— Митька! — распахнув окно, закричала на него и на этот раз мать. — Куда это лыжи опять навострил? Я еще корову не подоила, а ты уж в бега отправился…
Митька, переминаясь с ноги на ногу, заканючил жалобным голоском:
— Мама, да опаздываю же…
— Ничего, один раз и не сходишь, не велика потеря. Всех-то кино не пересмотреть. А у меня сейчас Никола пробудится. Давай иди домой!
— Ма-а-ма, да я же его только что укачал… Кричать не будешь, так он еще часа два проспит.
— Кому сказано, домой!
— Ага, домой… А ты или забыла, как Ефросинья-то Карповна тебе говорила: для общего развития надо в кино ходить.
Козырь оказался надежный.
— Ну ладно, иди, — вздохнула мать. — Уж если и пробудится Никола, так до смерти не заревется. — Она закрыла створки окна и тут же спохватилась: — А у тебя деньги-то на кино есть?
У Митьки был пятачок, но он запасливо выпустил его из кулака в карман и обездоленно вытянул перед матерью пустые ладони.
— Нету.
— Ты что это? Опять нищенком хочешь лазить по окнам? — разохалась, уже не раз слышавшая о том, что полежаевская пацанва пробирается в клуб через окно в гримировочной комнате. — Сейчас же вернись домой и возьми деньги.
Ну что ж, запас еще никому не протер дыры в пиджаке. Митьке деньги не помешают: а вдруг не сегодня-завтра билеты на двоих покупать придется?
— Ну вот, теперь иди развивайся, — ласковым подзатыльником проводила его мать. — Да смотри, если учиться неважно будешь, всю зиму просидишь взаперти.
Митька раньше не очень-то беспокоился о своем общем развитии. Если и не посмотрит какую картину, не велико расстройство: все равно в голове всего не удержишь. Вон возьми Вовку Воронина, который ни одного сеанса не пропустил, а «Точку, точку, запятую» в прошлом году смотрел даже восемь раз… Он же от этого не стал умнее других. Наоборот, у него такая мешанина в мозгах произошла, что все на свете исперепутал: начнет рассказывать какой-нибудь случай из фильма «Точка, точка, запятая», а имена героям дает по картине «Сто дней после детства». Да и случаи-то испереврет, насобирает с бору по сосенке — разбирайтесь, откуда какая.
Нет, не желание повысить свой общий уровень тянуло Митьку Микулина в клуб.
В Полежаево приехали из Шарьи на уборку льна студентки медицинского училища. Да и не студентки покуда, а такие же, считай, школьники, как и Митька Микулин. Нынешней весной закончили по восемь классов, сдали экзамены в медучилище и часу еще не прозанимались по своей специальности, белого халата не успели примерить, как отправили их в Полежаево.
— Можно сказать, что абитуриенты, — щегольнул иностранным словечком Алик Макаров. Ну, Алик Макаров — го-ло-ва-а, не смотри, что вместе с Митькой в седьмой класс пойдет, все на свете знает.
Вот Алик-то Макаров и свел всех с ума. Может, если б не он, никто бы и не обратил на шарьинок внимания. Ну, приехали и приехали… Эка невидаль! Каждый год кого-нибудь присылают в Полежаево на уборочную. Правда, не таких молодых. Председатель колхоза, так тот, говорят, узнав, что привозят девчонок, даже расстроился, звонил по телефону в район: зачем же, мол, вы к нам этих пигалиц направляете — за ними еще за самими нянька нужна. А из района его осадили: не нуждаешься в помощи, студенток перебросим в другой колхоз…
Во-первых, не студенток все-таки, а учащихся, как правильно подметил всезнающий Алик Макаров. Студенты в институтах и университетах, а в техникумах учащиеся. А во-вторых, и не учащиеся даже — абитуриенты… Ну да ладно, в школе тоже были учащимися, пускай в учащихся еще немного походят. То, что девчонок следовало называть по-прежнему, как и в школе, в какой-то мере сравнивало их с полежаевскими ребятами. Подумаешь, в медучилище поступили… Как были учащимися, так ими же и остались. На каких-то год-два только и постарше Митьки и Алика.
Если же по внешнему виду судить, то еще неизвестно, кого можно принять за студентов, кого за школьников. У Митьки косая сажень в плечах: сколько он картошки на спине перетаскал из огорода в подполье, сколько дров испилил-исколол, сколько воды переносил в ведрах — и не хочешь, атлетом станешь. А девчушки-то почти все замореныши, одна другой тоньше.
Не Алик бы Макаров, так Митька и не разглядел в них никакой красоты. Алик всех с толку сбил.
Шарьинок привезли в Полежаево к вечеру. Пыль за машиной уже не вздымалась к небу, а, отяжелев от росной прохлады, шуршала, как снежная поземка, почти не отрываясь от дороги.
Митька как раз сидел у распахнутого окна и качал ногой зыбку. Веревочная петля то и дело соскальзывала со ступни, и Митька сердился, наклоняясь, чтобы поправить ее. Поэтому он и прозевал тот момент, когда шофер Колька Попов развернул грузовик у колхозной конторы (а разворачивался Колька лихо, заставляя людей испуганно вскрикивать). Митька услышал лишь этот обморочный вскрик и увидел, как Колька открыл кабину и, выставив левую ногу на подножку, шутливо скомандовал:
— На первый-второй рассчитайсь!
Девчонки подняли в кузове гвалт, захохотали.
Колька ущипнул сидевшую у борта толстушку. Она взвизгнула, а он, скаля белые зубы, уже потянулся к ее соседке. Та заметила извивающуюся змеей Колькину руку, вскочила, держась за борт кузова, замахала кулачками, как мотовилами.
В это время перед конторой и объявился Алик Макаров.
— Ну что, Николай, — поздоровался он с Колькой за руку, — помощников нам привез?
— Да, вам, вам, — съехидничал Колька, нагоняя на лицо озабоченную хмурость. — А то ведь ты тут весь изработался, — намекнул он на то, что Алик в эту горячую пору бездельничал.
Алик не обратил внимания на его издевку, зашел с другой стороны кабины и поднялся на подножку. Рыжая голова его наклонилась над кузовом как подсолнух.
Шарьинки сидели на соломе и, видимо, не очень-то торопились вылезать из машины.
— Девочки, приходите вечером в клуб, — пригласил их Алик.
Шарьинка, увернувшаяся от Колькиного щипка, насмешливо удивилась:
— А у вас разве и клуб есть?
Белые, как льняное волокно, косички у нее были уложены на затылке бубликом. Наверно, совсем недавно из них выплели бантики, потому что косички без них выглядели очень уж жидкими.
— А вы думали, что к питекантропам приехали? — довольный своим остроумием, засмеялся Алик.
— Ой, какой знающий мальчик, — потрясенно покачала головой белокурая. — Не зря, видно, солнцем меченный…
— Рыжий да рябой — самый дорогой, — отпарировал Алик.
Шутливому разговору не суждено было продлиться. Из конторы вышел расстроенный председатель колхоза.
— Николай, — распорядился он, — шесть человек оставь в Полежаеве, пять отвези на Большую Медведицу, а остальных — на Высокую.
И вот эти-то шестеро, что остались в Полежаеве, и оказались обреченными на то, чтобы отвергать или принимать ухаживания Алика. Они еще не знали об этом, но Митька-то это предвидел.
Светловолосая девчушка, увернувшаяся от Колькиного щипка, подала Алику свой рюкзак, будто считала, что он только для этого и пришел сюда, протянула ему руку и, опираясь о нее, ловко соскочила на землю.
Следом за ней выпрыгнули из кузова и остальные, смущенно гася парашюты платьев.
— Алик, ты их троих к Павле Ивановне сведи, — подсказал Колька Попов, — а троих — к Тишихе, — и захлопнул дверцу кабины. Стартер дал обороты мотору. Машина, обдав девчат гарью, покатилась под уклон вдоль деревни.
Алик, как услужливый квартирьер, развел шарьинок по домам и, еще не успев успокоить сердце от тяжести чемоданов и рюкзаков, прибежал к Митьке:
— А ты знаешь, в Полежаеве лучших оставили! — заявил он.
Ну и что? Полежаево от этого не расцветет и не разбогатеет. Вот если бы работников привезли лучших, тогда другое дело. А Митька в окно их видел: прав председатель колхоза: на таких надежда плохая. Ведь эта, тоненькая, с белыми волосами, в поле работать начнет, так в спине переломится. И остальные не лучше ее…
— Вечером в кино прийти обещались, — ликовал Алик. — Высмотришь…
— Да я уж насмотрелся на них.
— В окно-то?.. Ну-у, — укоризненно протянул Алик. — В окно не считается. Я вот им устраиваться помогал и познакомился с каждой, знаю, какую как и зовут.
Ну-ка, счастье-то привалило какое — знает, как и зовут. Смех и грех: так и есть, в кавалеры к приезжим подкатывается. Да они же тебе не ровня…
Алик будто и не замечал Митькиной ухмылки, соловьем перед товарищем заливался:
— Беленькую — задиристая такая — Светой зовут. Эта, пожалуй, из все-е-ех. Общительная, веселая. Я таких в жизни не встречал. Ну и другие, конечно, хорошие. Та, что поменьше, Вера. А в серой кофточке Катя. Да трое еще у Тишихи… Так что, Дмитрий, живем!
— А чему радоваться? Они студентки, а ты всего-навсего в седьмой класс перешел…
— Понимал бы чего! — осадил его Алик. — Разве возраст имеет значение? Если хочешь знать, так женщине столько лет, сколько она себе даст. Ты у нее никогда про годы не спрашивай.
— Да ведь спрашивай, не спрашивай…
— Ну чудило, — выпятил губы Алик. — Главное-то что? Главное — взаимопонимание. Когда взаимопонимание есть, любви все возрасты покорны. Да и — подумаешь! — разница невелика, два года всего. Я в Улумбеке, когда в пятом классе учился, восьмиклассницу любил, и то ничего… А в вашем Полежаеве целое лето живу — и ни одна девчонка еще не понравилась. Климат у вас, что ли, другой?
Ох уж, дался Алику этот Улумбек. Вот и жил бы там при хорошем-то климате, нечего было к нам в Полежаево переезжать. А то третий месяц только и разговоров — Улумбек, Улумбек… Уже в ушах звенит.
Алик, не найдя у Митьки взаимопонимания, понес свою радость дальше. Наверняка к Вовке Воронину побежал: Вовка — человек сговорчивый. Только скажи ему: без тебя, мол, Вовка, дело — табак, — за товарища жизнь положит. Ну, Алик Вовкиной услужливостью воспользуется. Вон как на крыльях летит. Хоть бы для солидности на шаг перешел.
Интересно, как у него дальше будут развиваться события. И чего уж он в этих пигалицах разглядел такого? Вроде бы девчонки девчонками, не лучше и не хуже полежаевских — самые обыкновенные.