Клочковатая рвань облаков над головой. Апрель на улице. Растаял снег, пора идти дождям. Воздух легок, хочется дышать. Земля сыра и оттого черна приметно. Шильца молодой травы на оттаявшей земле редки, и цвет у травы не зеленый — салатный, будто разбавленный талым снегом. Какая-то печаль на душу ложится. Говорю вслух, себя убедить хочу:
— Осточертело пересчитывать людей. Нужна правдоподобная легенда.
Язык мой — враг мой.
Кабинет стеснен шкафами. Шкафы из прошлого столетия. Четыре львиные морды скалятся на посетителей, а гирлянды деревянных цветов и фруктов на фронтоне даруют изобилие. Шкафы забиты книгами. Книги покрыты пылью. Тут же рядом современный стол — пересечение прямоугольных плоскостей. Одна сверху, две по бокам. Стулья — квадраты, пепельницы — квадраты. Квадратные портреты по обе стороны от квадратных дверей. В квадратном кресле сидит неквадратный человек.
— Эти шкафы не вписываются в ваш интерьер, — говорю я.
— Я здесь временно. Они постоянно. Пусть стоят, — отвечает он.
— Тогда вам надо сменить мебель, — говорю я.
— Вы, видимо, ошиблись. Проректор по хозяйственным вопросам этажом ниже, — отвечает он.
Моя затея тускнеет, утрачивает реальность. Ничто не движет мною: ни чувства, ни желания.
— Ваш кабинет парадоксален, — говорю я.
Он не отвечает, трет усталые глаза, сквозь прищур разглядывает меня.
— Вы кто, художник по интерьеру?
— Я архитектор.
— Я же сказал: заместитель по хозяйственным вопросам ниже. Точка. — Уронил голову, забыл обо мне. Угодно — разглядывайте: вид сверху. Бородат. Соответствие моде по содержанию, но не по форме. Борода, лопатой, на старорусский манер. Сколько ему лет? Волос густой, не видать пролысин. Седина не довод. Ныне седеют и в двадцать семь.
— Моя фамилия Савенков.
— А, вот в чем дело. Коллега из областного звонил. Предлагал вызвать милицию.
— Вызывайте, я готов.
Проректор оторвался от бумаг, чуть опустив голову, посмотрел на меня поверх очков.
— Я вас, кажется, не приглашал? — Он не стал ждать моего ответа, потянулся к настольному звонку. — Не институт, а сумасшедший дом. С таким же успехом я мог бы сидеть на улице; заходит каждый встречный.
Настойчивый вызов возымел действие, в дверях появилась взволнованная секретарша.
— Я вас слушаю, Константин Аверьяныч.
Проректор нахмурился, сделал это скорее для порядка.
— Ваша обязанность, Мария Антоновна, не только слушать, но и смотреть. Как этот человек оказался здесь?
— Но, Константин Аверьяныч…
Обстоятельства вынуждали, я встал и наклонил голову:
— Мария Антоновна здесь ни при чем.
— Да-да, — засуетилась секретарша, обрадованная моей поддержкой. — Товарищ из милиции, я не решилась его задержать.
Проректор не высказал возмущения, он даже не удивился. Сказал устало, словно итожа разговор:
— К тому же вы еще и лгун.
Мария Антоновна ужасающе округлила глаза, лицо ее неестественно порозовело, я зажмурился. Меньше всего я ожидал, что буду обруган секретарем проректора.
— Как вы могли? — сказала Мария Антоновна.
Но тут вмешался проректор, призывно постучал пальцами по столу:
— Потом, потом, Мария Антоновна. Ваш гнев справедлив, но, если можно, потом. Идите.
Даже если бы он меня выгнал, не сказав более ни одного слова, я был бы признателен ему.
Дверь закрылась, в голосе его прибавилось мощи:
— Ложь во спасение?
Надо было что-то отвечать проректору, объяснять, убеждать.
— Действую применительно к обстоятельствам.
— В самом деле нахал, а я не поверил.
Мне не до смеха, но я делаю над собой усилие — улыбаюсь. У него странная привычка разглаживать бороду изнутри жестом священнослужителя.
Патриарх всея Руси делает тоже так. Лицезрел его преосвященство в Загорске. Хорошо бы сказать об этом проректору. Все-таки нестандартное сходство.
Глупое положение — не знаю, как распорядиться собой! Уйти или, наоборот, набраться нахальства, закинуть ногу на ногу и устроиться в этом невероятно современном кресле? Во всяком случае, моя внешность органичнее вписывается в эту обстановку, нежели его. Он угадал мои мысли, бросил очки на стол. Оправа массивная, стук гулкий, так и проскользила по столу, выпучив квадратные окуляры.
— Придумали правдоподобную легенду? Напрасно. Мне рассказывать не надо. Я спокоен, вы не мой родственник.
— Это была шутка. Мы познакомились в школе верховой езды. Я ничего о ней не знаю, кроме фамилии и имени.
Лицо проректора заострилось, глаза стали определеннее, жестче.
— Как долго вы были знакомы? Неделю?
— Несколько недель.
— Я должен вам верить?
— Это слишком категорично. Я хочу, чтобы вы мне верили. Я ищу Аду Петрову. Я знаю наверное, она учится в институте, скорее всего в педагогическом.
Он посмотрел на меня сосредоточенно. Я не выдержал и добавил:
— Или… иностранных языков. Или… в университете.
У него странные глаза. Меняется настроение — и тотчас меняется их цвет. Сейчас в глазах больше синевы, чем серости.
— Вот список. Пофакультетно.
Рука утверждающе прихлопнула по столу, он засмеялся.
— Чему вы смеетесь?
— Мой коллега был очень напуган. Вы ему не понравились. Он так и сказал: «Похож на террориста». Ха-ха-ха!
Смех раскатистый, уверенный. Наверняка слышен за дверью и еще дальше. Я передернул плечами. Всегда неприятно, когда поводом к подобному смеху являешься ты. Уже не различаешь, где кончается смех и начинается самодовольство.
— Это неправда, — говорю я. — Коллега тут ни при чем. Вашему смеху иная причина.
Он вытирает слезы, дышит тяжело:
— Какая же?
— У вас есть дочь. Ее зовут иначе. Пассаж мог быть. Вот вы и веселитесь. Бог миловал.
Он смеялся в прошлом году, целое столетие назад. Припухлость губ, ее как не бывало. Уронил локти на стол, придавил бумаги. Ему так удобнее сидеть. Он ближе к моему лицу, он может меня разглядеть.
— Вы умнее, чем кажетесь. Откуда вам известно про моих дочерей?
— Я их высчитал. Пятьдесят процентов достоверности. Я высчитал одну дочь. А дочерей оказалось две.
— Вы угадали. Дочери доставляют мне много беспокойств. Избежать их хотя бы частично — уже радость.
— А как зовут ваших дочерей?
— Молодой человек, вы злоупотребляете моим терпением. Список у вас в руках. Желаю удачи.
Я топчусь на месте. Моя нерешительность раздражает его.
— Что еще?
— У вас есть личные дела. Я бы мог посмотреть фотографии, это сократит…
Он не ответил, поднялся из-за стола. У меня хороший рост, но он выше на полголовы.
— Сколько вам лет?
— Тридцать два.
— О, значит, вы уже получили паспорт. И я вправе рассчитывать на разумность.
Откуда-то взялся коробок спичек… Он ловко прошил его спичкой (получился волчок). Крутнул.
— Нет, личных дел я вам не покажу. Сами посудите — такое благородное начало. Утрачен покой. Вы должны найти ее. Дни, недели, месяцы — вас ничто не остановит. И вдруг такая проза: опознание по фотографиям. Согласиться с вами — значит обидеть вас, принизить ваше чувство. Петровых семнадцать. Петровых А. — всего шесть. Если справедливо утверждение: «Любовь требует жертв», то ваша жертва не так уж велика.
Я уже в дверях, машинально разворачиваю список, складываю его.
— Досадно, — бормочу я.
Лицо проректора недвижимо, взгляд минует меня, упирается в квадратную дверь.
— Досадно, — повторяю я. — Придумал роскошную легенду. Выслушай вы ее, и степень вашего сочувствия ко мне могла бы утроиться. Может быть, рассказать? Это займет немного времени.
Он не ответил. Поворот головы был красноречивее ответа:
— Ваш талант сочинителя я оценю когда-нибудь в следующий раз.
«Следующего раза может не быть, — подумал я. — Неприятно чувствовать себя побежденным».
Проректор опускает голову, возвращается в мыслях назад, к тому моменту, когда распрощался со мной. Чем объяснить мое нежелание уйти? А может быть, я уже уходил и вернулся?
— Вы?!
— Нет. Я уже там. Мотаюсь по этажам, путешествую из корпуса в корпус. Скажите, по крайней мере, ваша дочь есть в этом списке?
— От любви до ненависти один шаг — не искушайте судьбу, молодой человек. Прощайте.
ГЛАВА IV
— Орфеюшка, спишь? Ну спи, спи, дорогой… Ты спи, а я буду рассказывать. Так на чем мы остановились? Ах да… Что есть происходящее? Ответ: происходящее есть любовь.
Я ее нашел. Зачлись мои мытарства. Отныне все педагогические институты города Москвы я знаю наизусть. Весна, брат, зябко, а ты как заведенный вышагиваешь перед общежитием, меряешь лестничные марши, врезаешься в разноликую студенческую толпу и смотришь, смотришь, смотришь. Рябит в глазах от бесконечного мелькания лиц, одежды, сны стали лоскутными. Раньше хоть сон — отдушина, покой, теперь и этого нет.
Сначала я считал свои неудачи, затем мне это наскучило, я машинально вычеркивал из списка очередную Петрову и устремлялся дальше.
За все время я ни разу не задал себе вопроса: «Велик ли смысл в моем поиске?»
Я, молодой человек, которому за тридцать, не сумевший по сию пору обзавестись семьей, попавший в разумении своих друзей в категорию мужчин, уже подпорченных холостяцким существованием, уже зараженных цинизмом, любящих говорить о своих любовных похождениях не потому, что они подтверждение их мужественности (полноте, мальчишеству пора перегореть), а есть предъявление собственного алиби: дескать, искал и не чужд, однако не везет, холостякую по сей день.
Ни разу не сказал себе: «Ищу миф, живу под созвездием «Мне казалось». Привык к коридорной толчее. Всякий раз будто в новый город вхожу, и факультетные доски у входа как названия улиц: Историческая, Географическая, Филологическая. Моя затея уже не казалась мне романтической. Я еще раз вернулся на Бронную улицу и пошел в ЖЭК. Записи в домовых книгах оказались старыми, нового адреса Петрова К. А. не значилось, мало о чем говорило и место работы, было оно двадцатилетней давности: Министерство внешней торговли СССР. Я сел на лестничные ступени, бесцельность месячного поиска, унижение и ерничество — все припо