Ну надо же, до чего неустойчивый человек! Сума переметная, а не Вовка…
Но Алик не воспользовался Вовкиной поддержкой, понимающе посочувствовал:
— Я первый раз тоже боялся… Знаете что, ребята. А вы письма напишите им… Ты — Кате, а ты — Вере… Так, мол, и так, как увидел вас, так и не нахожу нигде места. Влюблен, мол, и все такое прочее… Если смелости нету, через письма легче. А я со Светкой передам. Ой, любят они такие письма получать! Вот у нас в Улумбеке был случай…
Про случай Алику рассказать не довелось, потому что его мать, Мария Флегонтовна, ходила по деревне, искала сына.
— А-а-лик, — обрадовалась она, наткнувшись на него в темноте. — А я все Полежаево обегала, а потом сюда кинулась: слышу — тут говорят. Ты ведь меня с ума сведешь. Времени двенадцать часов, а тебя все нет и нет…
Вот всегда так: на самом интересном обязательно родители помешают…
Чудо из чудес — Алик Макаров отправился за льнотеребилкой снопы вязать. Никогда не бывал на колхозной работе, а тут за шарьинками увязался и до вечера пропадал в поле.
Перед ужином, руки не отмыв, прибежал к Митьке хвастаться.
— Видал? — растопырил он пальцы. Ладони у него непривычно зазеленились, кое-где кровенились ссадинами. — Сразу видать рабочего человека!
Алик самодовольно прошелся по избе, держа руки на весу, как хрустальные драгоценности, которые по неосторожности немудрено и разбить.
— Отмоются, — разочаровал его Митька. Уж он-то знал, что вечных ни мозолей, ни ссадин не бывает, а льняная зелень и до утра не продержится.
— A-а, ничего ты не понимаешь, — отмахнулся Алик и побежал выхваляться перед матерью. Ну, эта, конечно, разохается. Алику же только того и надо. Вон до чего расказаковался, что даже про письмо у Митьки забыл спросить. А сам же вчера советовал.
Митька, может, весь день промаялся, все думал, с какого боку за это сочинение сесть. И выходило, что письмо написать нисколько не легче, чем провожатым пойти. Вот уж где помощь-то опытного человека нужна. А ты, Аличек, и не подумал даже ее оказать. Все для себя стараешься.
Шарьинки шумной гурьбой проскочили под окном. Митька выглянул из-за косяка.
Катя была в фуфайке, в резиновых сапогах. Такими геологов на картинках рисуют — любую тайгу пройдут! Кате очень шли и сапоги и фуфайка. На голове, повязанном белым платком, лежал венком льняной поясок. Ох, васильки сейчас отцвели — вот бы из васильков. Хотя ей, конечно, и этот венок к лицу.
Митька подошел к зеркалу: вихры на голове торчали, как у ежа иголки. Он поплевал на руку, пригладил мокрой ладонью волосы. И обомлел…
В зеркале, за его спиной, стоял Вовка Воронин.
— Чего коровий зализ делаешь? — спросил ехидно.
Вот неладная принесла! Застал за девчачьим занятием.
— Да вот, смотрю. Думаю, перед школой надо ли подстригаться, — слукавил Митька.
Но Вовка пропустил его оправдание мимо ушей.
— В клуб пойдешь? — И будто не Митьку спросил, а самого себя и разочарованно сморщился. — А я чего-то раздумал.
Вот тебе раз!
— А уговор? Про шарьинок-то ты или забыл?
— А ну их! — скривился Вовка. — Вертихвостки они!
Еще одна новость! Ну-ка, ну-ка, чего там такое стряслось, пока Митька нянчился с братом?
— Ты что, лен тоже вязал?
— Было дело под Полтавой, — невесело отозвался Вовка. — Алик меня зазвал… — И чтобы не томить Митьку неизвестностью, сообщил: — Витька Зотов вокруг них увивается.
Ну, Витька Зотов один, а шарьинок шестеро…
Вовка будто прочитал его мысли:
— Так они же все: хи-хи-хи да ха-ха-ха… Он им всем нравится.
Ну понятно: такая неопределенность хуже всего. Витька Зотов, конечно, опасный конкурент. Он уж школу закончил, второе лето льнотеребильщиком в колхозе работает.
Но и это, оказывается, не все…
Вовка совсем расстроился:
— Коля Попов приезжал на машине в поле… И тоже к ним… Давайте, говорит, с ветерком прокачу.
Ну, Коля своего не упустит…
— А они-то что? — холодея, поинтересовался Митька.
— Хохочут…
Вовка все-таки чего-то не договаривал. Почему, к примеру, он приплелся как собака побитая — Митька и не услышал, как он вошел, — а Алик прилетел будто на крыльях? Уж не тому же Алик радовался, что руки зазеленили? Тут чего-то не то-о-о…
— Алик вот ко мне прибегал развеселый. — Митька стал подталкивать разговор на нужные рельсы.
— А ну его, Алика!
Ого-го! Шарьинок — ну, Алика — ну! Разнукался.
Вовка, видно, и сам заметил, что раздражение льет из него через край, пояснил:
— Алик, как глухарь, глаза закрыл и токует. От своей Светки и на шаг не отступил…
Ах, вон оно что… Алику, значит, наплевать на товарищей. У самого получается — и хорошо. То-то он прибегал перед Митькой руками трясти и ни словом ведь не обмолвился ни о письмах, ни о сегодняшнем вечере. Ну, заяц, погоди-и-и… Мы тебе и сегодня программу сорвем. Провожай снова всех шестерых! Натоку-ешь-ся-я-я…
Митька весь вечер просидел у окна. На ногу веревочную петлю от зыбки надел — и кач-покачивает. Даже мать всполошилась:
— Митька! Ты в своем ли уме! Испроказишь мне парня. Привыкнет, чтобы качали во сне, — покою ведь никому не даст…
Это верно, не даст. Но Митьке-то что прикажете делать? Книжку читать — так и страниц уж не видно. На улицу идти — и за вчерашнюю ночь намерзся. Не будешь же матери объяснять, что он хочет укараулить Алика. И в то же время без дела станешь у окошка торчать, так мать сразу спать и прогонит.
— Мама, да чего-то Николка ворочается…
— Ну и пусть поворочается, не барин… Ты уж сегодня к нему чего-то больно привязанный…
Все, дело пахнет керосином, больше сидеть нельзя. Митька вздохнул, пошлепал босыми ногами к выходу.
— Куда это, на ночь глядя?
— В нужник.
Мать успокоилась. Митьке только бы из дому вышмыгнуть, а там ищи ветра в поле.
На улице было холодно, долго зимогорить не будешь.
Митька нашел под лестницей отцовские резиновые сапоги, натянул их на ноги. Голенища упирались в паха. Ну да ладно, может, еще и лучше, что они длинные: если и травой придется идти, штаны сухими останутся.
У Павлы Ивановны горел свет. Митька спустился с горы. И, недолго думая, махнул в огород к Павле Ивановне.
Ха-ха-ха, вот где идеальный-то наблюдательный пункт! Дорога просматривается как на ладони. И скамеечку под окнами у Павлы Ивановны видно. Теперь только набраться терпения…
В лугах неохотно скрипел коростель. Видно, и его пронимал холод: покрякает, покрякает, подражая утке, да замолчит. А молчание-то дли-и-тельное. За это время до клуба добежать можно и обратно вернуться.
Митьку передернул озноб.
И все-таки долго ждать не пришлось, все-таки повезло Митьке. Как говорят, есть счастье в жизни…
Девчонки уже спускались под гору, трое, Тишихины на отворотке свернули. Господи, да ведь только двое идут-то? Нет, за ними еще два человека… Ты смотри, сзади-то Алик Макаров со Светкой! Голубем прямо разворковался! Бу-бу-бу… Бу-бу-бу…
Митька прислушался. Пока голоса слышно было невнятно. Но уже можно было разобрать, что говорил один Алик, а Светка молчала.
Вскоре Митька разобрал, о чем Алик пел. Ну, конечно же, о беспроволочном телефоне!
— Вы знаете, — заливался он, — еще у персидского царя Кира, в шестом веке до нашей эры, беспроволочный телефон безотказно действовал…
— Так чего же его и изобретать? — спросила Светка.
— Да нет, не подумайте, что у него были телефонные аппараты. Он просто отобрал тридцать тысяч человек с хорошим слухом и, как у нас говорят, с луженой глоткой, расставил их на холмах на некотором удалении друг от друга, и они передавали предназначенные для царя сообщения.
Ну, Митька эти басни от Алика уже слышал. Знает, что за день по такому телефону известия передавались на расстояние тридцатидневного перехода. Сейчас Алик, наверно, ошарашит Светку и этой цифрой…
Точно, Светка изумленно охнула.
А сейчас Алик расскажет про американского изобретателя Белла, который в одна тысяча восемьсот семьдесят шестом году запатентовал первый в мире телефон…
Точно, сотни раз пропетая песня.
— И вы знаете, — воодушевлялся Алик, — через два часа после Белла в патентное бюро обратился с такой же заявкой другой изобретатель — по фамилии Грей. Против Белла состоялось шестьсот судебных процессов, и все шестьсот Белл выиграл, потому что он подал заявку на готовый телефон, а Грей хотел запатентовать лишь идею.
— Алик, так зачем же изобретаете телефон вы? — наивно удивилась Светка.
Девчонки впереди прыснули и тут же подавили смешок, зажав рты ладонями. Они уже поравнялись с Митькой, и Митьке показалось, что Катя подозрительно всматривается в его сторону. Неужели заметила, что в траве сидит человек? Нет, прошли мимо, но Катя все-таки оглянулась, замедлила шаг — у Митьки сердце сжалось: вот позору-то будет… Ну и поизмываются над Митькой девчонки… Скажут, а это что за чучело тут торчит? Не от Аликова ли беспроволочного телефона проводка?
Катя, как при замедленной съемке, отвернулась от Митьки — ну-у, кажется, пронесло — и подзадорила Алика:
— Ой, и нам интересно, зачем вы изобретаете телефон?
— Так я же беспроволочный! — заволновался Алик. — Это же какая экономия металла! Не надо тянуть линию. — Алик вскинул правую руку к небу, где, невидимые, над ними гудели провода. — Не надо заготовлять столбы!
Митька отметил, что Алик с шарьинкой идут не под ручку, а на довольно-таки значительном удалении друг от друга.
— Алик, — опять наивным голоском спросила шарьинка, — а как же быть с радио? Оно же беспроволочное?
— Так я и знал, — сокрушенно ужаснулся Алик. — Ничего не понимаете в технике… — и принялся возбужденно объяснять: — Радио — это же что такое? Миллион приемников настроились на волну передатчика — и все слышат. А я-то, может, для одного кого-то передаю, у меня, может, секретные сведения… Вот почему во время войны под кинжальным огнем телефонную связь тянули? Один связист погибнет, другой на верную гибель идет… Потому что у телефона есть преимущество перед радио — секретность.