Этого было достаточно. Самолюбивый Мишка тотчас протрезвел. И вот тут, когда предновогоднее состояние взяло верх и как бы размыло существующие симпатии и антипатии, уравняв всех присутствующих тональностью новогодней ночи, раздался звонок. Шум разом оборвался, и все посмотрели на Вику. Она дернула плечом. Ничего не сказала. А Зойка округлила глаза и ахнула во всеуслышание: «Мишка — ты пророк!» На нее зашикали, так велико было желание оказаться за дверью и увидеть, услышать происходящее там.
Я не услышала звонка, следила за столом. Раз уж нарекли хозяйкой, приходится крутиться. Зойка больно толкнула меня в бок, скосила глаза на дверь: «Ты что, оглохла? Звонили!» Мне некуда отвести глаза — все смотрят на меня.
Мы не договаривались, он пришел сам. Я знаю, что несправедлива к нему. Возможно, он мой последний шанс. Я не давала повода, но он настойчив. Он появляется в нашем доме в самые критические минуты. Я даже не скажу, на правах кого. Друга семьи, доброго знакомого. Ничего не требует, ни на чем не настаивает. Садится играть с Анютой в шашки, в литературное лото. Может потратить на это три часа. Я пробовала ему объяснить — меня тяготят эти обязательные визиты. Он смеялся, брал из моих рук тяжелую сумку и провожал меня до дверей квартиры. Потом я подумала, он опекает нас с согласия Кирилла, и успокоилась.
Хотела выговориться в очередном письме. Заболела, появились иные заботы. Когда-то я готова была его возненавидеть. Мне чудилось — он следит за мной. Нет, все проще. Надо быть попросту чутким человеком, чтобы понять, когда людям бывает тяжело, и в этот момент оказываться рядом.
И все-таки он перестарался. Именно сегодня ему не стоило приходить.
Артем смахнул снег с воротника. Не ожидал встретить здесь такое многолюдье, растерян.
— Я некстати?
Отвернулась к зеркалу, поправила волосы. Подумала. Надо все поставить на свои места.
— Ты нас не забываешь. Как поживает Кирилл?
— Не знаю, мы поссорились.
— Надеюсь, ничего серьезного?
— Как тебе сказать…
— Потом расскажешь, раздевайся, проходи.
— Я кого-нибудь знаю? Похоже на призыв о помощи.
— Вряд ли. В основном однокашники Кирилла.
Он мнет бороду, виновато смотрит на меня:
— Глупость, конечно. А что делать? Самого себя за руку не схватишь. Как сказал бы гражданин Репин, «не ждали». — Понимающе кивнул своему отражению в зеркале. Подошел к вешалке, взял пальто.
«Он ждет, он надеется. Еще минута, еще… Усмешка. Нет, Тема. Тебе сейчас не до смеха. Меня не проведешь. И потом твои глаза, они не умеют молчать. Я сейчас уйду, говорят глаза. Но ты не допустишь этого. Ты остановишь меня».
А я не смотрю на него. Я закрываю глаза, делаю шаг назад, прижимаюсь к стене. Он понимающе кивает. И шепот, он режет тишину:
— Ты права, третьего не дано.
Уходи, Тема. Уходи. Ты же видишь, я трясу головой, я заранее готова согласиться. Когда-нибудь потом, Тема. Но не сейчас. Что же ты стоишь, иди!
— С Новым годом, Виктория Андреевна, с новым счастьем. Поцелуйте за меня Анюту.
Я упала на дверь, прижалась к ней и так стояла, не шелохнувшись, пока не стих гулкий стук его шагов. Иду на кухню, беру пузатый графин с брусничной водой, гости заждались. Пора к гостям. Я не смотрела на часы. Уже отновогодничали. И праздничный «Огонек» завладел всеобщим вниманием.
Звонок настиг меня в дверях. Не поверила. Первое желание спрятаться от этого звонка. Набрала в легкие воздуха и так стояла, задержав дыхание, приходила в себя. Сработало сознание, включился мозг. Мне не стало спокойнее, я поняла, что размышляю.
«Этого следовало ожидать. Он вернулся. Как я представлю его гостям? Знакомьтесь, Артем Мерзлый? Пусть сами гадают, кто, что? «Это какой же Мерзлый?» Улыбка у Мишки игривая, пустая. Нет, я не имею права оставлять его с ними один на один. Артем Мерзлый. Пауза тут ни к чему. Сразу же добавить — из лаборатории Кирилла. Можно и подурачиться: невозможно перспективный, непостижимо талантливый? Они должны понять. Выбор сделан, меня ничто не страшит».
Все остальное похоже на новогодний сон. Грустный сон, в котором падающий снег размывает силуэты героев.
— Ты?! — Я растеряна. Это похоже на розыгрыш. Где-то за его спиной затаился Артем.
— Я. — Кирилл бросает сверток на стул, дует на озябшие руки. Кивает на дверь. — У вас, я вижу, гульба?
— Да. Так получилось. Что же ты стоишь? Там все свои. Тебе будут рады.
Голова еле заметно качнулась, не хотел слышать, а может быть, просто предупредил. Не будем об этом. Развернул сверток, встряхнул холодные цветы.
— Значит так!.. — потрогал подбородок. — Это тебе.
Беру цветы. Лицо никак не найдет нужного выражения.
— Ты очень внимателен, — бормочу, тут главное не останавливаться, а говорить, говорить. — Спасибо. Мишка напечатал повесть. Андрей переводится в Москву. У Димки снова сын.
Он согласен. Сжимает лоб, скулы, подбородок. Он просит разрешения закурить. Я разрешаю, кури. Передернул плечами, оглянулся, отвык от своей уже забытой квартиры.
— Анюта спит?
— Спит.
— Тем лучше. Я хочу ей положить под подушку. — Петух сверкнул золотым гребнем, крутнул заводной головой, прокукарекал.
— Какая прелесть!
— Пожалуй. — Он прошел по коридору на цыпочках, постоял перед открытой дверью, вслушиваясь в ее дыхание. Осторожно положил игрушку рядом.
Я чувствую, как немеют виски. Перед глазами все плывет.
«Господи, только бы не заплакать, только бы не заплакать».
— Скажешь, что приходил Дед Мороз. Ей должно понравиться.
— Она выросла, Кирилл. Она уж не верит в Деда Мороза.
— Жаль. Чтобы понять, как важно хотя бы в чем-то остаться ребенком, надо состариться. Смешно, правда? Значит, не верит?
— Нет, не верит. Ты уходишь?
Устало стегнул перчаткой по руке.
— А ты им ничего не говори. Мало ли, слесарь зашел. В новогоднюю ночь кран починить.
— Видишь ли…
Рука не двинулась, качнулись лишь пальцы.
— Ты, пожалуй, права. Два слесаря в одну новогоднюю ночь — это уж слишком.
— Смешно, согласен? Стоять в парадной напротив, подглядывать, кто придет, когда придет. — Он протестующе поднял руки: — Только не надо…
— Я не о том. У тебя оторвалась пуговица.
Он стиснул зубы, скулы напряглись, словно их растянули тугие желваки.
— Бездна целомудрия. Можно сойти с ума. Прощай!
Он забыл, что у нас нельзя хлопать дверью, не срабатывает замок.
Здравствуй!
Никак не могу сосредоточиться. Главное, второстепенное — все перемешалось. Только, пожалуйста, не делай из меня упрямого ревнивца. Ты здесь ни при чем. Наша ссора с Артемом имеет свою историю. Я тоже жалею, что группа распалась. Стечение обстоятельств. Ты хочешь знать каких? Изволь. Брагину дают институт. Старик на распутье. Не знает: принимать предложение или отказаться.
Если думать о науке, ответ должен быть один — принимать.
Если думать о Брагине… Но о Брагине нельзя думать вне науки.
— Нужно время, — парирует Брагин, — а у меня его нет. Наука ждать не будет. Мне шестьдесят пять. Вы понимаете, что такое шестьдесят пять? Нет, не понимаете. В тридцать шесть это понять попросту невозможно. Это значит, дорогой мой, что каждый год, который я проживу сверх, я воспринимаю как некое везение. В чем прелесть мечты? В ее реальности. Вы согласны?
Брагин подходит к окну. Ветер дует порывами. Осень. Слышен скрип деревьев, они качаются на ветру. Цвета листьев не понять, грязно-зеленые, словно прихвачены ржавчиной, и верещат странно, позванивают, дребезжат, как жестяные листья могильных венков.
Брагин спохватывается, увидел то, что хотел увидеть.
— Я похож на эти листья, — говорит профессор, старательно подбирая слова. — У них вполне пристойный вид. Впрочем, это видимая благость. У этих листьев уже никогда не будет весны. Мечта, к которой ты не способен приблизиться. Экскурс в нечто. Абстракция. Ученый суть рационалист, ему претят абстракции. Однажды проснешься и вдруг поймешь: твои мечты уже не принадлежат тебе. Осуществлять их будут другие. Друг мой, это самое тяжкое пробуждение.
Стоило великих трудов переубедить старика. До сих пор я не уверен, что мне это удалось. Брагин капризен, может и передумать. Он не сказал «нет», но и не сказал «да». Выторговал наверху время на размышление.
Вечером Брагин позвонил мне домой. Я бестолково молчал, не зная, как отнестись к столь решительно заявленному брагинскому вниманию. На моей памяти это второй случай. Брагин заговорил нервно.
— Как вы думаете, зачем я вас беспокою на ночь глядя?
Мое невнятное «не знаю» его не удивило.
— Мне нужны не сочувствующие, а единомышленники; не попутчики, а команда. Вы готовы взяться за подбор этой команды?
— Я?! — Моя растерянность была искренней. — Я руковожу группой.
— Н-да. А я — проблемной лабораторией, кафедрой. Утром ваши доводы выглядели убедительнее.
Я почувствовал в его голосе жесткость. Сейчас он закашляется. И уже после этого доброжелательности не будет и в помине.
— Короче, — обрезал Брагин, — могу я на вас рассчитывать?
— Но профессор…
— Завтра. Я должен знать ваш ответ завтра.
Прерывистые гудки отбоя сверлят тишину.
Разговор в духе Брагина. Он даже не знает должности, на которую намерен меня пригласить. В его понимании это меркантилизм. И, начни я говорить об этом, Брагин побагровеет, и уже не остановить его порицающего порыва.
В моем распоряжении была только ночь. Я далек от того, чтобы подозревать какой-то злой умысел, однако время для телефонного разговора Брагин выбрал удачно. Мне не с кем посоветоваться.
Брагин повесил трубку, и тотчас перезвон кремлевских курантов оповестил полночь.
Меня не только стеснили в действиях, мне дали понять: наиболее целесообразным окажется то решение, которое я приму наедине с самим собой.