липпович. Выгнувшись серебристой дугой, постреливала, потрескивала, будто еловая ветка на костре, тугая струя воды, бьющая из шланга. Веры и Танечки нигде не было. Серебров зашел в Сельхозтехнику, позвонил Огородовым. К телефону никто долго не подходил. Когда раздался голос Николая Филипповича, Серебров положил трубку и поехал домой.
— В гости они куда-то укатили, — сказал завроно Зорин, видевший Веру на вокзале. Сереброва ожгла обида. Не могла честно сказать…
Ко всем заботам тех дней прибавилась еще одна — сушь. Жаркие дни вначале радовали Сереброва. В середине мая выкинул розовые лепестки шиповник. На месяц раньше срока. Прав оказался Григорий Федорович: сев прошел легко, хотя лежали в больнице председатель и главный агроном. Но желанная и благодатная теплынь обернулась злом. Серебров стал замечать на яровых полях непроросшее зерно. Кое-где уже теперь земля была что зола — суха и летуча, в других же местах закаменела, будто чугун. В густой ржи она растрескалась, щели — в кулак. Просила земля дождей пересохшими этими трещинами, молили о них запыленные, квелые травы.
Каждый вечер, прежде чем лечь спать, и утром, вскочив с постели, Серебров рьяно барабанил пальцами в стекло барометра, не доверяя упрямой стрелке, замершей на слове «сушь». Водопроводный кран в доме то сипел, то напевал, как флейта, и не сразу начинал сочить теплую, безвольную струйку. Серебров нехотя плескал в лицо водой, наспех ел и шел к гаражу.
Везде — и в деревне, и в Крутенском райкоме партии, и в Сельхозтехнике — шел разговор о необычайной жаре. Благодать вдруг превратилась в несчастье. Старики судачили о том, что не будет травы, что озимая рожь бодрится из последних сил. В лесах начались пожары. Дымной гарью попахивало и здесь, в Ложкарях.
По ночам Серебров, просыпаясь, прислушивался, не хлещет ли дождь по крыше, не урчит ли дальний гром, но на улице было тихо и душно.
Узнав, что вернулся из больницы Крахмалев, Серебров заявился в его бревенчатый, поросший плющом дом. Еще издали увидел седую, коротко стриженную голову агронома. Федор Проклович возился на грядках клубники — обрывал усы, рыхлил землю. Вокруг дома, в палисаднике — везде были у Крахмалева цветы. «Вот если бы переехала сюда Вера, мы бы тоже насадили много цветов», — подумал Серебров, толкая дверь калитки.
Крахмалев, увидев его, не выразил радости.
— Я сейчас, проходи, — сказал он.
— Да нет, я ненадолго. Как здоровье-то, скоро ли? — с мольбой спросил Серебров и вывалил целую груду вопросов насчет хлебов. Крахмалев, рассматривая свои босые мослатые ноги, без тревоги сказал:
— Может еще выровняться хлеб, если в ближайшую неделю пройдут дожди. Не плохи зерновые-то, но на пределе.
— С гранулами сеяли, к каждому зернышку кормилицу подсаживали, — невесело пошутил Серебров. — А вот…
— Это-то не пропадет. Выпадет водянистый год, будет от минералки отдача. Все растворится, — мудро объяснил Крахмалев. — Ну, пойдем в дом.
— Нет, потом как-нибудь.
— Завтра я выйду, — пообещал Федор Проклович, и Сереброву вроде полегчало от этого обещания.
Направляясь домой, видел Серебров сизую, лохматую, будто овчина, тучу, которая висела у горизонта. Подтянуть бы ее сюда, к колхозным полям.
Ночью он проснулся от какого-то неясного облегчения. Стало прохладно в комнате, и слышался за окном ровный шум. Неужели дождь? Он выскочил на крыльцо. Действительно, та туча оказалась не обманной, хлестал самый настоящий парной, долгожданный ливень, и погромыхивало бодряще, обнадеживающе за поселком в соснах. Наверное, это было спасение. Обалдевший от радости, в одних трусах Серебров выскочил под белесые струи, запрокинув голову, ловил дождины ртом, шлепал себя по мокрой груди, прыгал, выплясывая какой-то полоумный танец: ай да дождик, ай да дождь! Увидев его в эту минуту, колхозники наверняка подумали бы, что главный инженер рехнулся. Утром Серебров шел в контору повеселевший. Разговоры были только о ночном ливне, о том, куда он ушел и сколько полей захватил. Заскочил Серебров к Федору Прокловичу, который уже сидел в кабинете.
— Спасение?! — с порога весело крикнул он.
Федор Проклович был настроен скептически.
— На восемь миллиметров всего промочило, — сказал он. — Об эту пору всякие ливни должны валом валить: и травяные, и хлебные, и грибные. Такую малость за осадки-то и не считают.
Оказалось, что это был не тот дождь. Опять сушило, опять над дорогой, не оседая, висела пыль.
Позвонил Сереброву Шитов. С напором говорил о том, что, раз не будет нынче трав, надо бросить силы на заготовку веток. Агрегаты витаминной муки должны работать. Все-таки поддержка. А вообще надо подбирать людей и технику для отправки за соломой в южные области. Надежд на свои корма мало.
— Веники не спасут, — скептически хмыкнул Крахмалев.
— Но все-таки выход! — с жаром доказывал Серебров. Гибельным казалось ему бездействие.
— Не выход, а самообман, — говорил Федор Проклович. — Надо все жатки переоборудовать. Самый низкий срез. Тогда своей соломы больше возьмем.
Серебров вызвал Ваню Помазкина, попросил помараковать над жатками, распорядился насчет заготовки веточного корма, но и на второй и на третий день начальники участков его приказа не выполнили.
— Да к чему, поди, еще дожди пойдут, отаву возьмем, — уклончиво тянули все.
Серебров ездил с участка на участок, устраивал разгон, требовал, чтоб заготовляли ветки, но и по глазам и по ухмылкам чувствовал, что так же, как агроном Крахмалев, начальники участков воспринимают его слова несерьезно. Когда приказывал Маркелов, знали, что делать надо, а тут не торопились.
«Если не станут подчиняться, пойду к Шитову и попрошу, чтоб назначал Крахмалева. Я так больше не могу», — тоскливо думал Серебров, но Шитов позвонил ему сам и сухо сказал, что в причинах бездействия разберутся потом, возможно, на бюро райкома партии. А теперь, принимая во внимание то, что «Победа» плетется в хвосте, решили направить в Ложкари бригаду шефов из Бугрянска. У «Труда» оторвут, а им пошлют. Серебров обиду стерпел. Раньше шефы у Маркелова не работали. Он взмолился, закричал отчаянно в телефонную трубку:
— Виталий Михайлович, у меня ничего не получается! Освободите меня! Ведь Федор Проклович вышел на работу!
— Не паникуй, — холодно ответил Шитов. — Когда надо, освободим. — И Серебров почувствовал в этих словах угрозу.
В тот же день прикатили два автофургона, наполненных веселой, пестрой публикой. Молодежь в спортивных костюмах, кедах. Серебров распределил шефов по участкам. Пусть рубят ветки для агрегата витаминной муки, вяжут веники.
С приездом шефов Ложкари стали шумными. Людно было в столовой и магазине. До утра гремела около Дома культуры музыка. Какой-то шеф захватил с собой магнитофон и включал его при каждом удобном случае. Поутру поднимались горожане часам к десяти. Да еще час уходил на завтрак и сборы. Выезжали на работу в самую жару. В березниках и осинниках слышался ленивый стук топоров, ширканье пил. Шла заготовка веток. У полыхающего жаром агрегата витаминной муки, напоминающего гигантский каток, появились бумажные мешки с мукой. Сдвинулась «Победа» с мертвой точки.
Когда Серебров вернулся в этот день в конторку, на крыльце его ждал дядя Митя. Он белозубо улыбнулся инженеру. По протекции матери Сереброва, Нинели Владимировны, Помазкину изготовили вставные челюсти с фарфоровыми зубами. Дядя Митя помолодел. Улыбался, ослепляя ложкарцев литой шеренгой резцов. Было в этой улыбке что-то по-восточному хищное.
Серебров хотел отпустить шуточку по поводу дяди Митиных вставных челюстей, но тот, перебив инженера, запричитал:
— Что делается-то, что делается-то, Гарольд Станиславович. Ведь из-за листиков деревья валят. Поглядел бы, цельные деревья валят. К чему? А ведь кормины-то в лесу полно. Много травы-то. Пропадет опять кормина, а деревья губим.
— Да ты что, дядя Митя? — озлился Серебров. — Где она, кормина? Голые луга.
— Дай покажу, истинный бог, покажу, — напирал на Сереброва дядя Митя и независимо от своей воли по-азиатски сверкал зубами. Не веря старику, раздраженный тем, что все его пробуют учить да наставлять, Серебров крикнул:
— Садись в машину!
Все равно надо было съездить в березняк и узнать, как горожане заготовляют ветки, не запарился ли авээмщик на агрегате витаминной муки. Того гляди от перегрева АВМ загорится. После такого ЧП не оправдаешься. А вообще-то не в свое дело ввязывается Митрий Леонтьевич. Клал бы печи да любовался своими зубами. И он, Серебров, хорош: катает старика, а бригада для заготовки соломы так и не подобрана. Вот-вот позвонят из управления сельского хозяйства, узнают, что ничего не сделано, и нажалуются Шитову.
— Гли-ко, — водя рукой по лобовому стеклу, показывал дядя Митя на стога сена, заготовленного колхозниками. — Вон у Зонова два, у Петьки Грузина один. Где берут-то — не с неба, поди?
Да, за домами, на осырках, стояли заботливо сметанные стожки сена. Люди успели сгоношить по стожку, а то по два.
— Давай до Егоринского логу доедем, — уже командовал дядя Митя. Серебров свернул по проселку к лесу.
— Гли-ко, лес-от — синь-порох, — вздыхал Помазкин, тряся бородой. — Давай дале, до той вон гривки.
Серебров, играя желваками, послушно доехал до перелеска, свернул по ложбине в тенистый отладок. Вышли. Здесь было прохладно, пахло грибами. Дядя Митя распоясался вовсе.
— Гляди, Станиславич, травищи-то! Разве это не кормина? — и начал рвать руками траву. Трава действительно тут оказалась высокая и сочная. В этой лесной прохладе даже цвели купавницы. Чудо!
— Ну а как эту кормину возьмешь? — придя в себя после удивления, спросил Серебров. — Машину не пустишь. Даже косилка «Кир-полтора» не пройдет. Пустой номер, дядя Митя, — направляясь к «газику», проговорил он огорченно.
— Дак неужели трава загинет? Раньше-то всю ее брали, по болоту лазили да брали, — взмолился дядя Митя. — Стариков, школьников поднять. На лошадках. Да неужели пропадет, да… — и чуть не всхлипнул, в отчаянии всплескивая руками.