Бейли вовсе не улыбалось оставаться в этой второсортной пьесе еще пять лет, переигрывая заново затяжную, мрачную, неприглядную войну в умирающей с голоду стране. Что же это? У него нет выбора, раз нет связи с MAPHISом?
Лимузин остановился перед светофором у Парламент–Сквер. Повинуясь внезапному импульсу, Бейли распахнул дверцу, выпрыгнул на тротуар и побежал.
Сзади раздались удивленные возгласы, но он не обращал внимания. Свернув за угол, он помчался по узкой боковой улочке, мимо старинных, в саже и копоти, домов. Он снова свернул за угол и… налетел на невидимую преграду.
Не было ни боли, ни толчка — просто его как бы мигом заморозило. Он попробовал пробиться вперед, но мускулы сковал паралич, а улица выглядела, точно фотография. Стояла гробовая тишина. Ни звука, ни движения.
Он хотел было что–то сказать, но обнаружил, что не может.
Ему стало страшно. Ясно одно, либо отказало оборудование, либо произошел сбой в программе. Сознание его все еще жило, но обширная, сложная программа, симулировавшая поступавшие ощущения, зависла. Да, зависла; в худшем случае все вокруг наверняка потемнело бы. Система работала словно по замкнутому кольцу. Он чувствовал воздух в легких ждавших выдоха, вес тела, перенесенный на одну ногу, в то время как другая повисла в воздухе. Может быть, сбой вызван им самим. Ведь он сделал нечто неожиданное: Выскочил и побежал в тот район, данных которого у MAPHISа могло не быть. Хотя в сценарии с самого начала что–то пошло вкось: он же посылал команды системе, а та не отзывалась.
Он попытался пошевелиться, но не смог даже моргнуть. Он застыл на тротуаре, глядя прямо вперед; пара пешеходов недвижно замерла примерно в квартале от него; посреди улицы застопорились машины с тающими дымками позади.
Затем элементы декорации один за другим начали пропадать. Пропали пешеходы, исчезли машины.
Неужели я буду следующим, в ужасе подумал Бейли. Ему вдруг очень захотелось жить, пусть жизнь — просто симуляция…
Белая полоса посреди мостовой начала рассасываться, точно дорога впитывала ее в себя. Внезапно исчезли щели между камнями, которыми вымощен был тротуар. Все вокруг лишилось деталей: пропали отражения в стеклах витрин, облака в небе, дорожные знаки, промежутки меж кирпичами в стене здания напротив. Изображение до абстрактности упростилось: черная улица, серый тротуар, грязно–рыжие фасады домов, окна в белых рамах.
Затем исчезли и окна. Теперь Бейли окружала абстрактнопримитивистская картина: полдюжины больших кубов однообразно–ровного цвета.
Пропал и тротуар, оставив под ногами лишь темно–серую бездну. Здания пропадали одно за другим, оставляя за собой лишь гладкую серую равнину до самого горизонта. Начала исчезать и дорога.
И, наконец, небо. Оно постепенно темнело, пока не сравнялось цветом с лежавшей внизу равниной, и больше глазу не за что было зацепиться: все вокруг было сплошь серым.
Да заберите же меня отсюда, ради бога, подумал Бейли. Вытащите, заберите, куда–нибудь, назад, домой… назад — куда?
Страх его усилился — он понял, что не может вспомнить название района, где жил… Это… это было в таком большом городе на западном побережье, в штате… В каком штате?
Он поспешно начал зондировать свою память. Прежде, чем стать инфоморфом, он был следователем. Да, это он отлично помнил. Работал он… в каком–то бюро. Национальном бюро… Нет, неверно. Память точно испарялась. Думай, приказал он себе. Сосредоточься. Твою жену звали… Шерон? А сына — Дэйвид. Нет, Дональд. И ты ездил на работу в машине по… по дороге, она называлась ран–уэй. Или бай–уэй? Ездил в такое место, такое высокое, сделанное из… из чего–то блестящего. Там были люди, одни — просто замечательные, а другие — нет. Они что–то тебе давали… Еду. Ты вез еду домой, ел и шел спать. Иногда тебе снились плохие сны, и когда ты просыпался, рядом была прекрасная женщина. Она заботилась о тебе.
Хочу домой, подумал он. Хочу… Чего хочу? Хочу к… к кому–то, кто любит меня. К кому–то, кто обо мне позаботится, кто знает, как меня зовут…
А как меня зовут?
То была последняя его связная мысль. Серое вокруг понемногу темнело, что–то теплое и мягкое обволокло все тело, в ушах зашипело. Умственная работа точно споткнулась. Сознание, точно изображение в кинескопе старинного телевизора, внезапно сжалось до световой точки, медленно блекнущей и пропадающей бесследно.
КРУШЕНИЕ
Машина лежала на берегу, искореженная, почерневшая. Мерзко воняло копотью и жженой резиной. Оконные стекла потрескались от жара, а камни вокруг были липкими от остатков химикалий, которыми пожарная команда сбивала пламя.
— Проломил ограждение вон там, — сказал высокий, худощавый полисмен, отряженный охранять место происшествия. Ему было немного за 20, униформа сидела на нем мешковато, а голос звучал как–то чересчур громко, точно служивый старался громкостью искупить недостаток солидности. — Вон, видите?
— Да, — сказала Шерон, слишком расстроенная, чтобы обращать внимание на подобные мелочи.
Подпрыгнув под временное ограждение, она начала спускаться по камням, в прожилках водорослей. Под ногами хрустели ракушки. Приближался прилив, и ветер доносил до нее брызги воли, бивших в берег едва ли не под ногами. До заката оставалось часа два; низкое солнце золотило поверхность океана.
Она подошла к машине. В груди защемило. Хоть она и знала, что тело мужа уже убрали, Шерон словно шла к его последнему приюту — или, хуже того, к тому, что его убило. Убийство, вот что это такое, на этот счет у нее не было теперь никаких сомнений. Она решила, что он представляет серьезную опасность для их исследований, и потому поместили его в машину, устроили катастрофу, убили его так, чтобы все выглядело несчастным случаем. В этом, после всего, услышанного от Юми, Шерон была уверена.
— Осторожнее там, на камнях, — крикнул сверху полисмен. — Они могут быть скользкими, понимаете? — Он сделал паузу. — Вообще, что вы там ищете?
— У мистера Бейли в машине был кейс, — сказала она.
Он рассмеялся.
— Черт; немного; наверное от этого кейса осталось.
— Кейс был в металлическом корпусе. Он должен уцелеть, хотя бы сгорело все остальное.
О самодельном пистолете она не упомянула. Остановившись у взломанной рабочими из спасательной команды дверцы со стороны водителя, она заглянула внутрь. Внутри все было покрыто толстым слоем копоти. Почерневшие пружины сидений, каркас панели управления. Пол в потеках застывшего пластика усыпан пеплом. Ни следа кейса. Ни спереди ни сзади.
Подобравшись к задней части машины, она подцепила ногтями крышку багажника. — Эй, вам не положено там шуровать! Полисмен начал спускаться к ней. — Вы, конечно, журналист, но это же вещественное доказательство!
Не обращая на него внимания, она зашарила в сумочке на предмет связки запасных ключей — она всегда носила их с собой.
— Слышите? — Полисмен был уже близко.
Найдя нужный ключ, она вставила его в скважину. Скрежет, и крышка подпрыгнула вверх, взметнув в воздух хлопья облезшей от жара краски.
Секунду она стояла, глядя в багажник. Содержимое его меньше всего пострадало от пламени. Вот резиновый мячик Дэймона оплавившийся, однако вполне поддающийся опознанию. Старое пляжное одеяло — его они использовали как подстилку. Контейнер для пикников, пара темных очков. Шерон покачнулась, и ухватилась за край багажника.
Обогнув машину, к ней подошел полицейский.
— Э, как вы ее открыли?
Кейса не было. Шерон сунула ключи в сумочку, захлопнула крышку и пошла прочь.
Не обращая внимания на полицейского, она вернулась на хай–уэй, прошла к своей машине, стоявшей у обочины и некоторое время сидела, устремив невидящий взгляд в океан.
Она ясно помнила, что находилось в кейсе Джима: пистолет, обрезок металла, из лаборатории, фотокомпозит Розалинды Френч, compad и документация по проекту «Лайфскан». Очевидно, два последних предмета он взял с собой в дом Готтбаума; вот как они потом оказались у Юми. Шерон была уверена: остальное он скорее оставил бы в машине, чем рискнул показать Готтбауму.
Итак, ясно: Готтбаум и его [?] перехватили Джима по пути домой, забрали из машины кейс, а затем организовали «несчастный случай». Она сжала кулаки так, что почти впилась в ладони. Затем, опомнившись, аккуратно положила руки на колени. Но, по мере того, как она пыталась успокоиться, эмоции, точно маятник, описали дугу от злобы и глубокой, горькой печали.
Зря она сюда поехала. Думала, если хоть как–то действовать, будет легче, а сама только убедилась в собственном бессилие.
Руки дрожали. Она завела машину, сделала разворот и поехала обратно в Лос–Анджелес.
СПИСОК ЖЕЛАНИЙ. (Wish list)
Позже, дома, когда Дэймон уснул, а няня ушла, Шерон сидела за обеденным столом, уставившись в чистый лист желтого блокнота. Джим не раз смеялся над ее привычкой к ручке и бумаге, называл это анахронизмом, «очень двадцатовековым», и иногда величал ее «последней из грамотян[?]». Но заполнение линованных строк от руки, ход шарика по бумаге, наблюдать возникновение текста — все это так успокаивало…
Глядя на страницу, она переживала заново последние 24 часа. Вчера, в воскресенье, после расставания с Юми в аэропорту, она приехала домой, и ей опять позвонил Джим, или кто–то с таким же точно голосом. Сказал, что машину наконец начали ремонтировать, но ремонт займет больше времени, чем ожидалось, а он очень устал, чтобы возвращаться в Гранада–Хиллс. Он решил провести еще одну ночь в мотеле и приехать домой рано утром в понедельник.
Терзаемая сомнениями, посеянными Юми, Шерон хотела было поехать к нему. Не надо, ответил он, незачем.
— Хотя бы скажи, где остановился, — попросила она. Как тебе можно звонить?
Он начал было отвечать, но линия отключилась. Телефон ее вырубился окончательно: она никуда не смогла больше позвонить, и ей никто не звонил, до самого сегодняшнего утра, когда с ней связались из полиции, уведомить, что обнаружена разбившаяся машина, числящаяся за ее мужем. Идентификация водителя не представляется возможной, и им неизвестно, кто он, но завтра из лаборатории поступит образец ДНК. Но Шерон не сомневалась: тело из машины, лежащее в полицейском морге, принадлежит ее мужу.