– Я? У нас с сестрой свой Дом моды.
– Понятно, – протянул Поспелов, и мне стало ясно, что это его интересует так же сильно, как проблемы хлопкоробов Средней Азии. Но вместо того, чтобы попрощаться, я, вспомнив вдруг все уроки нашего Димки, остановилась и с выражением затараторила:
– Мы шьем одежду в традиционном английском стиле, используя только натуральные ткани, которые нам поставляют мануфактуры Англии и Шотландии.
– Даже Шотландии?! – изумился Поспелов.
– Да, – кивнула я, – сейчас мы готовимся к Неделе моды. Рабочее название нашей коллекции – «Английский детектив».
– Почти «Английский пациент», – пробормотал Поспелов.
– Что? – не поняла я.
– Почему детектив?
– Традиции английской детективной литературы в одежде. Очень широкая тема…
– А это как? Традиции литературы – в одежде?
– Ну, – тут я немного сбилась, но потом продолжила с тем же энтузиазмом: – Вот например, Пуаро, известный персонаж. Время, в которое он действует, – это время ар-деко. Мы несколько костюмов сделали в такой стилистике.
– Ага, теперь понятно. – Поспелов кивнул. – Ну, это же почти наша тематика! Литература… Пуаро, Ар-деко… Аккредитацию сделаете на Неделю моды? Я с удовольствием напишу о вашем эксперименте с английским классическим детективом.
– Пришлю. Если захотите, приходите к нам. – Я наконец взялась за ручку двери. – Спасибо вам, извините, что оторвала вас от…
– Анекдотов и практиканток, – подсказал Поспелов, – ну это ничего…
– Если вдруг сможете меня свести с этой загадочной теткой – дайте знать, – неожиданно попросила я.
– Далась она вам, – усмехнулся Поспелов. – Но постараюсь. Если только получится ее разговорить.
Еще через два дня я поехала в свое так называемое издательство.
Внизу сидела та самая секретарь. Я даже обрадовалась, увидев ее.
– Добрый день! Вы узнаете меня? – Я улыбнулась своей самой доброй улыбкой.
Девушка смотрела на меня строго.
– Вы на работу устраиваться? – наконец спросила она.
– Нет, я у вас работала какое-то время назад! Понимаю, что людей здесь много трудится и вы всех не помните…
– Совершенно верно, – кивнула девушка. – У вас есть какой-нибудь документ, который бы свидетельствовал о том, что вы с нами сотрудничали?
Я ожидала этот вопрос.
– Нет, но я не по поводу работы. Во всяком случае, прошлой. Мне хотелось бы переговорить с Виталием.
– Это кто такой? – Девушка подняла на меня глаза.
– Это… Это… Он называл себя куратором. Он в конце дня забирал у меня распечатанный текст. Мне очень нужен этот Виталий. Буквально на пару слов.
– Мы не имеем права вызывать сюда сотрудников. Тем более я никак не могу вас представить.
– Я работала у вас. Писала роман. Или повесть…
– Вот видите, вы даже не знаете, что вы писали. – Девушка мастерски ухватилась за мои слова.
– Да какая разница! Мне нужно два слова человеку сказать.
– Послушайте, как вы себе это представляете?! Я должна позвать какого-то Виталия, которого и в глаза не видела. У нас шесть этажей, огромное здание. Я не могу вас никак представить! У вас нет документов!
– У меня есть паспорт!
– И что? У всех есть паспорт!
– Вы просто охраняете дурацкие секреты! Тайны! Вы боитесь, что вас выведут на чистую воду! – не выдержала я.
– Я сейчас вызову охрану, – пригрозила девушка.
Она сохраняла удивительное спокойствие, в то время как я вела себя точно неуравновешенная особа, состоящая на учете в специальном учреждении.
– И вызывайте! – Мне захотелось топнуть ногой. Возмущало больше всего то, что меня принимали за дуру.
– Прошу, перестаньте кричать! – Девушка повысила голос.
– Это я еще не кричу! Вы мне не угрожайте! Можете вызывать кого хотите, но имейте в виду, что я тоже могу о вас написать! И пожаловаться! И рассказать, что здесь происходит. И вообще все эти ваши таинственные комнаты, пустые коридоры, вся эта конспирация – здесь есть в чем разбираться соответствующим органам! – Я вдруг почувствовала себя бдительной гражданкой, стоящей на страже правопорядка. В душе же кипело бессилие.
– Господи, вы знаете, сколько вас сюда ходит! – вдруг не выдержала девушка. В ее голосе появились и усталость, и злорадство.
– Сколько? Сколько же нас сюда ходит?!
– Не важно. Только вы сначала делаете глупость, потом начинаете здесь скандалить!
– Значит, вы признаете, что для скандала есть основания? И что мы, явившиеся сюда, сделали глупость?
– Вы ничего не измените, ничего не докажете! Это просто работа, и она ничем от любой другой не отличается! – прошипела секретарь. – И не надо потом сюда ходить и скандалить, и вынюхивать. Только потеряете время. И нам мешаете!
– Почему вы так разговариваете? Ведь я ничего не докажу – вы сами это сказали. Но я и не собиралась ничего доказывать!
– Зачем сюда пришли тогда?
Я посмотрела на нее. Она была по-своему несчастна, выступая сторожем чужих тайн. Она обороняла чужие рубежи, не будучи уверенной в собственной правоте.
– Извините, я не хотела вас отвлекать и… Вообще простите. – Я повернулась к двери.
– Виталий больше здесь не работает. А кроме него, вас никто не знает, я думаю.
– Собеседование проводил человек такой… Серый какой-то…
– Он вам не поможет. Он ровным счетом ничего не знает. Как и я. У нас инструкции. Вы не первая сюда приходите. И я знаю почему.
– И что делать?
– Зачем что-то делать?
– Ну хорошо, делать не надо и бесполезно, но хоть разобраться… Ведь интересно.
– Разобравшись – огорчитесь, разозлитесь, позавидуете. И прощай спокойствие.
– Вы правы, – согласилась я с ней. Кроме головной боли, я ничего не приобрету. И мне вдруг стало противно оттого, что я вела себя как мелочная придира. – Извините. Мне просто интересно. У вас тут все так загадочно, что невольно ожидаешь каких-то серьезных тайн, секретов, разгадок.
– Понимаю. – Девушка вдруг опять стала суровой.
– Что вы хотели? – За моей спиной вырос охранник.
– Ничего. Я просто зашла кое о чем спросить.
– Вы здесь уже долго. Прошу вас покинуть помещение.
Я кивнула девушке. Она опустила глаза.
Здесь я действительно ничего не узнаю. И может, это и не нужно.
Необходимость в отпуске, который мне так любезно предоставили Лида и Димка, отпала. Узнать, я ничего не узнала. Найти, никого не нашла. Шансы поговорить с этой удачливой романисткой равнялись нулю. Сама затея показалась глупой, и тратить на нее столько времени и сил казалось неразумным. Обида от того, что все понимаю, но ничего не могу доказать и окончательно понять, превратилась в холодное раздражение. Сейчас мне не хотелось ничего – ни валяться дома, ни ходить в гости, ни возвращаться на работу. Я слонялась по дому, пытаясь найти себе место. Привычный пейзаж за окном, который меня всегда успокаивал, теперь разбудил угрызения совести – я давно не была у родителей. Но заставить себя поехать к ним я сейчас не могла. «Навещу их чуть позже. Скажем, накануне Нового года. Подарки привезу, уберу, приготовлю. До праздников ведь совсем недалеко», – подумала я, пытаясь успокоить собственное чувство ответственности и перебирая покупки, которые сделала для родителей. К тому же после поездки в Лондон, я неожиданно задумалась, насколько мне нравится теперешнее мое занятие. Шить я не умела, не любила, но организовывать собственное дело было увлекательно, особенно, когда ясно видишь цель и когда понимаешь, ради чего и ради кого ты это делаешь. Но Лондон разбудил во мне то, что чувствовалось слабо, почти не проявлялось. Новые впечатления, новые люди, отдаленность от дома и жизнь, не похожая на прежнюю, – все это разбудило во мне любопытство. Я вдруг поняла, что мир огромен и, несмотря на это, – он в моей власти. Я заработаю деньги и уеду путешествовать. Я буду переезжать из страны в страну, останавливаться ненадолго в маленьких городках, буду наблюдать жизнь в незнакомых местах. И еще я буду писать – наблюдения, впечатления, мысли – все это я буду записывать. Для себя.
Впрочем, это был невинный самообман. Писать для себя – это такое же вранье, как и утверждение, что женщины одеваются для себя. Что бы ты ни рассказывала, но тебе важно, как твой внешний вид оценят другие. С сочинительством – то же самое.
Это занятие меня привлекало противоречивостью. Писать для себя… На чистом листе создавать города, описывать людей, формировать их характеры. Придуманные герои будут произносить те слова, которые ты сам хотел бы сказать, да не сумел, не смог, не отважился или постеснялся. Это – твой мир, населенный только твоими людьми, и от тебя зависит их жизнь, их судьба. В этот мир можно убежать и любой момент подстроить под свое настроение. Это – убежище для души. И вместе с тем, у этого созданного тобой мира есть предназначение – стать публичным.
Это противоречие щекотало нервы. Заставляло искренность превращаться в душевную обнаженность, признание – в исповедь, любовь – в страсть. Возможность обнародования усиливала, утяжеляла чувства. И превращала частное занятие в публичную деятельность…
Звонок раздался неожиданно.
– Настя, ты как там? Наверное, отсыпаешься? – звонила Лида, и я вспомнила, что за последние дни ни разу не разговаривала с сестрой.
– Да, отсыпаюсь. – Я ничего не хотела рассказывать про свои расследования.
– Послушай, Настя, я забыла тебя спросить, ты шелк для свадебного платья нашла?
О, боже! Этот самый шелк, ради которого я пересмотрела километры красивейших тканей, ради которого училась говорить сложные английские фразы, ради которого старательно улыбалась продавцу-пакистанцу, его-то я и не нашла.
– Лида, нет такого шелка. Просто нет. Есть какой угодно. Любого цвета, но чтобы в еле уловимую клеточку, сливочно-белую клеточку – такого нет!
– И что нам делать?! – Лида была в отчаянии. – Это платье должно быть именно таким. Понимаешь, золото, матовое, бледное. Старинное, когда еще не добавляли в него медь!
– Лида, давай найдем что-нибудь другое! Ну, так же не бывает, чтобы нельзя было что-то чем-то заменить!