— Загордилась, славутница. Без провожатых и дороги к Але не знаешь. Видела ведь в окошко, что Аля приехала…
— Нет, не видела. Я только с фермы пришла.
— Аля приехала — и сразу ко мне с вопросом: «Где-то Нюра? Чего она не идет? Сбегаю, мама, к ней». С матерью двух слов сказать не успела, а уж к тебе бежать собралась. Сиди, говорю, вертихвостка. Не отпустила ее. Так пока на стол собирала, она все равно улетела к тебе.
Петиха опять посмотрела на туфли. Под ними темным пятном скопилась вода. И не стерпела, укорила дочь:
— Ухайдакаешь туфли-то.
— Да ладно, мама, — остановила ее Алевтина. — Илюша новые купит.
— Напокупаешься на тебя, — вздохнула старуха и обеспокоенно посмотрела на дочку: чего-то она никак не могла в ней понять и оттого тревожилась.
Перед тем как садиться за стол, Алевтина повела Нюрку в горницу — показывать наряды. Платья и кофточки у нее были красивые, но Нюрка не завидовала подруге: в деревне в таких куда пойдешь? Разве в район когда съездить, так и то вырезы на груди велики слишком.
Но у Нюрки повлажнели глаза, когда она увидела паспорт. На гербованных листочках старательно выведена тушью новая фамилия Алевтины. Нюрка непривычно повторила ее:
— Елсукова.
Илюшу по фамилии в деревне никто не звал. Как железом каленым выжгли, на всю жизнь припечатали прозвище Илюша Центнер. И был-то он худенький, с рукавицы весом, а вот поди ж ты — Центнер, и всё.
Слыл Илья недотепой. Про таких говорят в деревне: на ходу уснет. Ветром вырвало с крыши у Елсуковых тесину, так все лето упиралась она одним концом в желоб, а другим — в землю. И только когда уходили ребята в армию, пришли к Илье пиво пить, Коля Задумкин не вытерпел, забрался на крышу.
Девки обходили Илюшу за три версты, даже на проводы не заглянули к нему. А он, отслужив три года, остался в армии на сверхсрочную — в кладовщики пошел, — приехал в первый же отпуск да и увез Алевтину.
— Вот тебе и Илюша, — дивились бабы. А уж больше-то всех удивилась Нюрка. Три зимы с Алевтиной на ферме вместе работали, все пополам делили. Уж кто Алевтину лучше Нюрки знал — никто.
Перед отъездом пришла Алевтина на дойку, смеется:
— Илюша Центнер замуж зовет.
Посмеялись вместе, а на другой день не явилась она на работу: Елсуковой стала.
Чего же делают с девками паспорта.
…Мария Петиха заглянула в горницу:
— Самовар-то стынет. Второй раз ставить не буду.
Сели за стол. Выпили по рюмочке красненького. А разговор, как раньше-то, не вязался. Отвыкли, видать, одна от другой, Алевтина спросит, Нюрка ответит коротко. Нюрка для приличия вопрос задаст — Алевтина проронит слово. А думают, видно, каждая о своем.
— Вы, девки, как умирать собрались, — не выдержала Петиха и еще налила по стопке. — Аль! Ну вот ты посмотри на Нюру, — сказала она озабоченно. — По-о-олнень-кая, как помидорчик… А ты-то чего иссохла вся?
И опять затуманились у старухи глаза.
— Да хватит, мама, — поморщилась Алевтина. — Дай хоть посидеть с человеком.
— Да я ведь чего… — покладисто согласилась Петиха. — Я молчу…
Она отщипнула от пирога кусок мякиша, вместе с крошками, подобранными со скатерти, бросила его на язык и долго и отрешенно перетирала беззубыми деснами. Отвернулась даже от девок в угол. А в глазах не таяла, синела тревога, и Петиха, наверно, сама не заметила, как снова ввязалась в беседу:
— Я ведь только чего и сказала-то — что Нюра полненькая…
— Ну, завелась как пластинка…
Петиха положила пирог на стол, заморгала повлажневшими ресницами. И дочь, предупреждая ее обиду, ущипнула Нюрку за бок:
— А тебя и правда ухватить не за что, — сказала она неестественно весело. — Как мячик стала…
— Сама-то какая была, — сказала Нюрка.
— Вот и я ей про то толкую, — обрадовалась неожиданной поддержке Петиха. — Сама-то мягонькая была, аккуратненькая…
Алевтина возразила ей строго:
— А теперь полные-то не в моде.
Петиха всплеснула руками:
— Да перед матерью-то чего выкручиваешься? Вижу ведь, не слепая: по абортам заладила.
— Ну, мама-а…
— Ладно, ладно, не мамкай. Замужнее дело такое — стыдиться нечего.
Алевтина встала из-за стола:
— Спасибо за хлеб-соль.
Позвала Нюрку в горницу.
Петиха растерянно посмотрела ей в спину:
— Да я ведь чего и сказала-то… Вот, Нюра, при тебе весь разговор наш был… Ты как своя… Не пойдешь по людям трезвонить… Вот скажи ты ей: ну разве есть за что на меня обижаться, не правду, поди, говорю ей?.. Сердце-то у меня ведь тоже не каменное. Матерь ведь я. И пофыркивать на матерь нечего…
Лицо у нее покраснело и сморщилось. Углами платка — то одним, то другим — она стала сушить под глазами, тихонько всхлипывая.
В горнице Алевтина снова выдвинула из-под кровати свой чемодан и отыскала под ворохом платьев белые носки.
— Вот подарок тебе.
Когда-то такие носочки было днем с огнем не сыскать. Кто б ни поехал в город, от всех девок один заказ — купи носочки.
— Ой, Алька, да не носят теперь такие…
По простоте сказала. Лучше бы промолчать. От подарка разве отказываются?..
Алевтина захлопнула чемодан, на кровать села.
— А раньше-то как гонялись, — сказала она задумчиво.
Вспоминать было начали, как бегали раньше плясать на игрищах, парней-то прежних всех перебрали, кто где пристроился да кто женился уже.
Но разговор выходил невеселый. И Алевтина, то ли желая взбодрить его, то ли задумав выведать подробности, о каких в письме не расскажешь, спросила:
— А ты, чертовка, скоро ль замуж пойдешь?
— У меня женихи не выросли.
— Ну не скажи-и, — возразила Нюрке подруга. — Твой жених давно в переростках бегает. Вот, правда, работа у пастуха ответственная — для женитьбы времени не найдешь…
Нюрка заалелась вся, понимая, что Алевтина намекает на Колю Задумкина.
— Он у тебя ничего-о, — не унималась подруга. — Я б за таким глаза закрыла — и хоть сегодня в омут. Ой, и налюбились бы с ним на дне-то омута…
Алевтина захохотала. «Ну и кобыла», — подумала Нюрка, чего-то пугаясь и оттого не находя слов, какими можно урезонить насмешницу.
— А может, он у тебя такой: и тебя блюдет, и по бабам не бегает? — затаившись в прищуре, спросила Алька.
— Не бегает!
— Неужели такой терпеливый? До тридцати-то лет? Ох, не маху ли я дала, поторопилась с замужеством. Ведь и глянулся мне раньше-то. — Алевтина пронзительно посмотрела на Нюрку, и та поразилась: смеху-то нет у хохотуньи в глазах, смех-то во рту завяз.
Нюрка, охваченная смутным беспокойством, засобиралась домой. Алевтина ее не удерживала, сидела, обмякнув, на кровати.
Не получилось ни разговора у них, ни шутки.
Нюрка торопилась с работы. И проскочила бы Алевтинин дом, если бы подруга ее не окликнула:
— Куда военным-то шагом да с перебежками?
Алевтина сумерничала на скамеечке у ограды. Подолом прикрыла за спиной крапиву: боялась, видно, платье измять, сидела на голой доске. Она лениво встала и, покачивая бедрами, завышагивала с Нюркой рядом:
— Пойду к тебе ночевать.
И раньше такое случалось: захочется языки почесать — спать ложились вместе.
— Смотри, рано вставать мне, — предупредила Нюрка. — Боюсь разбудить тебя…
Алевтина почувствовала насмешку:
— А ты не бойся, — сказала она и прищурилась, как вчера, когда говорила про Колю. — Я на ферму с тобой пойду.
Многозначительно как-то сказала.
Нюрка стрельнула в нее глазами:
— Ну, ну, покажись, какова теперь стала…
Алевтина хотела что-то ответить, но навстречу шли двое парней. Один был с Алевтину ростом, а другой чуть пониже, бритый.
— Здравствуйте, — сказала им Алевтина.
Парни удивленно поозирались и молча прошли мимо. Уже на бугре, сообразив, что, кроме них, на улице никого не было, они обернулись разом, обрадованно воскликнули:
— Здравствуйте, девочки.
Алевтина громко и как-то неестественно захохотала.
— Ты чего? — испугалась Нюрка. — Это ж не наши.
Парни выжидательно постояли, подумали и, закурив, пошли дальше.
А у Нюрки все еще дрожал в ушах ее смех.
— Сумасшедшая, — сказала она. — Разве можно с чужими-то?
— Ты смотри, какая пугливая, — не поверила Алевтина. Или притворилась, что не поверила. — А чужие-то разве хуже?
И опять засмеялась натянуто.
Кровать под марлевым пологом у Нюрки стояла в левом углу повети, свободном от сена. Девки легли и еще долго смотрели сквозь марлю на шелестящую крышу, пока темнота не замазала узкие полосы света. И тогда поветь начала жить таинственной жизнью. Шуршало, уплотняясь от собственной тяжести, сено, будто в нем бегали мыши. Внизу, во дворе, одиноко вздыхала корова, и, невидимые, зудели над пологом комары.
— Тишина-то какая, — прошептала гостья. — Отвыкла я уже от такой.
Нюрка устроилась поудобнее, закрыла глаза.
— Ты не перепугайся завтра, — предупредила она подругу. — У меня над кроватью будильник висит.
— А ты уж спать собралась?
— Да ведь рано вставать…
Алевтина вздохнула:
— Доярка как солдат в карауле, — сказала она задумчиво. — Солдат два часа спит, два — бодрствует, а два — на часах стоит. За сутки и набирается вроде бы восемь часов сна и восемь свободного времени, а из караула очумевшим приходит…
— Это ты про Илью?
— Нет, про доярку. Сравниваю просто.
— Чего-то раньше не сравнивала…
— А раньше не с чем было…
Завозились на нашесте куры. Под осторожными шагами кота глухо прошелестела на крыше дранка. И опять стало тихо.
Алевтина не могла молчать в такой тишине:
— Я вот только теперь и вздохнула всей грудью.
— Когда за Илюшу выскочила? — подколола Нюрка.
Алевтина не обиделась на нее, и Нюрка по вздрогнувшему телу гостьи догадалась, что та усмехнулась.
— Вот вы — Илюша, Илюша… А может, лучше Илюши и мужа нет.
— Ну, конечно, нет.