Павла Ивановна поставила ведро на приступок и тоже стала вглядываться в темноту, пытаясь разобрать, кто идет по обочине.
— Ой, куда это полуношники направились? — узнала она ребят.
— Вечерний моцион совершаем, — охотно отозвался Алик.
Павла Ивановна, конечно, не поняла его, но поддакнула:
— Ну, ну, хорошее дело… А я вот девкам самовар хочу вскипятить. Из клуба придут, так хоть немного погреются.
И угораздило же Вовку всунуться в разговор.
— Ивановна, ты о согреве не беспокойся! — крикнул он. — Им провожатые не дадут замерзнуть.
Павла Ивановна догадливо всхохотнула.
— Уж не вы ли в провожатые ладитесь? — в голосе у нее было удивление. — Ай, угадала? Смотри ты, троицей ходят… И у меня три девки живут…
Вовка подбоченился гоголем — на вершок сразу вырос, — но Алик подтолкнул его локтем.
— Молчи, — приказал шепотом, а вслух сказал: — Да куда нам… лаптем щи хлебать…
Павла Ивановна поняла Алика по-старушечьи:
— Ничего, ребята. Ваш век впереди, придет и ваша весна, успеете еще, напровожаетесь, а пока на аршин хоть поподтянитесь вверх. — И ушла с ведром в избу.
Алик после этого сразу сник. Митька догадывался, что Павла Ивановна подсыпала ему соли на раны. Ничего для Алика не сделать больнее, как недомерком его обозвать. Один Вовка не унывал, даже предложил пройтись по деревне с частушками.
— Скажешь тоже! — осадил его раздраженный Алик. — Ты эту патриархальщину брось! Не девятнадцатый век.
Вовка было заерепенился: причем, мол, девятнадцатый век, в Полежаеве все большие ребята и сейчас с частушками ходят. Но Алик уже не слушал его, о своем думал.
— А знаете, ребята, — предложил он, — давайте шарьинкам скажем, что мы в восьмой класс перешли.
Видно, слова Павлы Ивановны не на шутку разволновали его. Сказать можно, конечно, все, но Вовка забеспокоился:
— Ой, а если спросят чего? Я за шестой-то и то половину забыл.
Алик на него рассердился:
— Они что, экзаменационная комиссия, что ли? А если надо будет, так я им по физике за институт наговорю, не только за восьмилетнюю школу…
Алик намекал на то, что он серьезно занят проблемой беспроволочного телефона, изобретать который начал еще до переезда в Полежаево, а здесь, в Полежаеве, пошел по принципиально новому пути и, кажется, близок к финишу.
— Подождите, придет и мой час…
Вовка завистливо сглотнул слюну.
Митька продрог стоять у клуба: ночи были уже далеко не летние, от реки надувало туман, и пиджачишко у него наволг, как вата. Да было бы ради чего и стоять… Алик с Вовкой наседали на него, укоряли в измене, в подрыве товарищества, а Митька как на каленой сковородке находился. Зажмурит глаза да представит, что шарьинки из клуба вышли и ему надо к ним подходить, так сердце и опускается в пятки. Ничего с собой не поделать. Не подойти к ним — и все.
Свет в окнах клуба вспыхнул неожиданно, от него на улице стало просторнее и будто бы даже теплее. Алик первым юркнул за дерево в тень, поманил за собой ребят.
— Сейчас выйдут… Пусть не думают, что мы их поджидаем. А то загордятся… Женщине, знаешь, волю дай, так быстро на шею сядет.
Митька чувствовал себя неуютно: ну, о чем он будет с шарьинками говорить? Он со своими-то, с полежаевскими девчонками, и то не больно речист (а уж у них-то бы можно найти, о чем спросить!), для шарьинок же и вопроса подходящего не придумать. Один раз опозорился — хватит. А ну как Светка начнет его снова поддевать под ребра — не только перед девчонками, перед ребятами и то стыдно. Нет уж, ребята, вы их разговорами ублажайте, а Митька молчком пойдет. Раз для компании нужен, миритесь и с молчуном. Хорошо, что ночь темная и никто в Полежаеве их не увидит. Только бы проскочить незамеченным мимо клуба, а то очень уж яркими полосами падал из окон свет.
— Митя, так ты с которой будешь, с Верой иль с Катей? — шепотом спросил Алик.
Митька молчал как рыба, ужасаясь своей слабохарактерности. Он даже сейчас-то, когда шарьинки не вышли из клуба, уже обливался потом от того, что ему предстояло принять участие в этой мушкетерской затее. Надо бы прямо и заявить: «Ни с которой!»
— Ладно, Катю бери, — поразмыслив, свеликодушничал Вовка.
И у Митьки рубаха прильнула к потной спине.
Из распахнувшихся дверей ударили клубы пара. На крыльце тоже стало светло, и Митька узнавал всех, кто выходил из клуба.
Шарьинки не появлялись долго, Митька уж было подумал, что они остались на танцы — вот тогда-то он бы с чистой совестью и рванул домой, — но они высыпали на улицу как горох, сразу шесть, и защебетали растерянно, пугаясь ослепившей их темноты.
— Девчонки, ничего под ногами не вижу! — засмеялась одна.
— Светка, — шепнул Алик ребятам, гордясь тем, что узнал шарьинку по голосу, и вышел из засады:
— Девушки, нам по пути, — сказал он простецки. — Пойдемте, мы покажем дорогу.
Ни Вовка, ни Митька не полезли из укрытия на свет.
— Ну да, — набычился Вовка. — Мы ведь не одурели, трое-то с шестерыми идти, — оправдывался он и перед собой, и, видимо, перед Митькой.
Алик обеспокоенно оглядывался.
— A-а, это вы, наш квартирьер, — обрадовалась ему Светка. — Вы всегда появляетесь будто сфинкс.
Алик польщенно улыбнулся, а сам уже тоже ослеп на свету и щурился, когда вглядывался туда, откуда только что заявился. Он подвернулся к шарьинкам боком и воровато, чтоб они не заметили, стал подзывать к себе ребят жестами. Рука у него энергично ходила по-за спиной: идите! идите!
— Держи карман шире! — сплюнул Володька. — Сначала этих троих отшей.
Алик не дождался своих сподвижников и, кажется, понял, что не дождется, потому что перестал зазывать их рукой.
— Ну, пойдемте, — сказал он растерянно. — Я буду предупреждать вас, где канава, где мостик.
Перед тем как шагнуть со света в темноту, он из-за спины погрозил ребятам кулаком.
Вовка завозился за деревом.
— Ох, ох, испугал, — насмешливо передразнил он Алика и, сунув в рот пальцы, пронзительно свистнул.
Девчонки всполошенно заозирались.
— Да не пугайтесь, — стал успокаивать их Алик, — это мальчишки балуются. У нас хулиганья нет, народ спокойный. — Он уводил их, не оглядываясь.
Алик наскакивал на Володьку молодым петушком:
— Ну, договорились же! Тебя же за язык никто не тянул, сам вызывался мне в товарищи. Митька вон хоть честно отказывался, а ты чего говорил? Ты говорил…
— Ничего я не говорил, — потупился Вовка. — Только и сказал, что одна из них ни-че-го-о…
— Ага, одна, — наседал на него Алик. — А кто соглашался с Верой гулять?
— Ну, я соглашался, — приходилось отступать Вовке. — Так тут же их было шестеро… Я одну Светку твою и узнал, а которая Вера, не мог понять…
— Не мог не мог, — наступал Алик. — Сам же говорил, в серой кофточке.
— Здравствуйте! — обрадовался Вовка. — В серой-то кофточке Катя… А остальные все в платьях были.
Алик сконфуженно замолчал — это надо же так промахнуться — и уже примиряюще сказал:
— Ну, прислушался бы к их разговору, понял бы, кого Верой зовут.
— Ага, понял бы… — почувствовал слабину в его напоре Володька. — А мы же не договаривались на шестерых, ты троих обещал…
Алик всплеснул руками и снова загорячился:
— Ну, что за чудо гороховое. Это сначала их было шестеро, а до Тишихина дома дошли — и трое осталось… Балда! — не сдержался он, и это было так на него непохоже, Алик и ругательных-то слов, казалось, не знал. — Лучше-то момента и не бывает. Проводили бы чинно-важно до Тишихи. Можно сказать, выручили бы всех шестерых. А потом-то трое на трое бы и остались. Теперь-то хоть кумекаешь, что к чему?
— Кумекаю, — сдался Володька. — Я, конечно, немного и оробел… У меня такой смелости нету, как у тебя.
На Алика похвала подействовала, он сделался сразу покладистее.
— Ничего, обвыкнетесь. — Алик отечески похлопал Вовку по спине. — У нас в Улумбеке обычное явление — с девчонками провожаться… Я с одной с третьего класса ходил, да потом разонравилась, так еще четырех сменил…
— Ну? — развесил уши Володька.
— А чего? — расхрабрился Алик. — У нас в Улумбеке все ребята такие… Ну, может, у них и не по пять девочек было, как у меня, может, по три… по четыре у некоторых… А по одной ни у кого не было… Надо только смелее! Девчата за смелость любят.
Митька не очень-то верил бахвальству Алика. Но смелость у парня была. Тут уж ни убавить, ни прибавить. Вовка на что бесшабашный человек, но в последний момент и то спасовал. А уж как храбрился. Алик же будто только и занимался тем, что знакомился с девочками.
— Ну, так завтра начнем по-новой, — предупредил Алик строго. — Завтра чтобы не отступать…
Вовка понял, в чей огород брошен камушек.
— Ну-у, завтра-то я уж не подведу. — Он опять прибавился в росте, расправил плечи. — Митька бы только не подкачал…
Митька намеревался было отказаться, свалить на Николку — мол, мать и вечером навялит брата ему, — да язык опять присох к небу, и Митька, еще не веря себе, почувствовал, что ему неохота отставать от ребят, и он молча кивнул: «Приду»…
От Алика не скрылось Митькино замешательство, и он, истолковав его по-своему, поднажал:
— Дмитрий, мы же не в учебное время, у нас каникулы… Это в учебное время любовь на успеваемости сказалась бы… А сейчас… — Он с напускной беспечностью развел руками: как же, мол, ты не поймешь такой простой истины, и вдруг встрепенулся. — Между прочим, некоторым помогает и в успеваемости. Вот у нас в Улумбеке был один парень… Как же его фамилия? — Даже в темноте было видно, как Алик наморщил лоб. — Вот черт, вылетело из головы… Ну, со мной же в одном классе учился… Отпетый двоечник был, а влюбился в девчонку — на четверочки пересел.
— Не завирай, — остановил его Митька.
— Да вот же… не верит, — удивился Алик. — Он же со мной вместе учился… Да Васька же Одегов! О, вспомнил, Васька Одегов. Правильно.
Вовка опять переметнулся на сторону Алика:
— Ну, чего ты, Алик, убеждаешь его? Он верит тебе, только девочек боится. А виду не хочет показать.