Серебров не верил, что можно заставить людей косить вручную, что представляет ценность эта дурная трава. Если бы она была хорошей, разве бы Шитов заставлял колхоз заниматься вениками, ехать за дорогой чужой соломой?
— Едкое, скусное это сено, — доказывал Помазкин и просил завернуть в другие ложбины, где тоже стояли высокие травы. — Ежели это не кормина, дак чего надо-то! — возмущенно заключал он, с упреком глядя на Сереброва.
Теперь Серебров считал наивным то время, когда ему казалось, что легко и просто накормить людей, что все известно тут от веку: паши, сей, убирай. Теперь он понимал, что этот кругооборот — паши, сей, убирай — только канва, обманчивая определенность. Ни один год не похож на предыдущий, и надо быть провидцем, гениальным стратегом, чтобы получить корм для скота и хлеб. Умение это надо копить всю жизнь. И вряд ли ему, городскому человеку, стоило так легкомысленно браться за дело, которое требует потомственного опыта. Откуда ему знать, годна ли дикая трава, которой заросли ложбины, отладки и опушки, на корм скоту.
Надо было спросить об этом Федора Прокловича. Его он нашел в поле. Осматривал Крахмалев низкий, чуть ли не до щиколотки овес и качал головой.
— Через три недели, считай, страдовать придется, — проговорил он, почесывая седой бобрик. — А как — ума не приложу.
Серебров посадил Федора Прокловича в машину и свозил в Егоринский лог, на Коковихинское болото. Ходили молча, оттягивая разговор, потом Крахмалев попросил свернуть к старой брошенной деревне Лум, и здесь, в низинах, тенистых местах росли дикой силы травы.
— Стоит ли огород городить? — в упор спросил Серебров, глядя в глаза Крахмалева. Тот вскинул острый взгляд из-под белых нависших бровей.
— Если бы у нас народу было, как прежде, я бы сказал — стоит, — ответил наконец, примеряя к себе былины лисохвоста. Лисохвост был агроному по грудь.
— Ну а если оплату удвоить? Ведь привозная солома дороже сена обходится. Если пенсионеров, школьников поднять? — начал перечислять Серебров.
— Не знаю, — уклончиво ответил Крахмалев. — Если вывезешь, Гарольд Станиславович, твое счастье. Раньше мужик говорил: счастье, когда поедешь с возом сена и веревка не порвется. Выдержит гуж-то у тебя?
Не верил ни в него, Сереброва, ни в его затею осторожный Крахмалев.
— Но вы-то поможете? Вы же секретарь парторганизации и агроном.
— У меня что — слова, — прибеднялся Крахмалев, хмурясь.
— Если поддержите, я возьмусь! — клятвенно сказал Серебров, понимая, что ему нечего терять. А провалится на заместительстве — туда и дорога.
— Ну, ну, давай соберем народ да обтолкуем, — пошел на попятную Федор Проклович.
Вернувшись в контору, Серебров позвал Минея Козырева, распорядился найти и закупить сто кос, дядю Митю послал за стариками: надо делать косовища, налаживать точила, грабли. Заехав к механику, Серебров приказал, чтоб тот собрал все конные косилки, брошенные на пустырях, и сколько можно, поставил на ход. После этого Серебров тем же тоном, холодным и приказным, сказал Марусе, чтоб известила специалистов, начальников участков, председателя сельсовета, директора школы Викентия Павловича о том, что на четыре часа назначается экстренное и неотложное совещание.
— Война или чо? — взглянув недовольно на заместителя председателя, удивилась Маруся.
— Вроде войны, — сказал Серебров. — Всеобщая мобилизация.
Поднаторевшая в остроумии на маркеловских шутках, Маруся гмыкнула, выходя из кабинета, и подняла трезвон. Серебров двинулся к Аверьяну Силычу поговорить о расценках для сенокоса.
Он видел через окно бухгалтерии, где Аверьян Силыч, морщась, крутил арифмометр, как к высокому крыльцу конторы начали съезжаться люди. На сером от пыли мотоцикле подкатил начальник светозеренского производственного участка Захар Федин. Невысокий, плотный, он сбросил в коляску запылившийся шлем, снял пиджак, встряхнул его, чихнул.
— Будь здоров, Захар Петрович, — сказал он самому себе и пошел к водопроводной колонке сполоснуть руки.
Степан Коробейников, оставив мотоцикл, ударил кепкой о колено и поднялся на конторское крыльцо.
Люди на крыльце похохатывали, курили. Серебров не выходил из бухгалтерии в шумную толчею — боялся растерять свои твердость и решимость. Наконец Маруся сказала, что приехали все, кроме Сани Тимкина. Серебров велел звать людей и сам первым поднялся в кабинет Маркелова. Грузно простучав по лестнице, вслед за ним ввалились в председательский кабинет специалисты, начальники участков, директор школы — все, кого звал Серебров. На лицах было напряженное выражение. Почему средь бела дня эдакое срочное собрание? Уж не с Григорием ли Федоровичем что стряслось? Или начальство какое пообещало нагрянуть?
Степа Коробейников недоуменно шушукнулся с Захаром Фединым. Директор школы Викентий Павлович, квадратный, хмурый мужик, аккуратно зачесал наметившуюся проталину на темени и сурово насупился то ли от привычной ответственности, то ли от недовольства: на совещание его вытащили с рыбалки. Он прочно уселся было с двухколенным удилишком у омутка и так хорошо начал дергать окуньков.
Федора Прокловича вызвал Серебров к столу. Они сели плечом к плечу. Ну, вывози, удача, не лопни гуж!
Начал Серебров с того, что нет нынче больших надежд на яровую солому, что вот уже сейчас предлагают ехать за кормами в Волгоградскую область. Мужики загудели, заговорили. Кто-то хохотнул. Вот, оказывается, зачем звал Серебров. Ну чудак, не мог сам распорядиться.
— Да, езживали, знаем, — сказал Степан Коробейников, оглаживая усы, и возмущенно закинул ногу на ногу.
Серебров поднял руку.
— Тихо! Дело в том, товарищи, что трава у нас есть, но невероятно трудно эту траву взять. Вот мы объездили с дядей Митей Помазкиным и Федором Прокловичем все овраги, опушки, перетяги, везде — дурной силы трава. Стыд и позор, если мы ее не возьмем, но брать надо вручную, а вручную мы работать отвыкли. Народ надо поднять. Я прошу всех проникнуться ответственностью и сознательностью. Школа, сельсовет, контора, пенсионеры, сельпо, ученики — все должны заготовлять сено. Платить будем аккордно, платить будем щедро. Вытянем все это или нет? Если нет, грош нам цена!
Сидевшие в кабинете загалдели, кто-то хмыкал, крутил головой.
— Внимание, — восстановил Серебров тишину. — Вот мы тут набросали с Аверьяном Силычем расценки. — Садясь, Серебров почувствовал, что потерял силы во время этой короткой и не очень складной своей речи. Он надеялся теперь на Федора Прокловича.
Тот натянул на нос простенькие очки, вытащил знаменитую свою записную книжку.
— Все зависит иногда не от количества выросших трав, а от того, как организовать сенокос, — не спеша, прозаично начал он, роясь в записной книжке. — От нашей распорядительности. Прошлое лето было сырое, травянистое, а сена взяли меньше, чем в позапрошлое, сухое. Больше сгноили, чем убрали. Прозевали. Напоминать не буду, где сколько попортили сенов. А ныне есть трава.
Серебров слушал Крахмалева, испытывая теплое, благодарное чувство. Неторопливые крахмалевские экскурсы в прошлое убеждали больше, чем его, Сереброва, взбалмошная речь.
— Да вон у нас вся Гусевская ластафина заросла, — крикнул вдруг Степан Коробейников, — а к Мерзлякам я ездил, дак гектаров тридцать травы на кочкарнике мне до пупа!
— Во-во, — сказал Федор Проклович. — Но траву надо брать сейчас, иначе репей станет палкой, задубеет все, и прав Гарольд Станиславович — следует собрать все силы. Все колхозники, все до единого с тревогой и ответственностью должны принять участие в сенокосе.
Серебров почти физически ощущал, как под влиянием слов Крахмалева начальники участков, председатель сельсовета Дудин, даже обиженный директор школы, неохотно отрешась от своих мыслей и желаний, начинают проникаться той озабоченностью, которая до этого владела только им да Крахмалевым.
Последним опять выступил Серебров. Он потребовал, чтоб начальники участков объехали все низины и опушки, чтоб к вечеру люди знали, кто где будет работать, а в семь утра уже начали косить. Ждать нельзя, тянуть некогда.
Закрывая совещание, Серебров увидел из окна Минея Козырева. Тот выгружал около гаража косы и крикливо рассказывал кому-то, как продавщица удивилась его оптовой покупке.
— По десятку кос в месяц продает, а я все забрал.
Дядя Митя, суетливый и многословный, бегал около Козырева и требовал привезти точило. Миней привычно артачился, потому что хотел съездить еще за граблями в соседнее сельпо.
— Привези точило! — по-маркеловски прямо в окно крикнул Козыреву Серебров. — К утру надо косы отбить и наточить.
В этот вечер и Крахмалев, и председатель сельсовета Дудин выступили перед колхозниками. Серебров побывал в Светозерене, потом в Коробейниках.
Обманчиво оживленные летние деревни не нравились Сереброву. Лето собирало сюда разлетышей со всех сторон. Бродили по улицам, по опушкам леса дамочки в сарафанах с глубоким вырезом на спине и груди, крепкие парни в плавках кололи дрова, загорали. На субботу и воскресенье к иному хлебосольному бате приезжали гости целым автофургоном. Вот и теперь в одном из домов гуляли свадьбу. На свежеструганом помосте трудолюбиво отплясывали женщины. Среди них юлой крутился ловкий мужик в белых штанах, а другой, тыкаясь, побрел в сторону и свалился в крапиву.
Некоторые из гостей пытались заговаривать с Серебровым. Иные советовали ему запрудить Радуницу и сделать водоем. Вот тут и вспомнил он, как ставропольский дядя Броня мобилизовал однажды отпускников, объявив по радио, что каждый, кто считает себя мужчиной, должен принять участие в сенокосе.
Вечером Серебров трижды повторил такое же объявление по своему радио.
Допоздна дядя Митя ладил черенки для литовок. Лезвие его топора так и льнуло к дереву. Чувствовалось, что старик любит эту работу. Оседлав старенькое, вихлявое точило, старичок по кличке Паровозик точил косы. Проходивший мимо Ваня Помазкин перетащил его в свою мастерскую, где был наждак с электроприводом. Работа вроде бы