— Ой, жданной, дак уж выписали Танюшку. Уехали они, недавно уехали. Заходил рыжой учитель из Ильинского, который клубарем-то работал, дак он и увез. На мотоцикле с коляской был. Увез.
Серебров, выскочив из больницы, ужаснулся, как Вера решилась везти Танечку на мотоцикле?! Танечка простынет!
Он подогнал машину к автобусной остановке, потом к автостанции: может, еще удастся найти их? Но Веры нигде не оказалось. Дернул черт приехать этого Валерия Карповича! И вдруг Серебров вспомнил намек завроно Зорина. Этот хлипкий, золотушный, но веселый мужик сказал как-то, повязывая под шапку женский головной платок от простуды.
— Ты, Гарольд, ухо востро держи. Не прохлопай Верочку, а то за ней приударяют. Учителя тоже не промахи.
Серебров тогда лишь усмехнулся. А теперь понял, кто не промах в Ильинском. Валерий Карпович — вот кто. Сереброву никогда не нравился этот человек. Казались неестественными его повадки плохого драмкружковца. Здороваясь, он изображал рубаху-парня и с замахом хлопал встречного по руке. Говорил, встав в позу, что ему не дают ходу, что его зажимают. Окончательно осердившись на клубную работу, которая не приносила ему ни должного уважения, ни средств, ударился по оформительской части: малевал для колхозов плакаты, диаграммы, графики. Его кривобокие коровы и похожие на степных сайгаков овцы пестрели на всех придорожных и приконторских щитах. В глаза и за глаза колхозники называли Валерия Карповича Помазком.
Как-то Серебров, увидя его одиноко шагающим по дороге, остановил машину. Помазок был не то в плаще, не то в халате, испятнанном краской. Он нес фанерный, вроде этюдника, ящик на брезентовом ремне. На лице Валерия Карповича прибавилось веснушек — они, были словно брызги от сурика. В потускневших глазах светилась ожесточенность. Видно, и от Сереброва ждал он вредных вопросов, поэтому сразу объяснил:
— Отпуск у меня, а я работаю. Очень даже удивительно — почему, да?
— Да, удивительно. Что же ты себя истязаешь? — откликнулся насмешливо Серебров.
— А очень даже ясно. У меня ведь бабки-миллионерши нет, а мне надо «Жигуленка» или «Москвича» купить. Я этого в секрете не держу, надоело всю жизнь стоять на обочине с поднятой рукой и глотать пыль.
— Не поешь разве теперь? — спросил Серебров с деланным интересом.
— А-а, — махнул расстроенно Помазок покрытой чешуйками краски рукой. — Очень даже невеселое занятие.
Видно, пришел Валерий Карпович к неожиданному для себя выводу, что прозевал он что-то в жизни. Судорожно наверстывая потерянное, он работал в школе и брался преподавать все — от физкультуры до математики, соглашался, если за деньги, изображать Деда Мороза на детских елках.
«Неужели Вера, умная женщина, не понимает, что не тот человек — Валерий Карпович?» — мучительно думал теперь Серебров, ведя машину по дороге в Ложкари.
Ему стало до того нехорошо и тоскливо, что он остановил «газик» и вышел на обочину. Неподалеку свежо и умыто стоял лес. Стволы осин, толпившихся в подлеске, были зелены от молодой весенней силы, хотя в распадках еще по-зимнему гребешками тянулись снежные суметы. Невидимые пичуги так отчаянно и задорно пели, создавая свой неведомо как организовавшийся оркестр, что Серебров поразился: птицы знали толк в музыкальной грамоте. В небе дисциплинированно, углами, плыли гуси. Серебров проводил их взглядом и сел в машину. Он вдруг подумал, что не отдаст Веру Помазку и что должен поехать сейчас же в Ильинское. Не отдаст ни ее, ни Танечку. Чтобы расчетливый Помазок стал отчимом его дочери? Никогда!
Уже вечерело, когда он повернул к учительскому пятистенку. Он знал, что Вера теперь живет не в шумящем от сквозняков, скрипучем общежитии, а в рубленом двухквартирном доме. В окнах горел свет, и Серебров не таясь, взошел на крыльцо.
Вера что-то делала у печки на кухоньке, отделенной занавеской от коридора, а Танечка, повязанная платком, таскала на бечевке игрушечный автомобиль и, надувая губешки, пищала:
— Би-би-би…
Серебров присел перед дочкой и вытащил из-за пазухи Буратино.
— Я приехал на биби, и вот тебе Буратино. Ну, как ты? — спросил он. Танечка прижала к себе Буратино и забыла об автомобиле. Выглянула Вера. Серебров поднялся. — Что же ты не сказала, что выписывают Танечку? Я бы довез.
— Ну зачем вас тревожить? — создавая, дистанцию этим «вы», ответила Вера.
— Какое беспокойство, что ты, Вера! — воскликнул он, снимая куртку.
— Где нам до вас, Ложкарей, — все клонила она к отчуждению. Сереброва это насторожило. Нет ли здесь кого-нибудь еще? Он заглянул в большую комнату. Там уютно устроился на диване Валерий Карпович в семейных тапочках и мастерил от нечего делать бумажную лодочку. Вид у него был приличный, чувствовалось, что эта обстановка для него привычна, что он на законных правах обосновался тут. Одет торжественно: белая рубашка, коробящийся новый галстук. «Сумел все же пролезть», — враждебно подумал о нем Серебров, но изобразил на лице приветливое удивление и спросил:
— Ну как, «Жигуленка» не купил, Валерий Карпович?
— Нет пока, жду, — ответил тот, нахмурив белесые брови. — Разве нынче без знакомства сразу купишь? Вот бы «газик» списанный где-то раздобыть. Может, у вас в колхозе есть? — вдруг загорелся он.
Да, он чувствовал себя по-хозяйски, а Серебров не мог справиться с возникшим от неожиданной этой встречи смущением. Сказал к чему-то, что вот заглох у него мотор. Нет ли у них какого-нибудь проводочка?
— Может, свеча? — спросил Валерий Карпович, готовый на правах хозяина помочь. Он даже знал о существовании свечи.
— Нет, не свеча, — обрел наконец холодность Серебров.
Вера вышла в сени за проводочком, Серебров двинулся следом за ней. Она молча начала перебирать что-то в ящике.
— Не ищи, ничего мне не надо, — сказал он и взял Веру за запястья. — Мы должны… я хочу… — взволновавшись и не зная, как высказать суть своего порыва, проговорил он. — Мы должны с тобой пожениться. Я приехал тебе об этом сказать.
У Веры в усмешке дрогнули губы. Она покачала головой.
— Поздно, Серебров, разбитую тарелку не склеишь, — пытаясь вырвать руки, сказала она.
— Почему поздно? Есть такой клей универсальный… — начал он.
— И поздно, и ни к чему, Гарольд Станиславович, — покачала она головой. Теперь она была спокойна, голос ее взучал твердо.
Серебров сердито скрипнул зубами.
— Может, из-за этого, из-за Помазка?
— Неважно из-за чего. Ни к чему, и все, — ответила уклончиво Вера.
— Я тебя ни за что не отдам, — зло прошептал он. — Ты слышишь, ни за что! Ведь Танюша…
В усмешке дрогнули уголки Вериных полных губ.
— Сердце-то ведь завоевывают не силой, — проговорила она, с досадой глядя на него. — Отпусти.
Но Серебров Вериных рук не отпускал.
— Тебе не кажется, что твои нахальство и самоуверенность в общем-то выглядят довольно глупо? — спросила она, все стремясь высвободить руки. Серебров подумал, что явись теперь в сени Валерий Карпович, и вправду все будет выглядеть по-дурацки, но он упрямо крутнул головой. — Как тебе не стыдно, в какое положение ты ставишь меня? — с отчаянием прошептала Вера.
Поиски проводочка в сенях явно затягивались. В комнате томился Помазок, очевидно, чувствовавший себя до этого чуть ли не хозяином в доме. О дверь шлепали мягкие Танюшкины ладошки, слышался ее лепет: «Ма-ма, ма». Вера шепотом грозила, что позовет на помощь Валерия Карповича, если Серебров сейчас же ее не отпустит.
— Все, все, обо всем переговорено, — повторяла она.
— Но я не могу, — упрямо говорил он. — Не могу отдать тебя.
— Тебе, наверное, доставляет удовольствие мучить меня, да? — устало сказала Вера. Лицо у нее было сердитое, отчужденное, и Серебров опасался, что вот-вот та теплинка, которая на миг мелькнула в ее глазах, когда он зашел в квартиру, исчезнет. И уже навсегда.
Его бесило сознание своей ненужности. Да, конечно, они обойдутся без него. Жили же. Он отпустил Верины руки. Она досадливо потерла покрасневшие запястья.
— Ну, я пошла. А если тебе нравится стоять здесь, стой.
— Подожди, — сказал он. — Я не могу без тебя и без Танечки.
Вера ничего не ответила. Открыла дверь и ушла.
Серебров давно не испытывал такого унижения: с ним не желали говорить, его гнали, не скрывая, что он тут лишний… Но, видимо, не осталось у него никакой гордости. Серебров постоял немного в сенях и с глупой миной шагнул обратно в квартиру.
— Наверное, аккумулятор сел, — соврал он и, сняв сапоги, в одних носках прошел в комнату. Серебров решил во что бы то ни стало пересидеть Валерия Карповича и доказать, что должен быть здесь главной фигурой. Здесь его дочь, Вера любит его — он точно знает, что еще любит.
Услышав стук открываемой консервной банки, он встал, прошел за загородку, насильно взял из рук Веры нож и открыл консервы. Он, пожалуй, перекусит. Спешить ему некуда. В конце концов интересно же узнать, кто из них окажется терпеливее или, уж если называть все своими словами, — упрямее и нахальнее.
— О-о, что это у тебя? — крикнул Серебров, увидев аккуратно переплетенные тома.
— Это репродукции с картин, — взмахивая скатертью, прежде чем расстелить ее, сказала Вера. — Чуть ли не весь Серов, Нестеров, Пластов. Это Валерий Карпович переплел.
Тот, краснея, застенчиво опустил взгляд.
Серебров хотел было посмотреть репродукции, но, раз их переплел Валерий Карпович, не стал даже притрагиваться к ним. Он вытащил «Похождения бравого солдата Швейка» и, найдя любимое место, начал читать вслух. Он громко читал, крутил головой, хмыкал, хотя видел, что Валерию Карповичу смеяться не хочется и Вере тоже. Одна Танечка выручала его — не понимая, смеялась, поддерживала своего бедного отца.
Валерий Карпович растерянно поглядывал на Веру: откуда, мол, взялся этот нахал? Потом во взгляде его появилась обида. Он не понимал, зачем Вера привечает этого самовлюбленного Сереброва, который испортил ей жизнь. Она даже пригласила его отужинать, и тот, потирая руки, сел, хозяйски о