Неужели Ксенья тогда всерьез к нему приступалась, к Зиновию-то? Да непохоже бы, что всерьез.
Ведь Зинко в ту пору еще совсем сопленосый был. На третьем курсе в институте учился. Сколько было ему? Двадцать лет. Да-а, не такой уж и сопленосый. Ну а ей-то, сотоне, ведь намного больше. Она со старшим сыном Егоровых, с Костей, с сибиряком-то, вот с кем одногодок. Так ведь между Костей и Зиновием разница в четырнадцать лет. Но Василий Петрович и по-другому развернул математику: Ксенье было тогда тридцать четыре годика. Ой нет, нет, не стара. Ну-ка, всего-навсего тридцать четыре… Самая золотая пора. Да если замуж еще до такого возраста не выхаживала, так золотее-то поры и придумать нельзя. Там уж, дальше-то, одни позолоченные урывки, а тут по-о-ра…
Василий Петрович понимающе вздохнул и качнул головой: кто ее знает, может, и серьезничала она…
У Зиновия были как раз каникулы. Самое беззаботное время. По лесу с ружьем набродился, и если подстрелить никого не сумел, так зато ягод наелся. А вечером уж как по обязательству — в клуб.
Василий Петрович однажды пошел с сыном в кино, а потом надумал остаться, поглазеть, чем молодежь развлекается.
Посидел у печки, да отпускники танцы-шманцы устроили, все ноги пообступали ему. Пришлось в угол забиться, а в углу ребята столбами сдвинулись — ничего не видать. Так и не высмотрел, кого Зинко кружил. Потом уж и ребята ушли, никто не заслонял перед ним танцующих, но Василий Петрович и то уж пересидел себя: он же без курева-то помрет.
Василий Петрович уковылял на крыльцо, обшитое тесом, с крышей над головой, и там уж отвел душеньку: только одну трубку вытянет, пепел выбьет и сразу же неостывшее гнездо новой щепотью табака закупорит — вот и снова чубук во рту. Комары к нему и подступаться не смели, не залетали даже в прирубок.
Танцоры, видно, запарились, открыли дверь. Свет, колыхнувшись, выплеснулся на лестничную площадку, а из-под верхнего косяка ударили в тесовый навес клубы пропахшего потом тепла.
У печки вызывающе взвизгнула Ксенья.
Василий Петрович с интересом придвинулся поближе к порогу, откуда было видно, что делалось в клубе.
Ксенья, обороняясь руками, отгибалась к печке и задиристо взвизгивала. Перед ней стояла с оттянутым за плечо солдатским ремнем Маня Скрябина.
«В номерки играют», — догадался Василий Петрович.
Маня схватила Ксенью за руку, стянула со скамейки и жиганула-таки навытяжку по увертывающейся от нее спине — Ксенья только прогнулась.
«Так, девка, — одобрил Василий Петрович. — Пусть помене раздумывает».
Ксенья растерянно заоглядывалась: она не слышала, какой номер ее выкликал. Маня Скрябина еще раз прошлась ремнем по ее спине.
«Хорошо, клейко выходит, — удовлетворенно крякнул Василий Петрович. — Разговаривай с соседом, да головы не теряй».
Он глянул на соседа, от которого Ксенью только что оторвали, и от удивления едва не вытолкнул языком трубку: у печки Зинко сидел, вот поросенок. Василий Петрович расшевелился: молодая игра заинтересовала его.
Ксенье кто-то подсказал выкликнувшего. Василий Петрович, загораясь любопытством, вытянул шею через порог. Ксенья, перебежав через расступившийся круг, плюхнулась на колени к Фае Абрамовой. Вот еще одна бедолага, такой же перестарок, как Ксенья и Маня Скрябина. Но только Ксенья-то из них изо всех — кровь с молоком, а не девка. Не понятно, как и засиделась одна, ни за кого замуж не выскочила. Хотя чего же тут непонятного-то: ее женихи на войне перебиты. Пересчитай-ка, по одному Полежаеву сколько их полегло.
И все же Василий Петрович упрямо покачал головой: что ни говори, могла кого-нибудь себе отхватить. Не такая девка, чтобы не подобрал никто. Холостых ребят нет, так вдовцы ведь были.
Ксенья неуемно и громко хохотала, чего-то рассказывая Фае, а когда Фаю выдернули из-под нее, вдруг выкрикнула Зиновия.
Зинко понуро перебежал пустое пространство, на котором хозяйничала с ремнем в руках Маня Скрябина. Маня замахнулась было на него, но не огрела, безвольно опустила ремень.
«Ты смотри, а девки-то жалеют его», — обрадованно подумал Василий Петрович и снова вытянул шею.
Зинко стыдливо вклинился между Ксеньей и каким-то незнакомым парнем, видно приехавшим к кому-то погостить, понурил голову. Ксенья склонилась к Зиновию, чего-то зашептала ему, а он все отстранялся и отстранялся от нее, пока совсем не вытеснил приезжего гостя. Тот встал и перешел на свободное место у печки. И тогда Зиновий сразу отодвинулся от наседавшей на него Ксеньи.
«Ой, я бы не оробел», — осудил сына Василий Петрович и не вытерпел, перебрался в клуб, устроившись у бачка с водой, откуда Зинко был хорошо виден. Трубка у Василия Петровича, догорая, ядовито дымила. Он зажал прокуренным пальцем раскалившуюся головку и задушил огонь.
«Ой, я бы не оробел», — наливаясь удалью, повторил Василий Петрович.
Зинко сидел, напыжившись, как растрепанный воробей.
Ксенья заливисто хохотала, и все удивленно оборачивались на нее.
«Ну и сотона, — похвалил ее Василий Петрович. — Хорошо забирает».
Зиновий беспомощно оглядывался, по-видимому, вымаливая у судьбы, чтобы кто-нибудь выкликнул либо его, либо Ксенью.
«Да чего это он, остолоп, растерялся? Побоялся ославушки? — Василий Петрович неодобрительно постучал трубкой о шершавую, как наждачная бумага, ладонь; теплый пепел высыпался вместе с непрогоревшим табаком. Василий Петрович зажал мусор в кулак. — Ну и пущай бы сказали, что к Ксенье ходит. Не в уко-о-р бы сказали-то, в по-о-хвалу: ну-ка, такая девка, а недопарыша к себе подпустила».
Василий Петрович зло взмахнул кулаком, хлопнул себя по колену — и пепел белой заплатой лег на изношенное сукно.
Игра как-то быстро расстроилась. Раньше, в молодые-то годы Василия Петровича, к номеркам так быстро не охладевали. Непонятные вкусы у нынешних молодых. Опять эту трясучку затеяли, танцы-шманцы.
Василий Петрович уж было совсем заскучал — ан, глядь: Ксенья-то за Зиновия ухватилась, тянет на круг.
«Ну и отпетая голова…»
Василия Петровича подмывало узнать, что из этого выйдет, и он опять загорелся.
Ксенья, как упирающегося бычка, держала Зиновия за рукав пиджака. Зиновий, краснея, отказывался, а Ксенья не отставала.
«О-о, взяла в оборот…» — прищелкнул языком Василий Петрович.
Зиновий станцевал один раз, отвел Ксенью к окну, а сам, обтирая пот, вышел на улицу.
«Ну что ты с ним будешь делать», — опять осуждающе хлопнул себя по колену Василий Петрович и стал наблюдать за Ксеньей.
Она хохотала все так же заливисто, будто и не заметила, что Зиновий ушел. Чего-то, не переставая, наговаривала Мане Скрябиной и Фаине, потом поднялась попить, зыркнула на Василия Петровича и рассмеялась:
— Не бачок ли караулишь, Василий Петрович?
— Бачок.
— Ой, смотри, напрасная трата времени: и не уследишь — до дна вычерпают, — сказала она с тайным значением и как-то боком, боком — ушмыгнула на улицу.
— Лешие-то, договорились, — обомлел Василий Петрович и, не зная, как ему теперь поступить, хватанул из бачка ковш невкусной согретой воды. Оставаться в клубе вроде бы у него пропал интерес, но и бежать вдогонку за сыном — он ведь не сыщик.
Василий Петрович повыжидал какое-то время, а потом все же засобирался домой.
На улице было светло как днем. Над лесом играли сполохи, падали с неба звезды, а коростель, скрипевший в лугах, будто глотал их и с непривычки давился, как молодой петушок зерном, потому что с каждой новой упавшей звездой его голос становился все удушливей и картавей.
На взгорке, у дома Василия Петровича, обозначился на фоне белого неба девичий силуэт.
— Эй, студент! — негромко зазывала Зиновия Ксенья. — Ты куда запропастился? Сту-у-дент?
Она слегка побарабанила рукой по стеклу, завернула за угол, поднялась там, видимо, на крыльцо, потому что до Василия Петровича отчетливо долетело, как звякнул замок.
Василий Петрович, уходя с сыном в клуб, закрыл замок без ключа, просто всунув дужку во вбитую в косяк петлю. Зиновий и сам, убегая на гулянки, пользовался замком таким же макаром, чтобы не заставлять домашних закрываться изнутри на засов.
Замок по-прежнему висел на дверях. Выходит, Зиновий не дома.
— Эй, студент, — уже не остерегаясь, закричала Ксенья. — Ты где тут прячешься? Я ведь видела, как ты за угол забежал…
Василий Петрович прижался к тыну, чтобы его было трудно увидеть, и затаился.
— Ой, студент, — явно издевалась над Зиновием Ксенья. — Ой, до чего же неуважительно ты относишься к женщине… Разве этому вас в институтах учат?
В окошко выглянула Степанида, жена Василия Петровича:
— Ты чего тут орешь? Всю деревню взбаламутила, — спросила она глухим ото сна голосом.
— Да сыночка твоего потеряла, — засмеялась Ксенья. — Хотела в провожатые взять. А то через реку-то одной ходить боязно.
Она, не дожидаясь ответа Степаниды и не оглядываясь, стала спускаться по тропке под гору.
Над рекой расползался туман. Сквозь него не видно было ни лавы, ни мосточка, на котором бабы полощут белье, ни Ксеньина дома.
Ксенья вскоре тоже растворилась в тумане, и вдруг по лугам полетела частушка:
Через пень, через колоду,
Через райпотребсоюз
Помогите ради бога —
В старых девах остаюсь…
Река стремительно пронесла над собой Ксеньин голос, выплеснула за лесом у Николиной гривы, и уж оттуда подвернувшееся из-за деревьев эхо возвратило его назад.
Василий Петрович обругал сына и подосадовал: «Не в меня».
В тумане, за рекой, резко скрипнула дверь, потом скрипнула еще раз, звякнула металлическая задвижка, а у кого-то во дворе потревоженно промычала корова.
«Каково-то в холодную постель ложиться?» — подумал про Ксенью Василий Петрович и засеменил к крыльцу. Он вынул из петли замок, перешагнул порог и неторопливо задвинул засов, наслаждаясь предстоящей местью: «Ну, паразит, хоть всю ночь простучись — не открою». Не желая выслушивать расспросов разбуженной Ксеньей жены, Василий Петрович не пошел спать в избу, а свернул на поветь, где была постель Зинка.