Фрейлехс (Сторона жениха)
Сваты идут, дети, / Давайте веселиться – / Тихо, только тихо! / Жених – это чудо. / Сыграйте «виват» для стороны жениха!
Вот идет дядя Хоне / С тетей Ханой – / Тихо, только тихо! / Это лучший подарок, / Сыграйте «виват» для хоснс цад!
Сестра жениха Фрейдл, / Возьмите ее в круг – / Тихо, только тихо! / Она кружится, как волчок – / Сыграйте «виват» для хоснс цад!
Реб Эли, это жениха дядя, / Животик поглаживает – / Тихо, только тихо! / Он толще всех дядей – / Сыграйте «виват» для хоснс цад!
Вот идет сват Мин дик, / Чем мы согрешили – / Тихо, только тихо! / Он дуется, как индюк – / Сыграйте «виват» для хоснс цад!
Возьмитесь за руки все! / Жених с невестою – / Тихо, только тихо! / Бог пусть даст им изобилие – / Родне жениха и родне невесты…
37. (с. 241) Yidisher folklor. Z. 50. № 104.
Теща, теща, I Откройте ставни! / Поскольку я веду вам красивую невесту, / Дайте кусочек пирога!
38. (с. 264) Yidisher folklor. Z. 40. № 69 (местечко Подберезы, Виленская губерния, в настоящее время село Подберезы, Гродненская область, Беларусь). Примечание Й.-Л. Кагана: «Поют, когда танцуют семеле».
Сыграйте «семеле» в честь тети невесты! / Непрошеная, сама пришла. / Она бедная, но хваткая, / Вот вам три гроша и сыграйте казачок!
39. (с. 264) Lider-zamlbukh far der yidisher shul un familie. Z. 24. № 38.
Хацкеле, Хацкеле, сыграй казачок! I Хоть и бедная, лишь бы хваткая! / Бедной быть нехорошо, бедной быть нехорошо, / Не будем стыдиться собственной крови!
Хацкеле, Хацкеле, сыграй же мне «думу»! / Хоть и бедная, лишь бы набожная! / Бедной быть нехорошо…
Хацкеле, Хацкеле, сыграй мне «семеле», / За три гроша на Хацкину лавчонку! / Бедной быть нехорошо…
Хотя и бедная, едет тетя, / Непрошеная, сама пришла! / Бедной быть нехорошо…
40. (с. 265) Yidisher folklor. Z. 40. № 63 (местечко Подберезы).
Дважды десять – двадцать, I Я танцую крейц-польку; / Крейц-польку я танцую с удовольствием, / Но не с такими господами; / Таких господ, как ты, / Я топчу моими башмаками.
41. (с. 265) Yudische folkslieder mi melodyen. Bd. 2. Z. 47. № 31 (Умань, Киевская губерния, в настоящее время Черкасская область, Украина). Пульнер приводит первый и половину второго куплета песни.
Мойше, Мойше, иди-ка сюда, I Мы станцуем польку с шером! / И когда доживем, у Лейбочки / Мы станцуем шер ввосьмером.
Хая, Хая, иди-ка сюда, / Станцуем мы мазурку с шером! / И когда доживем, у Дворочки / Мы станцуем польку с шером!
42. (с. 265) Yidisher folklor. Z. 41. № 71 (Мостиска, Галиция, в настоящее время Львовская область, Украина).
Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, / Письмецо я тебе написал; / Мне нравится, тебе нравится, / Давай вместе хупу поставим! / Давай не будем слушать, что люди скажут, / Давай поженимся!
43. (с. 266–267) Klibanov Hilel. Di elente Shulamis. Z. 22–31.
Поздравляю вас всех, / Вас всех, всех мехутоним. / Поздравляю жениха и невесту, / Поглядите только теперь на их лица, / Как на них покоится шехина. / Взгляните только на выражение их лиц / И вслушайтесь в мой напев. / Вы наверняка поймете, / Что они уговорили самого Бога, / Чтобы счастливо идти к хупе. / И пусть их «квитл» выйдет чистым / Сегодня у этого стола. / Клезмеры, играйте громко. / Поздравляю вас всех, всех. /И я спою еще раз / В честь жениха и невесты.
Вы, мехутоним, гуляйте, братья, / Сегодня-таки ваш день. / И укрепите свои члены, / Для вас стоит спиртное. / Сегодня вы здесь удостоились заслуги, / У вас сегодня веселье и радость, / Особенно у жениха и невесты. / Они наверняка радуются. / И они наверняка охотно / Выслушают мою новую песню, / Которую я им здесь разъясню, / Сидя за столом. / Клезмеры, играйте громко. / Поздравляю вас всех, всех, / Я спою еще раз / В честь жениха и невесты.
44. (с. 268–269) Yidisher folklor. Z. 48–49. № 102 (Вильна). Комментарий Й.-Л. Кагана: песня была исполнена в 1897 году на свадьбе, после хупе-вечере. См. также комментарий к № 24 в этом Приложении.
Один и один. I Я начну вам разъяснять, / Что означает один: / Один – это дом для свадьбы, / В котором едят, в котором пьют, / В котором гуляют, в котором поют, / В котором танцуют, в котором прыгают. / Как бедные, так и богатые, все хлопайте в ладоши, / Веселите жениха и невесту. / Во что свадьба обошлась, / Пусть им Бог возместит!
Один и один. / Я начну вам разъяснять, / Что означает два: / Два – это жених и невеста, / Которым Всевышний возместит. / Один – дом для свадьбы…
Один и один. / Я начну вам разъяснять, / Что означает три: / Три – это сваты, / Которые отсчитывают наличные. / Два – это жених и невеста…
Один и один. / Я начну вам разъяснять, / Что означает четыре: / Четыре – это шесты для хупы, / Под которой прошли жених и невеста. / Три – это сваты…
Один и один. / Я начну вам разъяснять, / Что означает пять: / Пять – это музыканты, / Которые играют для богатых и бедных. / Четыре – это шесты для хупы…
Один и один. / Я начну вам разъяснять, / Что означает шесть: / Шесть – это хорошие люди, / Которые благословляют жениха и невесту. / Пять – это музыканты…
Один и один. / Я начну вам разъяснять, / Что означает семь: / Семь – это хорошие дни, / Когда можно и когда нельзя. / Шесть – это хорошие люди…
45. (с. 287) Lider-zamlbukh far der yidisher shul un familie. Z. 26. № 47.
До свидания, мои любимые родители, / Я уезжаю в дальнюю дорогу, / Где ни ветер не веет, / И где ни птичка не летает, / И где ни петух не кукарекает.
Будьте здоровы, / Мои любимые родители, / Я уезжаю от вас! / Бог даст / Здоровья и жизни, / И мне счастливого пути!
46. (с. 287–288) Ваут kval: materialn tsum yidishn folklor. Yidishe folkslider. Z. 68. № 7 (Вильна). Вариант песни (с мелодией), записанный в Киеве в 1929 году, см. в сборнике: Береговский М. Я. Еврейские народные песни. М., 1962. С. 101.
Стоят кареты, / Стоят кареты / У маминых дверей. / Венец мой, сердце мое, / Садись, поедем со мной. / Как мне садиться / С вами уезжать, / Если я еще не простилась / Со своей мамой? / Будь же здорова, моя мама, / Была я тебе дочерью, / С малолетства воспитана, / Взрослой улетела. / Ой, маменька!
Стоят кареты, / Стоят кареты / У папиных дверей. / Венец мой, сердце мое, / Садись, поедем со мной. / Как мне садиться / С вами уезжать, / Если еще я не простилась / Со своим папой? / Будь же здоров, мой папа, / Была я тебе дочерью, / С малолетства воспитана, / Взрослой улетела. / Ой, папенька!
47. (с. 289) Folklor-lider: Naye materialn-zamlung. Z. 285. № 21 (Калининдорф, Украина, до 1927 года земледельческая колония Большая Сейдеменуха, Херсонская губерния, в настоящее время село Калиновское, Херсонская область, Украина).
Будьте же здоровы, I Будьте же здоровы, / Мои милые сваты. / Мы оставляем / Жениха у вас, / Не превратите его / В бесстыжего.
Бесстыжим, / Бесстыжим / Не делайте его, / Не то, когда пришлете / К нам невесту, / Мы над ней посмеемся.
48. (с. 289) Folklor-lider: Naye materialn-zamlung. Z. 286. № 22 (Славута, Волынская губерния, в настоящее время Хмельницкая область, Украина).
Сватья моя, сватья верная, I Ой, давайте будем навеки сватьями, / Отдаю вам свою дочь в невестки, / Пусть она у вас не спадет с лица.
Сватья моя, сватья верная, / Мое дитя рано не будите, / И если заметите проступок моего дитяти, / Скройте его, как родная мать.
Сватья моя, сватья верная, / Детей рожать – кровь проливать, / И если вы увидите, что ваш сын любит невестку, / Пусть это вас совершенно не сердит.
49. (с. 290) Folklor-lider: Naye materialn-zamlung. Z. 286–287. № 23 (Записал Шолом Купершмид в городе Белая Церковь, 1930). В 1929 году М. Береговский записал эту же песню в Белой Церкви от того же исполнителя, 3. Каштыляна, портного, 33-х лет[68]. Тексты двух записей имеют незначительные расхождения. Нотная запись приводится по сборнику Береговского.
Вы уже уезжаете, / Вы уже уезжаете, / Мои милые сваты; / Мою дочь в невестки вам даю, / Пусть она у вас не спадет с лица.
Зять мой, / Зять верный, / Тебя в зятья беру; / Мою дочь в жены тебе отдаю, / Пусть она у тебя не похудеет.
Сватья моя, сватья верная, / Не смейтесь над моим ребенком, / И если увидите в нём недостатки, / Скройте их, как родная мать.
Сватья моя, сватья верная, / Я еду к вам в паричке; / Хотя я слыхала, что у вас есть красавицы-дочки, / Вы берете невестку прекрасную.
Научная биография И. М. ПульнераДебора Ялен
15 января 1941 года директор Государственного музея этнографии (ГМЭ)[69] в Ленинграде Е. А. Мильштейн утвердил 52-страничный план работы всех подразделений музея на предстоящий год[70]. Важную роль в нем играла тема «Творчество народов СССР», а в раскрытии этой темы особое место было отведено еврейской секции музея. Секцией руководил этнограф Исай Менделевич Пульнер. Ее задачи на 1941 год включали в себя целый ряд мероприятий: реорганизацию и расширение экспозиции «Евреи в царской России и в СССР», открытой в марте 1939 года; подготовку к публикации этнографических фотографий для альбома выставки; разработку образовательных материалов для взрослых и школьников; подборку библиографических материалов по этнографии евреев СССР; санобработку, реставрацию, учет и подготовку к экспонированию новых материалов, привезенных из экспедиций. Еврейской секции предстояло подготовить специальные экспозиции, посвященные еврейскому жилищу, одежде и свадебным обрядам. Эти планы как нельзя лучше вписывались в тему «Творчество народов СССР», заявленную ГМЭ как основная тема работы музея. Предстоящая экспозиция, посвященная свадебным обрядам, должна была основываться на диссертации Пульнера «Свадебные обряды у евреев»[71].
Эти масштабные планы были сорваны нацистским вторжением в Советский Союз 22 июня 1941 года. Сотрудники музея сразу же включились в гражданскую оборону и борьбу за сохранение коллекций. До самой смерти от голода в январе 1942 года Пульнер вместе со своими коллегами оставался в здании ГМЭ, укрывая музейные коллекции от авианалетов[72]. В антисемитской атмосфере послевоенного сталинизма еврейская секция ГМЭ не была восстановлена: еврейская коллекция перестала экспонироваться, а вклад Пульнера в советскую этнографию канул в Лету. Кроме того, до конца советского периода архивные материалы еврейской секции ГМЭ, будучи формально доступными, мало кого интересовали по существу – еврейская этнография прекратила свое существование в послевоенном Советском Союзе.
В 1970-1980-х годах журнал на идише «Советиш геймланд» («Советская родина») опубликовал три статьи о Пульнере и еврейской секции ГМЭ, но они были доступны узкому кругу читателей[73]. К моменту распада СССР в конце 1991 года лишь небольшая группа специалистов была осведомлена о том, что когда-то существовала еврейская секция ГМЭ под руководством И. М. Пульнера.
В годы, последовавшие за распадом Советского Союза, в России возродилась еврейская этнография. В значительной степени на этот процесс повлияло наследие С. А. Ан-ского, автора прославленной пьесы «Дибук» и руководителя знаменитых этнографических экспедиций в черту оседлости в 1912–1914 годах[74]. Собранные Ан-ским коллекции, десятилетиями хранившиеся в запасниках, были наконец экспонированы в залах музея, переименованного в Российский этнографический музей (РЭМ)[75].
С конца 1980-х годов возобновились еврейские этнографические экспедиции на Украину и в Белоруссию. Во многом они повторяли ставшие легендарными экспедиции Ан-ского. Ан-ский стал вдохновляющей легендой для новых энтузиастов полевых исследований. В тени его личности наследие советской еврейской этнографии долгое время оставалось малозаметным. Однако в последние годы советская иудаика подверглась переоценке, что привело к более нюансированному пониманию того, как велась научная работа в условиях диктата большевистской идеологии. В первую очередь это относится к деятельности И. М. Пульнера, который к середине 1930-х годов прочно утвердился в качестве видного этнографа и музейного работника. В 1939 году известный советский этнограф Е. Г. Кагаров назвал Пульнера «лучшим в СССР знатоком этнографии евреев нашего Союза и одним из наиболее известных представителей советской этнографической науки вообще»[76]. Будучи разносторонним исследователем, Пульнер в 1920-1930-х годах проводил полевые исследования в Белоруссии, Грузии и на Украине. Он собирал сведения о еврейской материальной культуре, народной медицине, традиционной кухне, а также об обычаях и верованиях, касающихся рождения, брака и смерти; свою работу он вел как среди ашкеназов, так и среди грузинских евреев.
Пульнер оставил после себя значительный корпус архивных документов, большинство из которых сохранилось в архиве РЭМ. Эти материалы насчитывают около 5000 страниц, как машинописных, так и рукописных документов на русском и на идише. Среди них есть полевые блокноты, планы работы еврейской секции, проекты статей, переписка с коллегами, в том числе международная, а также текст неоконченной диссертации. Биографию Пульнера и его обширное научное наследие следует анализировать сквозь призму исторической эпохи, характеризующейся динамизмом и безжалостной общественной трансформацией.
От сионизма к советской науке
Исай (или, как его называли по-еврейски, Шая) Пульнер родился в 1900 году в местечке Сновск Черниговской губернии, детские годы провел в Гомеле и в 1919 году окончил там еврейскую гимназию А. Е. Ратнера. Уехав в 1923 году из Гомеля в Ленинград получать высшее образование, Пульнер прошел путь, характерный для целого поколения молодых советских евреев.
После падения царского режима евреи начали массово мигрировать в крупные города в поисках работы и образования[77]. Изменение в их положении в первые годы существования СССР было столь масштабным, что само по себе стало предметом этнографических штудий, в том числе исследований Пульнера.
Из личного дела Пульнера видно, как он обозначает свое «социальное происхождение». Покойного отца, который работал бухгалтером в различных гомельских учреждениях, он называет «служащим»[78]. Биографические сведения, опубликованные спустя много лет после смерти исследователя, позволяют предположить, что он происходил из религиозной семьи: его отец описывается в них как «ламдан» (ученый человек, талмудист), но сам Исай Пульнер вполне предсказуемо опускает в личном деле любые упоминания об этом[79].
В автобиографии Пульнер сообщает, что в 1918–1923 годах являлся членом сионистской спортивной организации «Маккаби»[80], но потом официально порвал с «националистической» организацией и даже написал об этом письмо в партийную газету на идише «Дер эмес» («Правда»)[81]. В 1925 году Пульнер, став комсомольцем, выступил соавтором руководства на идише по групповым видам спорта и спортивным играм для еврейской молодежи. Это руководство было предназначено для использования местным комсомольским активом[82].
В 1923–1925 годах Пульнер учился в Петроградском (затем Ленинградском) институте еврейской истории и литературы (ИЕИЛ)[83], где в 1924–1925 годах также занимал должность секретаря правления института.
В 1926 году он поступил на этнографическое отделение географического факультета Ленинградского государственного университета (ЛГУ) и в 1930 году окончил его с дипломом этнографа-кавказоведа. В студенческие годы Пульнер работал под руководством выдающихся этнографов В. Г. Тана-Богораза, Л. Я. Штернберга[84] и Е. Г. Кагарова. Учебная программа ЛГУ свидетельствует о том, какими высокими научными стандартами как теоретической, так и практической подготовки руководствовались его наставники. В программу входили такие дисциплины, как эволюция материальной культуры, музееведение, сравнительная фольклористика, экспериментальная психология, доисторическая культура, экономическая география, общая геология, введение в биологию, этнография Кавказа, изучение грузинского и немецкого языков, а также семинары по таким темам, как «Эволюция религиозных верований» и «Ислам и эволюция социальной культуры». Практическая подготовка включала в себя обучение статистике, полевой геологии, рисованию, фотографии. Студенты также были обязаны изучать «политические предметы», в том числе исторический материализм, политическую экономию и историю коммунистической партии, а также проходить военную подготовку[85].
Обучение в ЛГУ и научная деятельность Пульнера отражают нарастающую политизацию советской этнографии[86]. В 1920-е годы в ней доминирует стремление зафиксировать стремительный переход народов СССР от «старого» к «новому» быту. Хотя формально Пульнер получил диплом специалиста по кавказскому региону, его студенческие практики проходили в основном в еврейских местечках бывшей черты оседлости. Пульнер лично пережил тот самый переход от «старого» к «новому», который его учили наблюдать и документировать беспристрастным взглядом профессионала среди родной для него этнической группы. Граница, отделяющая наблюдателя от наблюдаемого, была в этом случае очень прозрачна.
Хоть этнография евреев никогда не была приоритетной исследовательской темой ни для Штернберга, ни для Богораза, они оба сыграли важную роль в этой науке как наставники молодых специалистов[87]. В 1923–1924 учебном году Штернберг в своих лекциях по этнографии для студентов ИЕИЛ говорил о необходимости систематических этнографических исследований среди еврейского населения в бывших еврейских местечках, крупных городах и сельскохозяйственных колониях[88]. Штернберг четко сформулировал исследовательскую задачу: он считал необходимым задокументировать стремительный переход от старого к новому образу жизни и призывал своих студентов собирать материал по таким темам, как практики воспитания детей, структура занятости, официальное использование идиша в советских учреждениях, политическая принадлежность, изменение отношения к сексу и многое другое[89]. Однако главным вдохновителем студенческих этнографических экспедиций являлся Богораз: он руководил самыми ранними полевыми исследованиями Пульнера, посвященными «западным евреям»[90], то есть ашкеназам. Летом 1924 года несколько студентов, в том числе и Пульнер, провели этнографическое обследование своих родных городов, а в 1926 году результаты их усилий были опубликованы в сборнике под названием «Еврейское местечко в революции»[91]. В ав-тобиографии Пульнер называет статью, опубликованную им в этом сборнике под заголовком «Из жизни города Гомеля», «этнографически-экономическим очерком»[92]. В ней он описал социально-экономические преобразования в среде еврейских рабочих, ремесленников и торговцев Гомеля, ставшего к тому моменту достаточно крупным городом, и делал обзор межпоколенческого конфликта и противостояния идеологических лагерей – бундовцев, сионистов и приверженцев религиозной традиции – на фоне экономического кризиса времен Гражданской войны и НЭПа.
В 1926 году Пульнеру поручили каталогизировать экспонаты, которые С. А. Ан-ский оставил на попечение Государственного Русского музея, перед тем как покинуть советскую Россию[93]. Хотя народнический и «националистический» подход Ан-ского к культуре был строго запрещен в советской этнографии, влияние Ан-ского на Пульнера неоспоримо. Ан-ский составил по результатам своих экспедиций в черту оседлости пространную (более двух тысяч вопросов) этнографическую программу «Дер менч» («Человек»). В своих полевых заметках Пульнер использует многие вопросы из этой программы и собирает на них ответы своих информантов[94]. В диссертации Пульнера «Свадебные обряды у евреев» присутствуют многочисленные параллели с предпринятым Ан-ским изучением обрядов жизненного цикла[95].
Написанная Пульнером в 1926 году на идише работа «Yidishe shprikhverter un rednsratn vegn shpayz» («Еврейские пословицы и поговорки о еде») содержит более 300 выражений, собранных как в ходе этнографических экспедиций, так и при работе с источниками[96]. В этой рукописи Пульнер систематически сравнивает употреблявшиеся на идише выражения о еде с аналогичными выражениями на иврите, немецком, русском, белорусском, украинском и других языках и классифицирует их по географическому бытованию, сельскохозяйственным технологиям, пищевой ценности и символическому значению тех или иных продуктов[97]. Во вступлении к этой работе Пульнер подчеркивает важность реконструкции «фолкс-штейгер» («народного обычая») и то, как изучение связанных с едой выражений «дает нам возможности и материал для изучения языка, изучения народной психологии и философии»[98].
Влияние Ан-ского и Штернберга можно обнаружить также в двух статьях Пульнера о еврейских верованиях и обрядах, связанных с беременностью, родами и новорожденным ребенком. Обе были опубликованы в 1929 году. Статья «О фольклоре грузинских евреев» вышла на немецком языке в венском журнале «Mitteilungen zur Judischen Volkskunde» («Исследования еврейского фольклора»). В ней были представлены результаты экспедиций в Грузию, организованных ЛГУ в 1926 и 1928 годах[99]! Статья «Обычаи и верования, связанные с беременностью, родами и новорожденными у евреев» была напечатана на украинском языке в «Вестнике этнографии» Комитета по этнографии Украинской АН. В ней использован сравнительный подход к еврейской и славянской культурам. В этой статье Пульнер опирается на целый ряд дореволюционных и современных ему источников, в том числе на материалы, собранные им самим в 1927 году в Завережье (Белоруссия)[100], а также на работы этнографа Залмана Амитина-Шапиро, посвященные евреям Средней Азии. В этих статьях Пульнер неоднократно ссылается на Библию и Талмуд, а также на раввинистические источники, когда говорит о такой, например, теме, как защита новорожденных от демона Лилит. Обе статьи носят в основном описательный характер и почти не содержат тенденциозной политической риторики.
В 1929 году Пульнер участвовал в организованной Еврейским историко-этнографическим обществом (ЕИЭО)[101] этнографической экспедиции в Грузию. В том же году он выступил в качестве официального консультанта ЕИЭО, подготовил план реконструкции экспозиции Музея ЕИЭО[102]. Все это свидетельствует о тесном сотрудничестве Пульнера с этой «буржуазной» организацией. Сотрудничество, однако, оказалось недолгим, так как уже в декабре 1929 года ЕИЭО и его музей были закрыты властями.
В 1930 году Пульнер готовил экспозиции по теме «Иудаизм» как для Академии наук, так и для Антирелигиозного музея, располагавшегося в те годы в здании Исаакиевского собора. Специальную выставку, посвященную еврейской культуре, он провел в 1932 году в Доме культуры им. Максима Горького в Ленинграде. Кроме того, в 1930 году Пульнер стал сотрудником еврейского отделения Государственной публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина (ГПБ) в Ленинграде – эту должность он сохранял до 1937 года. В ГПБ он работал над составлением библиографий по целому ряду еврейских тем – задача, которая свидетельствует о его владении не только идишем, но и ивритом[103].
В 1931 году Пульнер организовал конференцию, собравшую в Ленинграде представителей еврейских отделов библиотек РСФСР, Украинской и Белорусской республик[104].
В годы «Великого перелома». Работа Пульнера в еврейской рабочей группе ИПИНа
Заметный сдвиг в публичной идеологической позиции Пульнера произошел в 1931 году, когда он был принят на работу в Институт по изучению народностей СССР (ИПИН)[105], для того чтобы создать в нем Еврейскую рабочую группу. ИПИН был организован в 1930 году Академией наук для изучения влияния коллективизации и индустриализации на «этноисторическое развитие» населения[106]. Соответственно, работа ИПИНа была напрямую связана с задачами «социалистического строительства» в период Первой пятилетки. Кроме того, в 1931 году власти поставили перед антропологами и этнографами, работающими в ИПИНе, задачу опровергнуть нацистские теории расового и биологического детерминизма[107]. Сотрудники ИПИНа были направлены в различные концы страны для сбора антропометрических данных, анализов крови и исследований трудоспособности с целью научно доказать, что человеческий потенциал определяют условия жизни, а не раса[108]. Это исследование охватило всю страну; например, специальный интерес для властей представляли народности советского Дальнего Востока. Особенно актуальным стало такое исследование также для тех, кто изучал еврейские общины.
В качестве сотрудника ИПИНа Пульнер был назначен секретарем Еврейской рабочей группы[109]. Хотя группа просуществовала очень недолго, менее двух месяцев, он сумел в качестве сотрудника ИПИНа принять участие в этнографической экспедиции в Белоруссию. Формально главная задача группы состояла в том, чтобы задокументировать «производительные силы» еврейских общин, особенно тех, которые перешли к сельскому труду. Протоколы заседаний, составленные Пульнером в 1931 году, дают представление о ее составе и предполагаемых целях[110]. Примечательно, что в состав группы входило несколько врачей и антропологов, которые ранее публиковались в медико-биологических сборниках «Вопросы биологии и патологии евреев», выходивших в 1926–1930 годах[111]. Можно предположить, что в агрессивном идеологическом климате, царившем в годы «Великого перелома», Еврейская рабочая группа была приемлемой площадкой для продолжения прежних медицинских и физико-антропологических исследований, хотя и в новом, марксистско-ленинском ключе.
«Смешанный» состав сотрудников Еврейской рабочей группы свидетельствует о сосуществовании «новых» и «старых» исследовательских подходов. Под прикрытием марксистско-ленинской риторики изучения «производительных сил» планы Еврейской рабочей группы, подробно изложенные в протоколе ее заседаний, были сосредоточены главным образом на том, как облегчить коммуникацию и улучшить координацию между еврейскими исследовательскими организациями в СССР[112], а также на предложениях по сбору экспонатов, работе музеев и научных публикациях. Эти планы имеют ряд общих черт с деятельностью недавно закрытого «буржуазно-националистического» ЕИЭО. Более того, в состав Еврейской рабочей группы вошли такие ключевые для ЕИЭО и его музея фигуры, как А. М. Брамсон и С. Б. Юдовин. Несмотря на то что протоколы заседаний содержат обязательные формулировки об изучении «производительных сил», они также указывают на намерение проводить систематические исследования и по многим другим темам.
Идеологическая неоднозначность этих протоколов, однако, никак не отразилась в статье «Вопросы организации еврейских этнографических музеев и еврейских отделов при общих этнографических музеях», написанной Пульнером по просьбе белорусского сектора ИПИНа и этнографического отдела Государственного Русского музея. Эта статья была опубликована в журнале «Советская этнография» в 1931 году[113]. Она содержит воинственную критику «буржуазных» еврейских музеев и представляет собой манифест, провозглашавший формирование новых экспозиций эпохи культурной революции. В условиях масштабной кампании против «буржуазных специалистов» и предпринятой Русским музеем замены старых кадров новым поколением[114] эта статья свидетельствует о решимости Пульнера продемонстрировать свою идеологическую благонадежность. Ее риторический запал создает образ ученого, совсем не похожего на того, кто всего лишь двумя годами ранее публиковал аполитичные исследования еврейских верований и обычаев, связанных с беременностью и деторождением. Например, в статье «Обряди й поверi’я, сполученi з вагiтною породiлею й нарожденцем у жидiв» (1929) Пульнер подчеркивает культурное взаимовлияние еврейского и славянского населения. Ту же самую тему он развивает в статье «Вопросы организации еврейских этнографических музеев и еврейских отделов при общих этнографических музеях» (1931), но в гораздо более догматизированном ключе. В более ранней статье, опубликованной на украинском языке, политическая риторика почти отсутствует.
Пульнер начинает статью с заявления о крахе «старого буржуазного музейного уклада». На его месте, пишет он, «создаются новые советские этнографические музеи, с новыми установками и марксистско-ленинской методологией». Отвергая все наследие старой музейной системы, созданной «этнографами-народника-ми», он с особым усердием клеймит еврейских этнографов и этнографические музеи. Он утверждает, что, так же как царский режим поднимал на щит идеи великорусского шовинизма, буржуазные еврейские ученые пропагандировали ложное представление о евреях как о чем-то «монолитном и бесклассовом». «Сионистские националистические теоретики, с одной стороны, и антисемитские – с другой, рассматривают мировое еврейство, проживающее отдельными группами в разных странах, как единую неделимую нацию». Буржуазные еврейские музеи помещали религию – «культ» – в центр своего нарратива, тем самым «замыкали еврейскую культуру в узкие националистические рамки, отрывали ее от всего окружающего, идеализировали и облагораживали ее».
Вместо этого, настаивает Пульнер, евреев следует изучать как неотъемлемую часть соответствующей географической и социально-экономической среды. Отметив, что «евреи, проживающие в пределах СССР, как и евреи других стран, не представляют собою единого национального организма», Пульнер разделяет еврейское население страны на пять отдельных групп: 1) «западные евреи»; 2) грузинские евреи; 3) горские (дагестанские) евреи; 4) крымские евреи; 5) среднеазиатские или бухарские евреи. «Поэтому нельзя экспонировать все еврейские этнические группы, проживающие в СССР, совместно. Евреев грузинских следует экспонировать в окружении грузин, горских – народов Дагестана и т. д. Западных евреев, проживающих в УССР, БССР и РСФСР, следует экспонировать в каждой из названных республик»[115]. Примечательно, однако, что основную часть своей статьи Пульнер посвящает этнографии говорящих на идише и проживающих на территории бывшей черты оседлости «западных евреев».
В соответствии с задачами, поставленными перед ИПИНом, статья Пульнера была сосредоточена на экспонировании социально-экономической модернизации евреев (главным образом «западных евреев»). Пульнер предложил разделить еврейские этнографические выставки на две части: первая часть посвящена старому быту, вторая – новому, социалистическому[116]. Часть экспозиции, рассказывающая о жизни при советской власти, должна подчеркивать достижения новых социальных отношений, просвещения, современной медицины, экономической «продуктивизации», достигнутой благодаря сельскохозяйственному и промышленному труду. В этой части экспозиции должна тщательно соблюдаться формула, характеризующая советскую еврейскую культуру как «национальную по форме и социалистическую по содержанию».
В то же время в своей статье Пульнер говорит и о музейной репрезентации дореволюционной жизни, уделяя большое внимание еврейской традиции. Посетители его гипотетической выставки смогли бы узнать о «классовом происхождении» праздничных обрядов и их роли в «противодействии социалистическому строительству», а также об «антинаучной основе» еврейской народной медицины и ее угрозе общественному здоровью. Кроме того, они получили бы достаточно подробные знания о еврейском религиозном календаре и об обрядах жизненного цикла, связанных с рождением, браком и смертью. Эта гипотетическая музейная экспозиция гарантировала, что традиционная еврейская культура не канет в Лету.
Статья «Вопросы организации еврейских этнографических музеев и еврейских отделов при общих этнографических музеях» выглядит как революционный манифест, содержащий недвусмысленное осуждение старых этнографов-народников и призывы к материалистическому истолкованию иудаизма и еврейской цивилизации. Но если сопоставить эту статью с неопубликованными протоколами еврейской рабочей группы ИПИНа за тот же год, то общая картина выглядит достаточно неоднозначной.
Еврейская секция Ленинградского государственного этнографического музея
Как уже было сказано, в своей статье «Вопросы организации еврейских этнографических музеев» Пульнер категорически отвергал идею о том, что евреи составляют этнографическое целое. Однако еврейская секция ГМЭ, которую он возглавил в 1937 году, была основана на совершенно противоположных принципах. В ходе реорганизации в середине 1930-х годов среди сотрудников музея развернулась дискуссия о правильной репрезентации евреев как одной из дисперсных национальностей СССР. Точно так же, как Пульнер в своей статье 1931 года, руководители музея обсуждали, должны ли советские евреи быть представлены в отдельной музейной экспозиции или в составе экспозиций, посвя-!ценных соответствующим республикам. Наконец, после создания в 1934 году Еврейской автономной области (ЕАО) на Дальнем Востоке встал вопрос: а не заслуживают ли евреи отдельного подразделения – секции или даже отдела? По уставу ГМЭ отдел мог быть организован только в случае наличия национальной республики, поэтому в конце концов было принято решение о создании еврейской секции при Белорусском отделе[117].
Еще одним аргументом в пользу создания еврейской секции стало то, что различные еврейские этносы были исторически объединены узами религии, даже если религиозные обряды «утратили актуальность» на текущий момент. В качестве важного фактора также упоминался язык как один из элементов национальной идентичности. Руководство музея отмечало, что на идише говорит подавляющее большинство еврейского населения СССР. (То, что этот критерий маргинализирует неашкеназские общины, по-видимому, не слишком заботило участников дискуссии.) Обсуждение тонкостей большевистской национальной теории шло своим чередом, но в конечном счете именно прагматические финансовые и политические соображения определили решение музея объединить все еврейские этносы в рамках единой еврейской секции. Главными среди этих соображений были перспектива финансирования от ОЗЕТа[118] и надежды на то, что ЕАО когда-нибудь превратится из автономной области в автономную республику (на это намекали в своих выступлениях Калинин и Каганович), что, в свою очередь, оправдает будущее преобразование еврейский секции в еврейский отдел. Еще одно, не менее важное соображение подталкивало администрацию музея к этому решению: ей не хотелось заново рассказывать об истории еврейских страданий при царизме и благодарить товарища Сталина за новую счастливую жизнь советских евреев в каждом отделе музея, посвященном той или иной республике, в которой проживало еврейское меньшинство[119]. Все это стало основанием для создания единой еврейской секции, представляющей всё еврейское население Советского Союза в целом.
Пульнеру, возглавившему новую секцию, было первоначально поручено курировать выставку, посвященную созданию ЕАО «как достижению Великой октябрьской социалистической революции и ленинско-сталинской национальной политики среди евреев». Однако в процессе планирования выставки было решено, что она должна отражать достижения социалистического строительства среди еврейского населения всего СССР, а не только ЕАО. В течение очень короткого времени Пульнер и его сотрудники должны были подобрать экспонаты, которые, демонстрируя достижения советской национальной политики в еврейском вопросе, произвели бы должное впечатление на посетителей музея[120]. Пульнер особенно стремился заполучить предметы материальной культуры, которые опровергли бы нацистскую антропологию, утверждавшую, что евреям не хватает «врожденного творческого начала». Эта тема, к которой Пульнер неоднократно возвращался, приоткрывает и другую вероятную мотивацию создания единой еврейской секции – речь идет об ответе на заявления нацистской антропологии о расовой неполноценности народов СССР, и в первую очередь евреев[121]. С целью сбора экспонатов о жизни биробиджанских евреев для показа на выставке была даже организована этнографическая экспедиция в ЕАО в апреле – июле 1937 года, в которой Пульнер принял участие в качестве этнографа[122].
Выставка «Евреи в царской России и в СССР», открывшаяся для публики в марте 1939 года, охватывала период с 1881 по 1939 год и состояла из более чем пятидесяти витрин с фотографиями, картами, литографиями, диаграммами и этнографическими диорамами. В соответствии с советской идеологической формулой устройства этнографических выставок, экспозиция была организована как движение «от тьмы к свету», то есть ее первый раздел был посвящен угнетению евреев царизмом, а второй – их освобождению в советском государстве[123]. Если вторая половина выставки, демонстрирующая прогресс евреев при социализме, была идеологическим центром выставки, то в первой, дореволюционной, половине особое внимание уделялось «народному творчеству» и «оптимизму» еврейских трудящихся, отразившимся в ремеслах, орнаментах и пуримшпилях[124].
Несмотря на то что для организации выставки музею удалось приобрести целый ряд экспонатов по всему Советскому Союзу, а для ее первой части широко использовать коллекцию Ан-ского, Пульнер был глубоко обеспокоен недостатками и пробелами в экспозиционном нарративе, тем более что многие из них были отмечены в отзывах посетителей[125]. Как до открытия экспозиции, так и после Пульнер неоднократно жаловался директору ГМЭ на то, что комплектование еврейской секции «недостаточно развито» по сравнению с другими подразделениями ГМЭ. В 1939–1940 годах Пульнер добился некоторого прогресса в сборе дополнительных этнографических экспонатов на территории Украины, но ему пришлось столкнуться с нерегулярным финансированием и слабой материально-технической поддержкой со стороны ГМЭ, что затрудняло планирование экспедиции и наём вспомогательного персонала[126].
Докладные записки Пульнера, написанные в 1938–1941 годах, показывают, как он сам понимал свою роль хранителя еврейской народной культуры. Пульнер был явно раздражен тем, что ему, руководителю подразделения, приходится одновременно заниматься поиском экспонатов. Он пишет: «…почти все необходимые по плану экспонаты приходилось собирать, приобретать и изучать в процессе строительства экспозиции, что является, конечно, совершенно ненормальным»[127]. Несмотря на то что когда-то, еще в студенческие годы, он сам каталогизировал коллекции Ан-ского, Пульнер называл существующую опись этого собрания «беспорядочной» и выражал недовольство тем, что ему приходится строить еврейскую экспозицию «буквально с нуля». В марте 1940 года Пульнер в своей докладной записке подытожил статус советской еврейской этнографии как совершенно ущербный, особенно с точки зрения изучения и собирания материальной культуры:
Этнографическое изучение евреев СССР – сравнительно новое. До революции не было кадров еврейских этнографов (нет их почти и теперь). Этнографическое изучение евреев до революции и, за редкими исключениями, после революции велось не специалистами, дилетантски, урывками, случайно и поверхностно, любителями-одиночками и отдельными путешественниками. При этом изучение велось односторонне, главным образом, по сбору предметов культа и отчасти фольклора[128].
В коллекции ГМЭ, по мнению Пульнера, «почти нет вещей, отображающих материальную культуру евреев (жилище, утварь, одежда, пища, средства передвижения, ремесла, предметы по народному искусству и т. д.)». В результате отмирания старого образа жизни, добавлял он, многие этнографически и исторически ценные предметы еврейской культуры «погибли для истории и науки; остатки их гибнут и исчезают с невероятной быстротой»[129].
Сетования на то, что время упущено, становится центральной темой в претензиях Пульнера к администрации музея. Мало того, что серьезные еврейские этнографические исследования начались «поздно» по сравнению с изучением других народностей; сама скорость советизации, которую Пульнер превозносил в своей выставке, подрывала его научную миссию как этнографа. Он высказал это напрямую: «…остатки еврейской старины гибнут с неимоверной быстротой в результате социалистической перестройки быта и культуры народов СССР»[130]. При этом он наставал, что процесс социалистического строительства среди евреев также документирован весьма слабо. «Все это накладывает на Гос. Музей Этнографии и его Еврейскую Секцию – особую ответственность и ставит неотложные задачи по форсированию этнографического изучения евреев СССР»[131].
Пакт о ненападении: последствия для советской еврейской этнографии
Подписание Пакта о ненападении между СССР и Германией примерно через пять месяцев после открытия выставки «Евреи в царской России и в СССР» должно было бы сбить с толку Пульнера и его сотрудников, которые трудились над опровержением идей «фашистских каннибалов»[132]. Однако этот идеологический удар, по-видимому, не повлиял на состав экспозиции. В частности, в плане-проспекте выставки был подробно расписан раздел, критикующий нацизм. И хотя существование этого раздела не упомянуто в путеводителе по выставке, он все-таки существовал, по крайней мере до конца августа 1939 года, что отчетливо видно на фотографиях. Более того, как следует из докладной записки, составленной в январе 1941 года и подписанной Мильштейном и Пульнером, временная выставка «Евреи в царской России и в СССР» приобрела статус постоянной экспозиции. Она экспонировалась до самого начала войны в июне 1941 года[133]. Последовавшая за пактом советская аннексия Восточной Польши открыла новые перспективы для еврейских этнографических исследований, дала шанс изучить те аспекты традиционной еврейской жизни, которые, по мнению Пульнера, исчезли после двух десятилетий советской власти.
В докладной записке от 4 июня 1941 года Пульнер обозначил планы этнографических исследований на ближайшие месяцы. Упускать время было нельзя: процесс советизации на аннексированных территориях шел полным ходом, и оставалось небольшое окно возможностей, позволявшее этнографу, так сказать, шагнуть «во времени вспять»[134].
Полевую работу текущего года предполагается провести в Западных областях Украины и отчасти Белоруссии. И это не случайно, так как эти районы сохранили на сегодня больше всего этнографических материалов по евреям, материалов, которые вне указанных районов СССР в значительной своей части исчезли или сохранились только в виде пережитков[135].
В распоряжении ГМЭ были преимущественно религиозные артефакты, собранные Ан-ским, но Пульнера интересовало другое: бытовая еврейская культура, особенно образцы еврейской одежды и украшений, поскольку
…изучение и сбор одежды и украшений по евреям, коллекций одежды в фондах секции ничтожны и создание такой коллекции является неотложной и актуальнейшей задачей. Промедление со сбором одежды, в связи с ее быстрым исчезновением и вытеснением европейской одеждой, смерти подобно для этнографии.
Пульнер отмечал аналогичную возможность для сбора информации о еврейском жилище и по этому поводу добавлял: «В этом направлении до настоящего времени фактически ничего не сделано. И этот вопрос является актуальнейшей задачей еврейской этнографии». Интерес Пульнера к устройству жилища охватывал не только изучение образцов народной архитектуры, но и коллекционирование домашней утвари и ремесленных изделий. «Последний вопрос особенно важен в связи с опровержением мною (1939 год)[136] антисемитского и клерикального положения об отсутствии у евреев гражданской архитектуры и искусства»[137]. В докладной записке Пульнера также содержалось предложение обследовать один или два новых колхоза на территориях, находящихся в процессе советизации. Он определил Львов, Тернополь, Станислав, Ровно и их окрестности в качестве маршрута для будущей экспедиции. По словам Пульнера, этот маршрут был ему рекомендован «старейшим исследователем евреев Западной Украины тов. Гольдштейном (Львов)»[138].
Выставочные планы накануне войны: местечко, пуримшпиль, клезмеры и «еврейская женщина»
Помимо программы полевых исследований на аннексированных территориях, Пульнер также сформулировал амбициозную музейную программу. В его планы на 1940 год входило: создание систематической библиографии публикаций по еврейской этнографии на идише, иврите, русском и других языках; регистрация, инвентаризация и фотографирование еврейских материалов в фондах ГМЭ; поддержание и обновление выставки «Евреи в царской России и в СССР», а также издание ее альбома. Предполагалось, что альбом будет использован при проведении массовой политико-просветительской работы среди еврейского населения западных областей Украины и Белоруссии с целью «показа в области достижений социалистического переустройства быта и культуры евреев СССР»[139]. Пульнер также подчеркивал необходимость изучать отзывы посетителей и вносить в экспозицию соответствующие изменения:
Этому ценному материалу: критике масс, голосу народа, до сего времени в музее не уделяется должного внимания, между тем отзывы посетителей являются неиссякаемым источником устранения недостатков и допущенных ошибок, а также для планирования дальнейших научно-исследовательских, экспедиционных и экспозиционных работ музея [140].
Он также намеревался опубликовать научно-популярные брошюры, посвященные четырем конкретным темам, представленным в экспозиции: «Дореволюционное местечко», «Народный театр: пуримшпиль», «Клезмеры: еврейские народные музыканты» и «Еврейская женщина в царской России и в СССР»[141]. Пульнер был особенно заинтересован в создании новой выставки, посвященной женщинам, целью которой было одновременно «показать достижения в области социалистического переустройства быта еврейской женщины в СССР» и «стимулировать работы по этнографическому изучению быта еврейской женщины»[142]. Пульнер утверждал, что такая выставка будет политически особенно значима для социалистического переустройства жизни еврейских женщин в западных областях Украины и Белоруссии, и поэтому намеревался превратить ее в передвижную[143]. В связи с планами проведения специальной выставки, посвященной этнографии еврейских женщин, Пульнер также намеревался опубликовать свою диссертационную работу в качестве научной монографии[144].
Пульнер предполагал, что его экспедиция во вновь присоединенные к СССР регионы продлится два с половиной месяца. Начать экспедицию он собирался между 20 и 25 июня 1941 года.
22 июня 1941 года, через две с небольшим недели после того, как Пульнер составил этот план, нацисты вторглись в Советский Союз.
Заключительные замечания
Деятельность И. М. Пульнера во главе еврейской секции ГМЭ выглядит трагическим парадоксом. Создание секции во многом было вызвано учреждением ЕАО, но совпало с началом Сталинского террора, когда советские и партийные руководители ЕАО подвергались безжалостным чисткам[145]. Пульнер свободно владел идишем и собирал материалы на этом языке, но, проживая в Ленинграде, то есть на периферии советского «идишланда», не был поборником использования идиша в науке и культуре[146]. В то же время, если бы Пульнер пережил войну, он, вероятно, пал бы жертвой антисемитских кампаний, проходивших в СССР с конца 1948 года.
Считал ли Пульнер, что задача этнографа состоит в том, чтобы бережно хранить «пережитки» еврейской цивилизации для чисто научного изучения, и ничего более? Или же он видел себя преемником Ан-ского и делал все возможное, чтобы защитить «устную Тору» народной культуры в условиях тяжелейшего идеологического давления? Что на самом деле имел в виду Пульнер, когда говорил о важности коллекционирования «материальной культуры»? Однозначно ответить на эти вопросы невозможно. Тем не менее на основе архивных документов мы можем судить о лихорадочном темпе научной деятельности Пульнера. Видно, что он был человеком, одержимым скоротечностью времени. Пульнер скончался в возрасте сорока двух лет и оставил после себя множество незавершенных проектов, включая рукопись диссертации о еврейских свадебных обрядах. В канун войны он продолжал думать о расширении еврейской секции ГМЭ, о передвижных этнографических выставках. Его работы, хотя и предсказуемо окрашенные в цвета марксистско-ленинской идеологии, остаются во многом пропущенным, но необходимым звеном в истории изучения еврейской народной культуры.