Но не может же быть, чтобы обыкновенные. Алик не такой человек, за обыкновенными сломя голову не полетит. Вон сам же и жаловался, что третий месяц живет в Полежаеве, а ни одна девчонка не поглянулась. Значит, эти не полежаевским чета, уж Алик-то понимает, что к чему.
Митька нацепил веревочную петлю на ногу и опять стал укачивать брата, хотя Николка не шевелился, посапывал себе в обе ноздри.
Какой-то зуд зацепил Митьку, не сиделось никак одному. Зря Алика отпустил! Нет бы порасспросить, а то сразу во-о-зраст. И в самом деле, какой там возраст? Вон и мать у Митьки на два года старше отца — живут, не разводятся, она еще моложе отца и выглядит. Ну-ка, дурачина, возраста испугался…
Да почему испугался? Он-то, Митька, при чем? Не он женихается — Алик. Пусть у него и болит голова.
Митька распахнул створки окна. Было по-вечернему прохладно и сыро. Но заря еще не догорела, играла румянцем вполнеба.
На реке полоскали белье — четыре бабы сразу сошлись на помосте. Согнутся — так одна другую чуть в воду ненароком не сталкивают.
Батюшки-светы, да это Павла Ивановна со своими квартирантками! Ну да, ее выводок. Вон как хорошо приурочила стирку — как раз к приезду помощников.
Митька выпутал ногу из петли, схватил ведра — и на реку.
В двадцати шагах от помоста, приспособленного для полоскания белья, переброшена с одного берега на другой половица — ее в Полежаеве лавой зовут — идешь по ней, так она прогибается, будто живая, вода хлюпает, как в пожарной помпе.
Митька вылетел с ведрами на середину лавы. Она огрузла в воду, и по ней ручейком заструилась рябь.
Митька присел на корточки, стал делать вид, что разгоняет пустым ведром тину, а какая к осени тина, вода уже давно отцвела, прозрачнее родниковой.
Павлу Ивановну девки совсем отстранили от дела. Она стояла на бережку и только поглядывала, как они полощут ее белье.
Павла Ивановна по-старушечьи прищурилась и узнала Митьку.
— Митрий, — крикнула она, — вы не баню ли ладитесь топить?
Всунулась, без нее уж не обойтись. Митька промычал ей в ответ что-то нечленораздельное, и самому не понять что.
— А-а, — удовлетворилась ответом Павла Ивановна. — А у меня местодочерницы-то, — она кивнула на квартиранток, — и работать мне не дают. На старости лет хоть понежусь…
Девчонки усердствовали, будто и не слышали похвалы. Одна только беленькая — ее, наверно, Светой-то и зовут — выпрямилась, держа на весу красные, как гусиные лапки, руки.
Ну и невесту выбрал себе Алик. Ничего не скажешь, два лаптя — пара: ни он, ни она на работе не надорвутся. Ручки, видите ли, уже отморозила. В летней-то воде…
Светлана тыльной — сухой — стороной ладони поправила волосы — воды боится, работница, — проследила, как Митька прошел мимо них с полными ведрами, и только тогда наклонилась к оцинкованному баку, доверху набитому бельем. Дома-то, похоже, и не поласкивала: Митька сразу отметил, что движения у нее не такие сноровистые, как у подруг. Того и гляди, утопит то, что полощет.
Митька принес воду в дом. А куда ее? Не баню же в самом деле топить! И не капусту поливать в огороде! Для питья наношено из колодца с утра — до краев в кадку залито. Даже на пойло корове в печи полнущие чугуны стоят. Митька заглянул в умывальник, хоть он пустой. Но ведь он не резиновый, два ведра в него не войдут. Четыре кружки отчерпнул — и все. Остальную воду пришлось выплескивать на улицу.
Митька наклонился над зыбкой — на какой щеке брат лежал, на той и лежит. Для надежности Митька качнул его пару раз — и опять к окну.
А на реке уж веселье. Девчонки хохочут. Светка даже на берег выскочила, приплясывает по траве босыми ногами. Ах, вон оно что, подол вымочила, платье так к голяшкам и льнет.
Павла Ивановна сквозь смех выговаривала квартирантке:
— Примета такая, Светочка, есть: белье полощешь да с речки с мокрым подолом домой придешь — в мужья пьяница достанется.
— А я примет не боюсь, — не унывала Светка и знай себе выплясывала на лужку.
Митька схватил ведра и снова было кинулся на реку за водой. Что за бес потянул его? Как от ума отстал… Ведь Павла Ивановна опять спросит, не баню ли затеяли Микулины топить. Да еще, чего доброго, припрется к матери, скажет, нельзя ли и ей после всех помыться.
Нет, надо пластинку менять… Самовар, что ли, вычистить на реке? А то стоит на комоде, весь в белых подтеках накипи.
Митька вернулся в избу.
Вот только бы Никола не проснулся. Да вроде не пора: недавно уснул… Вон как сладко причмокивает. Ничего, не на полгода Митька его и оставляет…
Самовар в охапку — и под гору.
Павла Ивановна, конечно же, не пропустила Митьку мимо себя, окликнула:
— Не гостей ли, Митя, ждете — самовар-то чистить несешь?
Митька, запылав красной рябиной, отвернулся от нее: ну, что за старуха такая — и до всего-то ей дело. Несу и несу… Значит, надо.
— Не грязному же ему стоять, — ответил Павле Ивановне, придя в себя от смущения.
— Вот молодец-то какой, — похвалила его Павла Ивановна.
А Светка, не успокоившаяся от баловства, подбоченилась и спросила у Митьки с вызовом:
— А вы, мальчик, пьяницей не вырастете?
Митька стушевался, не зная, как отбрить эту трещотку. Но в мыслях отметил: все-таки на «вы» назвала, значит, не такой уж и «мальчик».
Павла Ивановна замахала на Светку руками:
— Митрий-то пьяницей? Ой, дева, поберегись, а то за такое карканье чирей на языке вскочит.
Светкины подруги тоже бросили работу: еще бы, на берегу бесплатный концерт.
Митька покосился в их сторону: ничего девчонки, приглядистые. Они тоже посматривали на него с любопытством. Митька, чувствуя на себе их взгляды, зарделся еще сильнее, шагнул с луговины на песчаную отмель. Он хотел было закатать штанины, но при девчонках сделать это постеснялся, и отхлынувшая от противоположного берега им же поднятая волна выплеснулась ему на колени.
— Мальчик, и вы подол замочили! — крикнула Светка. — У вас жена тоже пьяницей будет… А у меня — муж… Может, на этом мы с вами и сойдемся? А?
— Ну артистка, — восхитилась Павла Ивановна, — с тобой не соскучишься, — и тут же, спохватившись, припугнула Митьку: — Ой, Митрий, попадешься такой, так из-под каблука не вылезешь. И не хочешь, пьяницей сделаешься… У нее любой запьет…
— Что же это вы, Павла Ивановна, так плохо обо мне думаете? — разыграла из себя обиженную Светка.
— Да неплохо, а удалая ты больно… А Митрий-то у нас тихий. Ты к нему не подкатывайся…
И кто ее тянет за язык? На посмешище прямо выставила перед девчонками. И Светка хохочет, и подруги ее за животы держатся.
Митька зачерпнул со дна горсть мокрого песку и зло растер его по самоварному боку. Ничего, парень, терпи. Сам нарвался — приезжих, видите ли, посмотреть захотелось. А с приезжими и слова не вымолвит — только отпышкивается, как еж.
Светка, видно, забыла, зачем на реку пришла, в сторону белья и не оглядывалась.
— Павла Ивановна, — подскочила она к старухе, — я бы из него бойкого сделала.
— Зна-а-мо, ты испроказишь. Я и говорю, что у тебя всякий запьет… Нет, Митя, ты от нее подальше держись. Вон у меня Вера с Катей — эти не изобидят. Вот подрастай быстрее, за тебя любую из них отдам.
Она и руки вздернула вверх: ух, ничего для тебя не жалко! Смотри ты, как разошлась — никогда не думал, что Павла Ивановна в розыгрыше так подъялдычивать умеет.
— А что, девки? — вошла она в раж. — Не прогадаете. Жених куда с добром. Такого вам и не видывать в другом-то месте. Все у него в руках горит: и с топором, и с пилой, и с молотком — во все дыры Митрий затычка. За такого бы вышли, так и не охнули б. С ребенком и то сам выводится — и спеленает, и кашу сварит — круглыми ночами спали б и огонька не добывливали б… Вот за Митей-то как…
— И варить умеет? — невинно переспросила Светка.
— Умеет, — подтвердила Павла Ивановна.
— Вот такого-то бы неплохо мне. Я на кухне возиться не люблю.
«А где любишь-то?» — чуть не выкрикнул Митька. Не на реке ли с бельем? Ба-ры-ня-а… Митька сразу распознал, что ты за птичка. Маменькина дочка — вот ты кто…
Он кипел злобой. Но не бросишься же на насмешниц с кулаками. Павла Ивановна вроде от чистого сердца его нахваливала, а эта, светлошарая, на свой лад переиначивала все.
— Ну так, мальчик, чем завершим с вами разговор? — спросила Светка. — Питать ли надежду на будущее?
— А пока ничем, девочка… Подрастете, тогда приезжайте, поговорим.
А что? Кажется, неплохо отбрил. По крайней мере, Светка не ожидала выпада с его стороны, замолчала.
Девчонки порскнули, украдчиво обменялись из-под бровей одобрительными взглядами.
— Ну что, милая, съела? — подколола Павла Ивановна. — Смотри, нашим парням палец в рот не клади.
Та, что в серой кофточке, Катя, кажется, если верить Алику, вытащила из бака наволочку и первой склонилась к воде:
— Девчонки, мы так и до утра не управимся.
Наволочка в ее руках уже ныряла уткой и даже крыльями, казалось, всхлопывала, взлетала над водой, даваясь Кате поймать себя то за один угол, то за другой, сама выворачивалась наизнанку.
— Вот у меня тоже артистка-то, — нахваливала ее Павла Ивановна.
Да, уж точно, руки у Кати не крюки — работу любят. Это с одного взгляда определишь. Да на ее руки можно без отрыва смотреть часами. Они снуют, как маленькие челноки. И ни одного-то лишнего движения, ни одной спотычки.
Катины руки чем-то напоминали Митьке материнские — такие же сноровистые, умелые.
Катя полоскала белье, стоя на коленках, и доски под ними были сухими — только кое-где темнели крапинки брызг. Ну-ка, сумеет ли хваленая Светка так белье выжать, чтобы подмостки не замочить? То-то и оно, не сумеет.
А у Кати вот получается, и она не распускает язык, как Светка, ни над кем не насмешничает. Ну, так верно: кому язык дан, а кому руки… И голова. Митька не мог допустить, чтобы умная голова и ловкие руки жили бы сами по себе, врозь. Нет, они обязательно принадлежат одному человеку. Вот болтливый язык — это да, он всегда без хороших рук. Тут связь понятная: болтаешь — работать некогда.