. Но она была слишком гордой, чтобы это признать. Родители же, вероятно, мечтали уже поскорее пристроить ее замуж и, конечно же, не за провинциального журналиста, а за успешного столичного денди. Вариант с Гарри не вписывался в эту схему лишь потому, что сама Мака настояла на том, что хочет за него замуж. Говоря «хочу замуж», каждая девушка мечтает лишь законно уйти из-под опеки родителей. Однако обязательно иметь в тылу отца, готового в любую минуту кинуться ей на помощь.
Что родителей Маки могло испугать во мне? Вероятно, нелепые слухи о моих любовных похождениях, которые распускали недоброжелатели, тот же Гарри был в их числе.
Я решил сам объясниться с родителями Маки, но они не пожелали со мной разговаривать. Пришлось прибегнуть к помощи моих родителей. Разговор представителей старших поколений закончился благоприятно, нам было разрешено встречаться, а мне даже – оставаться ночевать у Маки дома, в гостиной, если мы засиживались или загуливались в городе слишком поздно – мы жили в разных концах города. Условность ночевки в разных комнатах была очевидна, но так было спокойнее для родителей Маки. В эти чудесные ночи Мака приходила ко мне, как только родители укладывались спать. Это напоминало старинные любовные романы, не хватало только подсвечника с дюжиной свечей. И мы занимались любовью на уютном кожаном диване или на полу, покрытом бухарским ковром. Мне ужасно не хотелось отпускать ее от себя, но после любви и ласк Мака всегда уходила к себе, и встречались мы только утром за завтраком.
Родители также условились, что, если через несколько месяцев мы не поругаемся и не разлюбим друг друга, они начнут готовиться к свадьбе. Так я неожиданно занял место отвергнутого Гариба в должности жениха.
Но для того, чтобы жениться на Маке, мне нужно было развестись с бывшей женой. А она от меня будто специально скрывалась. Застать ее в родительском доме или на работе было невозможно, а уж договориться пойти вместе с загс – тем более. Я раскинул сети и наконец выяснил, у кого она пряталась. Однажды утром я приехал туда на такси и повез ее оформлять развод. Она была пьяна и пыталась заигрывать со мной.
Мое детство прошло рядом с Ясной Поляной. Сюда, в заповедные места, мы ездили с родителями гулять и собирать сочные желтые баранчики на склонах оврагов весной, купаться и ловить рыбу в Воронке или собирать грибы в лесу летом, толкаться среди наряженных артистов и толпы зевак на Калиновом лугу осенью, кататься на лыжах с Лысой горы зимой. Сюда, в яснополянский дом отдыха, я иногда приезжал с родителями по путевкам выходного дня, и мы грелись в домотдыховском ДК после лыжных прогулок, играли с отцом на бильярде, пили душистый чай с травами. Здесь же, в доме отдыха, в зимние школьные каникулы устраивали для пионеров детский лагерь. В местном высоком и просторном двухярусном ДК, располагавшемся между двумя спальными корпусами, была столовая и кинозал. Здесь проводились сеансы гипноза и встречи с известными кинорежиссерами, здесь я без особого энтузиазма играл в художественной самодеятельности и безуспешно влюблялся в старших девочек с редкими тогда именами Виктория или Маргарита, а может быть, даже и не в девочек, а только в их имена.
ДК казался мне живым существом. Его парадный вход украшали высокие ступени и колонны, и, кажется, по бокам были сторожевые каменные львы, впрочем, я в этом не уверен. Внутри пространство неожиданно развертывалось в объеме, вверх взлетали высокие потолки, вширь вправо и влево уходили рукава галерей, в самом сердце был ресторан, он же столовая, с высокими застекленными окнами. Наверх, на второй уровень (да-да, именно уровень, а не этаж!), вела изогнутая каменная лестница со множеством ступеней, заканчивавшаяся нависавшим над танцевальной залой первого этажа полукруглым балконом. Там, наверху, была своя жизнь – зрительный зал. Комнаты сотрудников и еще какие-то короткие коридоры. От нижних галерей к спальным корпусам вели вознесенные над землей стеклянные галереи в духе зимнего сада, где росло множество живых растений. Я увлеченно изучал различные виды разноцветных традесканций, гераней, кактусов, тайно срывая себе отростки для домашних опытов. Вечером, ближе к отбою, в галереях выключали свет, и они казались потайными коридорами в неизвестность. Иногда мы с мальчишками пробирались по этим коридорам в ДК и слушали, как он устало засыпает, прислушивались к его тяжелому дыханию, вздрагивали от непонятных шумов и пускались врассыпную от мерещившихся нам привидений. ДК казался древним рыцарским замком, который хранит какую-то тайну. Много лет я пытался ее разгадать. Никто мне тогда не объяснил, что не каждую тайну нужно разгадывать.