«Мы стали лучше или хуже?»
Я смутился. Вопрос показался мне нелогичным:
«Мы стали другими. Я знаю».
«Похоже на магазин».
«Что? На магазин? — я пожал плечами. — Просто мы теперь не сами по себе. Каждый отвечает за двоих».
«Как в той задачке с идеями. Мы стали богаче».
«Разумеется. Так что твои магазины тут ни при чем».
Ада кутается в халат, ходит по комнате. Пытаюсь следить за ней, неожиданно замечаю, что у меня слипаются глаза. Чертовщина какая-то, еще нет восьми. Абажур раскачивается, а вместе с ним качаются комната, стены. Торшер похож на мухомор, и тень от него то задевает дверь, то отскакивает в сторону.
«Я покупаю вещь, — говорит Ада, облизывает губы. — У всех эта вещь есть, а у меня нет. Я не нахожу себе места. Должна же я иметь эту вещь. Рыскаю по городу, расспрашиваю друзей. Все мне сочувствуют, вещь и в самом деле нужна мне позарез. Наконец все устраивается, я купила вещь».
«Теперь ты можешь успокоиться. Доказала всем, что ты не хуже других. У них есть вещь, у тебя есть вещь — все квиты».
«Да-да, — машинально соглашается Ада. — Успокоенность. Если я захочу — я все могу. Мне незачем волноваться. Нужно либо перетерпеть, либо иметь. Только тогда все будет по-старому».
— Митингуешь? — Зайцев берет Кешу за руку. — Видишь, стрижет ушами. Все слышит, стервец, а простить не желает. Ишь ты, за все время так и не повернулся. Характер показывает. Кому приятно, когда тебя по морде бьют?
— Хватит, Зайцев, и без тебя муторно. Шел бы по своим делам.
— Мои-то дела здесь. А тебе вот в изоляторе находиться не положено. Давай свой куль морковный и шагай. Из твоих рук, один черт, не возьмет. Не пропадать же добру.
Орфей слышит, как гулко отдаются Кешины шаги. Изолятор небольшой, пружина тугая, дверь хлопает отрывисто, в оконных стеклах зудящий звон.
Старый цыган изрядно занемог. Ехать к нему для повторного разговора Пантелеев раздумал. Да и улик, опираясь на которые можно было бы строить обвинение, не было. Бесследное исчезновение коня в самую слякотную пору казалось невероятным. Решил заняться шоферами, вызывал их по очереди, вслепую надеялся ухватить, нащупать самую незначительную мелочь. Шоферы были неразговорчивы, отмалчивались, их и пугало и раздражало подозрение. И хотя результаты были неутешительными, их приходилось ежедневно докладывать в район.
Василий Ферапонтович Гнедко, сероглазый майор, начальник районной милиции, после каждого доклада Пантелеева тяжелел лицом, ронял пухлые кулаки на стол, выговаривал себе за опрометчивое согласие принять район. Выговаривал принародно, не очень выбирая выражения, не очень стесняясь присутствующих:
— Це ж разве стражи закона? Вахтеры, и я при них бригадир. — Гнедко оглушительно сморкался, выкатывал глаза и начинал полным голосом читать: — «Касательно вашего запроса сообщаю: наложить на заведующего механической мастерской Гуренькова законный штраф по причине разбития им стеклянной веранды у братьев Лимоновых нет никакой возможности. Четвертого дня запил. Жена штраф заплатить отказалась наотрез. Просит дело передать в район. Мужа своего видеть не хотит, говорит: пущай срок получает и по советскому закону наказание несет…» Она к тому времени шифером хату покроет, иначе он пропьет все… Подпись: «Лисенный». Позор! — ревел Гнедко и начинал бегать по кабинету.
Пантелеев подолгу находился под впечатлением импровизированных взрывов начальства, видел взлохмаченный чуб начальника, тяжелую межбровную складку, белесо-голубые глаза, обладавшие удивительной способностью таращиться и багроветь. Пантелееву казалось, что злые слова майора имеют заданную нацеленность и хотя не касаются его впрямую, но имеют в виду все-таки его.
Вчера день начался еще несуразнее. Какой-то идиот спьяну угнал милицейский мотоцикл, а когда протрезвел, увидел, что мотоцикл с желто-синими разводами, испугался, снял фару, сигнал, сам мотоцикл загнал в овраг и там бросил. Машину обнаружили пастухи, перегонявшие скот на мясокомбинат.
Утром, когда на еженедельной планерке Гнедко докладывал о случившемся, председатель райисполкома зло хохотнул и предложил выделить милиции сторожа. Шутку оценили, и теперь на их счет упражнялось в остроумии все районное начальство. Конечно, Гнедко мог бы отшутиться: «Экая невидаль, угнали мотоцикл». Но Василий Ферапонтович смолчал, чем как бы усилил тяжесть обвинения. Ему даже хотелось, чтобы кто-то придал реплике серьезную тональность, тем самым оправдав его гнев, который он, Гнедко, непременно выплеснет на подчиненных.
После планерки секретарь райкома попросил майора остаться.
— Вы человек новый, — сказал секретарь. — По себе знаю, хочется, чтоб сразу, чтоб результат налицо. Сказал — наведу порядок, навел. А на деле… Н-да… Если нужна какая помощь, скажите. И вот еще что. Закройте вы это скандальное дело с конем. Просто диву даешься. Уже весь Ростов знает. Баку интересуется. Я не удивлюсь, если позвонят из Москвы. И всем непременно райком партии подавай.
Вы вот в это дело ввязались, кто вам мешал посоветоваться с нами? А теперь железнодорожная милиция в стороне, за все отвечаем мы.
Секретарь подошел к окну, неприязненно посмотрел на небо, покачал головой:
— Вот они, наши заботы. Льет без передыху, а свекла еще на поле. Четвертая часть урожая в земле. Н-да… Без вашего мерина забот и печалей сверх головы. Мы ведь вас не критикуем. Пока не критикуем. Цените.
Весь этот разговор вспомнил сейчас Василий Ферапонтович, вспомнил в деталях. Рука потянулась к удушливой пуговице под галстуком, расстегнула ее.
«И дался им этот конь. Украли лошадь, беда, конечно. Кто спорит? Так ведь ищем. Какие-то гарантии спрашивают. А где их взять, гарантии? Будем стараться, вот и все гарантии. Не нравится — неубедительно. А то, что он район принял, где каждое четвертое преступление не раскрыто, это убедительно? «Каждый занимается своим делом». Правильно. Вот и не мешайте нам заниматься своим делом. Что проверять, когда проверять? Вы ведь не знаете, а я вам скажу. Сто базаров перекрыли. Территория в полторы Бельгии. До Армавира добрались. Как в воду канул. А ведь крали, чтоб продать. Приметную вещь только дурак у себя держит. Вот и гадай. Они не успели, или мы опоздали».
Сейчас соберутся сотрудники, что он им скажет? Нет, он не скажет, он спросит с них, как с него спрашивают. Засиделись, заплыли жирком, разучились работать. Попался бы ему под руку этот Пантелеев! Ох, Пантелеев!
Пунктирно замигала лампочка на селекторе. Отставая от ее суетного мигания, загудел зуммер. Нить мыслей оборвалась, отключил сигнал, поднял трубку.
— Пантелеев на проводе, товарищ майор.
— Ты еще на месте, а я думал, тебя тоже украли. Ну что нового на лошадином фронте? Цыган как?
— Запирается, товарищ майор. Похоже, он к этому делу касательства не имеет.
— Быть такого не может. У нас уж семь лет никто другой коней не крадет…
— А может, табор другой?
— Табор, говоришь? Антон Берест в тот день был замечен на трех базарах. Антон Берест твой?
— Мой, товарищ майор…
— Ну вот, видишь. Не на одном, а на трех.
— Товарищ майор, для отводу глаз. Сам здесь, а коня они в другом месте продадут. Вроде как ложный след.
— Не исключено, Пантелеев. Это лишь подтверждает вывод: коня украли они. А где продадут, кому подарят — второй вопрос. Нет, Пантелеев, коня они увели. Иначе зачем Берест на базарах крутился? Вынюхивал, сукин сын. Нашего брата высматривал. Слушай, а не могли у них жеребца увести?
— У цыган?! Что вы, товарищ майор! Такого еще не было…
— Ну вот тебе раз. Было, не было — тоже мне довод. То, что было, то прошло. А что прошло, того, может, и не было. Старик-то ничего не говорит?
— Да как вам сказать. Коня видел, говорит.
— То есть как коня?
— Это ж он арапа заправляет, товарищ майор.
— Разговорчики… Докладывайте все, как есть.
— Есть докладывать. Вчерась, значит…
— Не вчерась, а вчера…
Пантелеев недовольно засопел, задышал в трубку:
— Так точно, вчера…
— Ну…
— Я с ним разговор имел. Занемог старик…
— Симуляция?
— Натурально заболел. При мне градусник вынимал. Тридцать восемь и шесть десятых.
— Понятно…
— Свое участие в этом деле отрицает. Говорит, на рыбалке был.
— Какая еще рыбалка?
— На лимане.
— Браконьерил, значит.
— Говорит, разрешение имелось.
— Слушай, Пантелеев, к делу это, конечно, не относится, но ты учти. В совхозе воду мутят… Кто-то потворствует этим людям. Выбери день, возьми машину и на озеро подайся… Там этой шушерой берега утыканы. Сгуртуй всех и оштрафуй по десятке. Для профилактики не помешает. И совхоз предупреди. Ну а если с ночи нагрянешь, может, кого и посолиднее прихватишь. Понял меня?
— Так точно, товарищ майор.
— На ставках его кто приметил?
— Бабы, гутарят, что, в общем-то, цыгана видели, а кто точно, не знают — далеко.
— Где ж он коня заприметил?
— Зараз, говорит, как с совхозу вертался. Смотрю, на дороге конь пылит. Сам, говорит, подивился… В такое время конь на свободе гуляет.
— Место?!
— В районе Дубков, где поворот на шоссе.
— Приметы?
— Не разглядел, говорит, вроде рыжий.
— Ишь ты… не разглядел, не остановил. Понятно… Все у тебя?
— Ежели про дело, все.
— А ежели не про дело?
— Тогда разговор есть.
— Ну…
— Дочь у меня, Василь Ферапонтыч, имеется.
— Знаю. Ну и что?
— В институт поступать настроилась… По нашему хлеборобскому делу идти желает.
— Славно. Батьке радоваться надо.
— Я и радуюсь, Василь Ферапонтыч… Так вот, если бы ее колхозным стипендиатом послать. Может, словечко замолвите, товарищ майор?
— Ты что, Пантелеев, все с ноги сбиваешься? То Василь Ферапонтыч, то товарищ майор. Отчего тебе самому не поговорить?
— Неудобно, товарищ майор. Вроде как за себя прощу.
— Понятно. С кем говорить-то, с Богиным, что ли?