94. Ночь в Москве
Я видел голубую дымку,
Но скрыло город море тьмы.
По дну бреду, как невидимка,
Среди теней глухонемых.
Под чернотой небесных глыб,
Внутри всеобщего кристалла
Огни Москвы угрюмо-вяло
Глядят в меня глазами рыб.
Идет движенье темноты,
Податливой, скользящей, сонной,
Как осязаемой мечты.
Везде шевелятся мильоны.
Во сне, сквозь мрак, летают люди,
Пока забыты их тела
В безумном еженощном чуде,
Когда оставлены дела.
О, потому деревья лучше,
Не знает сутолоки лес,
Бегущие друг друга души
Не заслоняют в нем небес.
И ночь в лесу легка тому,
Кто города признает зверство
И в чаще скроется. Ему
Земля представится невестой.
…На улицах асфальт лоснится,
И от земли я отлучен.
Хотя в нем что-то от темницы —
Частично город и смешон.
Тоскуют души, пляшет ветер,
Везде расставив свои сети;
Меня, как мелкую рыбешку,
Забросил с улицы во двор,
Где ироническая кошка
Со мной заводит разговор;
Я пролетаю в подворотню,
Где веют мусорные флаги,
Отбросы равны все и наги
И пахнет свежей подноготной.
И снова улица, проспект,
Реклама подмигнет неоном:
«Не доверяй. Во время о́но
Снаружи был другой аспект».
Никто ей на́ слово не верит,
Прочтет и свой резон измерит —
Вчера был пьян, сегодня трезв,
Чужой душе в потемки влез
И заблудился в ней, бедняга.
Извилины просторны там —
Слоняться можно по углам…
Уж лучше где-нибудь залягу,
Пока нечаянный прохожий,
Но непременно со свечой
(Других варьянтов быть не может),
Меня не тронет за плечо.
Свеча, конечно, на ветру
И освещает подбородок,
И глаз провал, и лба пригорок,
И вознесенье белых рук.
Он страшен мне и все же друг.
В нем что-то странное, другое,
И если не постигнешь вдруг —
Легко забудешь о покое.
Прохожий был как благодать.
Его мне не найти, он сгинул.
Хоть рядом был — не увидать.
Меня найдя, он тут же кинул,
Сидит, наверно, за углом,
Сторонним светится огнем.
Но за углом ведь ничего!
И ветер бьет в лицо ревниво,
В глаза бросая крошевó.
А стихнув, он смеется криво
И спину гладит мне игриво:
Вот, я тебя к стене прижму
И все, что есть, с тебя сниму!
На тишину сменяя визг,
Он скулы холодом сжимает,
Железо с крыш швыряет вниз,
Меня слегка приподнимает…
Но с ветром путаться устал я.
Ведь мне, летающему в снах,
В реальности ходить пристало.
А ветра ветреность смешна.
…Над этой местной суматохой
Восходит царственная ночь.
Свои тревоги, страхи, вздохи
Выносят люди тайно прочь,
Несут из дома угрызенья,
От них отстать не знают как,
К небесной мгле полны презренья.
«Фонарь горящий — это факт!
Прямой возможен с ним контакт».
Лишь Млечный Путь таит сомненья,
Держаться надо за дома,
Другая жизнь мелькает в окнах,
Она полна своих намеков,
Она запрятана в дурман.
Один фонарь бесстрастным взглядом
За мраком пристально следит:
«А ну, приятель, погоди,
Кто там с тобой плетется рядом?»
— О, нет, я здесь вполне невинно,
Задумался о суете…
Один я, никого не видно,
Как подобает в темноте…
Совсем один… а если нет?
Наверное, в сопровожденьи
Унылых душ, «долой скелет»
Сказавших зябко в этом бденьи.
Рассеянный, я не заметил,
Что шла за мной опять толпа.
Да разве уследишь за этим,
За нравом всяких подлипал?
Фонарь молчит. Иду-бреду.
Светло, как днем, а ночь в разгаре,
Ее конца я не дождусь.
Мне этот мрак опять подарен.
Он мой — ему принадлежу.
Допустим, власть его безмерна.
Но я в него гляжу, гляжу
И вижу холод и неверность,
Какой-то потаенный смысл,
Тяжелый сон души нечистой.
Недаром цвет у этой тьмы
Всегда густой и маслянистый.
Но вдруг становится как бархат
(В глазах того, где мало слез,
Кто без упрека и без страха
Сомненья новые принес).
…Ночь ускользает, но повсюду
Собой поверхности клеймит.
По одному уходят люди,
Приняв задумчивости вид.
Они торопятся к огню —
Инстинкт спасает от проклятья.
Свеча колеблется некстати,
Храня пред фонарем вину.
А я? Во мне, ребята, живость,
Интеллигентская стыдливость
И страх-восторг: все подожгу,
А если надо — подожду.
И буду ждать недели, годы,
Не отступаясь, не дыша,
На удивленье всем народам —
Проснись, славянская душа!
…Разбив вселенной бочки донце,
Промозглый сумрак, наконец,
Облило утреннее солнце.
Сурово, резко, как отец,
Оно окликнуло меня,
Объятого тенями ночи,
Что посинели от огня
Зари — и резануло очи.
О сны рассвета! Ярче яви,
Провалом памяти в душе —
Как долго травите меня вы
Своим таинственным клише…
Забуду все, в источник утра
Свою усталость погрузив.
От ночи день отъединив,
Шагну вперед. Упруго, круто
Дорога вьется.
Воздух новый
Вернет спокойствие и слово.
95. Прогулочка
Улица уходит вдаль,
Дом сливается с соседним.
Я не знал, мне очень жаль,
Вырос кактус многолетний
Там, за стеклами в окне.
Дом облезлый, отсыревший,
С трещиной по всей стене.
Жил там, в прошлом, глупый грешник…
А теперь он знает все.
Все грехи его в склерозе,
Губы алые, как розы,
Облепил сухой песок.
Нынче стал он царь пустынь,
Мозг засыпало до края.
И сказал себе: остынь!
Больше вместе не играю…
И опять дома кивают,
Шагом улица живет,
И мечты моей кривая
Огибает небосвод.
Там, за небом в белых перьях,
Может быть, иная стать.
Я тогда в нее поверю,
Как сейчас в отца и в мать,
Если будет там такое…
…Что смешно воображать.
Для картины общей стóит
Мысли всякие связать:
После смерти, без забот,
Встретит радостно, по-братски,
Кто-то вежливый и штатский,
Скажем, ангел-бюрократ.
Будет нежный и драчливый
Не на смерть, а на живот.
И поймешь, какое диво
Все, что есть наоборот.
Звон летающих тарелок,
Сон уютных душегрелок,
Кошек хор вольнолюбивый,
Ласка лапок пауков
И еще, на что нет слов.
Выясним потом. Пока что
Мы другое разглядим.
Улица, подобно мачте,
Закачалась впереди.
Кто там? Верно, соглядатай
Тех забытых, смутных дней.
Он как памятник из статуй,
Где одна другой гнусней.
Это правда. Вот и площадь.
Люди ходят (без меня),
Уподобившись теням.
Только бронзовая лошадь
День и ночь несет ЕГО.
ОН господствует над скукой,
ОН не знает ничего.
У него отсохли руки.
Почему передо мной
Он молчит, как часовой?
Современность беспардонно
Правит медной головой.
Безответно, умиленно
Я киваю, будто свой.
Я согласен, я приемлю
Мир таким, какой он есть,
И сырую эту землю
С постным маслом буду есть!
Дома, за семью замками,
Приоткрыв свое окно,
Буду жадными глотками
Воздух пить, как пьют вино,
Сладкое вино с огнем,
Кислое вино со льдом,
Водка-спиритус-душа,
На закуску ни шиша.
Локти с хреном на закуску!
И метеорит тунгусский.
Помните, Сибирь тряслась?
Это было как-то раз —
Жуткий катаклизм природный,
Не объяснить, не обуздать.
Мы от этого сегодня
Заберемся под кровать.
Там иллюзия пространства,
Там обещанный предел,
День вчерашний не у дел
(Странно только иностранцу).
Пыль скрывает дешевизну,
Старомодность — новизну.
Я шикарной этой жизни
Ни за что не изменю!
Под кроватью все устройства
Мне доступны. Я легко
Пальцем изучаю свойства
Паутин, щелей, винтов…
Страшно лишь одно: а вдруг
Сделают перестановку
И меня сочтут за труп?
А соседи? Вот неловко…
«Ишь разлегся, пуп земли!
Вон он, притворился мертвым,
А глядит нахальным чертом.
Мы ему помочь пришли,
Он же, видите ли, жив
И подводит коллектив!..»
Все ругают и честят.
Ты, как голый, замираешь
И руками прикрываешь
То, что видеть все хотят.
Ой, хотят! и голый ты
До последней голоты…
Только душу — если есть —
Не вытряхивай впустую.
Береги, как раньше честь
Сохраняли зачастую.
Если есть — вопрос ведь в этом.
С кончика иголки атом
Постараться не ронять…
Расщепленье в шею гнать!
Цельность в заблужденьи лучше
Мелкой правоты. Всегда
Всех педантов бесит случай.
А по сути — это дар.
Случай и занес меня
К дому, где пришлось, однажды,
Мне как следует узнать
Живших по соседству граждан —
Братство обреченных плыть
В захудалой лодке быта.
Но теперь они забыты.
Драма «быть или не быть»
Решена. Я переехал.
Прошлое как анекдот
С бородой. И я не тот,
И соседям не до смеху,
А до скуки и до слез.
Кактус мудрость им принес
Вместо виноградных лоз.
Светит острая игла,
Равенство внушает людям
И уверенность: «мы судьи».
Я смотрю из-за угла,
И мне кажется: удрал
От Ивана и Петра.
Не догонят. Кто-то рядом
Говорит мне: «Извините,
Я толкнул Вас грубо задом.
Вы меня уж не казните,
Я несчастный старичок,
Обопрусь Вам на плечо».
Одинокий, не забытый,
Безразличный, сам не свой,
Не голодный и не сытый,
Я киваю головой.
96. Баллада о собачьей судьбе
Бетонный дом с железной крышей
Я издали впотьмах расслышал.
Такое всех сведет с ума.
Архитектура молчалива,
И только падая, дома
Трещат протяжно и пугливо.
А этот дом чернел и выл.
Он воплощеньем горя был.
Его Жилстрой отдал собакам,
Подопытным безродным псам
(Он, видно, людям вышел боком
И сдан науке в чудеса).
Дворняги, пудели, бульдоги,
Овчарки, таксы — в боксах; многих
Породу не определить.
Здесь разновидности собачьи,
Что человеческих богаче,
Всех, кто умеет лаять, выть
В мечте о вольной подворотне.
Теперь их дюжины и сотни
В большом концлагере собачьем.
В нем здравый смысл вполне утрачен,
Но окупил его с лихвой
Неутолимых мыслей вой.
Презренье людям оставляя,
Всю кротость вытерев, как грим,
Несчастные, покорность им!
Кому нужна свобода лая?
Не все от сытости звереют,
Не все молчат, когда тоска.
Свободу суке поскорее,
Щенок — ребенок, как-никак…
И вот рыдает дом надсадно,
Визжит бессмертная душа,
Что бесконечно хороша.
Не все в собачьем царстве ладно,
А вой растет на привязи
Цепной реакцией в ушах.
Не будет вам ревизии,
Людишки с этим не спешат.
Послушайте, ну, сколько можно!
Как долго будет плакать дом?
Ужель вмешаться не положено,
Вовек не грянет воли гром?
А ты, собака, лай, как можешь,
Ты голову собачью сложишь,
Но ухо всем дырявь опять.
Стихи — тебе (минут на пять).