317
меня не пускали из детской монархии
в республику взрослых
я засиделся
заспался
оброс тоской
по привычке ждал решений сверху
сменялись президенты и секретари
я износил короткие штанишки
легендой обветшали заявления
мрамор превратился в гипс
ночами чудилось
вдали шумит конец
но будущих причин
мне памятник явился
прямая линия из сердца шла
в закон невидимых предтеч
в устройство государства жизни
само собой
реформы вымирали
и неизменность будто глобус
катилась в пропасть как всегда
318
когда я был аркадским принцем
а был ли?
правда
в том вопрос
познаньем невелик
но мир великий в сердце бился
и ветер рвался на куски
катился в синеву мираж
в ответ звучало слово механизмов
колес желаний вязкий хор
грозился хмуро принц-рассудок
потомок древних обезьян
319
что-то несказанно большое
без твердого сопротивления
с места сдвинуть нельзя
ни формы ни границ рыхлости
к счастью
рядом упругость момента
надежность функций
не полностью механичных
это точно
моя часть громады
именуемой ЖИЗНЬ
320
какая странная судьба
дожить до этих жестких лет
и зябко кутаться в надежды
а дождь идет границ не зная
пределов века худоба
подглядывает слепо
вот подаяние осени
раздета прошлого природа
костры неприбранных фантазий
живучий детства василек
321
с точки зрения 100 000 лет
россия не бог весть что
относительно россии
ну чем я не козявка
в моей жизни
мгновение это пустяк
но через него я постиг щемящую мысль
что без меня
эти 100 000 лет
не стоят и выеденного яйца
322
по сравнению с темной ямой внутри меня
голубая яма над головой
пушиста и прекрасна
хорошо что здесь
в междуямии
я могу
сидя на твердом дереве
смотреть на всё без преувеличений
323
свершилось
умер
исчез своим путем
другие остались немного живые
и дышат как-то ненужно
нестройно
платками сдавая позиции
то был говорят неизбежный шаг
к незаметному ТАМ
с нами здесь тяжеленное НЕТ
с ним же
там
ускользнувшее ДА
324
мне представилось
что ты вошла во время ужина
случившись
чудо нетерпеливо
чем поделиться?
время столько съело
я ближе к черствой плоти вечера
чем к предрассветному зерну
страданье не стареет
ты молвишь мне без звука
я отвечу
умирает
прах и соль его при мне
325
мой бог
кто бы ты ни был
ты творец непревзойденный
философы всё спорят
есть ли ты
и всемогущ ли
зовут тебя природой и судьбой
слова глотают удивление
слова нынче кирпичики
для стройки башни в небеса
крылья подрезают языку
у меня же личная просьба
в случае моей смерти
боже
как тогда поклоняться тебе?
придумай что угодно
в тебе гениальности
хоть отбавляй
326
деревья спят и видят сны
что облака в цветах
и небо на лужайке
отражает озеро земли
327
штукатурка горизонта отвалилась
корни в трещинах земли
в щелях старятся пылинки
отдалилась глушь опушки
приоткрылись черные цветы
тучей занавесился закат
без свидетелей задралась
юбка нищенки зимы
328
там
где за плоской лоскутной землей
за вышивкой изб и часовен
потухший осколок неба
кристалла приглушенный блик
где пепел сгоревшего дня
еще сохраняет структуру надежды
под тенью распухшей луны
слепая правда моет лицо
329
сказок вторая реальность
учит меня
что в первой
я старый набросок
остаток забытого смысла
отданный на время в плен отцовства
и кажется пора забыть себя
я вписан
в многоугольный круг семьи
во взгляд годовалого сына
упразднившего порок бытия
в звук междусловий
распетых по-пу-шкински
«Небось» (1987)
330
там взаперти
пространство как омут
кошачья пляска теней
бережет глубину воровскую
под охраной задвижек щеколд
под присмотром щелей
глаза протирает нищий поэт
он ждет пробужденья суда
выбор угла для надреза времени
сок памяти как кровь
брызнет наружу
мир обратив
в гроздь строк
331
кресла как бояре
окружили пустой очаг
камин ворота прошлого
стены стиснули тоску
портрет
с монархическим постоянством
как присяга глядит вниз
освобождение брезжит в окне
только медный диск
уходя заковал лес
332
на заре без людей
предметы играют драму
в античном медленном вкусе
хоровод задремавших подушек
балет неподвижных ламп
аплодисменты проснувшихся книг
вдруг скрип и крик шкапа
предсмертный голос дерева
запертого в полости
в гримасе усталости
он трещиной сдвинул узор
тишь нидерландских покоев
обманчива
драма укрыта мазками лучей
333
в сельской церквушке
настой тишины таков
что фразы виснут как бирюльки
и образуют фриз чудовищ
с хвостами общих мест
шероховатая стена пауз
расписана фреской молчания
где ангелы дуют в трубы
и музыка слышна
или нет
334
при свечах ты наполовину призрак
сейчас пройдешь через огонь
не обожгись
останется предсмертное тепло
полустертое слово
расплывчатый конец
зарево пожара на сетчатке
335
в городе странном себя не находишь
дома ты вставлен как книга на полке
все что забыто давно прочтено
здесь же пейзаж неприятен привычке
разрежена видимость
фактура не та
смиренье деталей спасает от скуки
а то похищает случайность греха
336
вечером
на улицу пустырей
одиноко выходит орущий
и поет
о растраченных рощах
рухнувших кущах
и призрачных капищах
встревожив каменных тараканов
он ворочает снами домов
раздвигает рассудок бессонницы
до железных пределов асфальта
неподвижного эха руин
337
дети кормили меня цветами
и я жевал их мирный буквоед
фразы изо рта вываливались
в невинной пене вымысла
воздух струился прерывисто
сам собою в горло тек
338
к старости
дороговизна чувств
приводит к нищете
на голой улице
личная собственность переживаний
становится крошкой
на дне кармана
339
проблема смерти отодвинута
до лучших времен
взамен имеется
свобода памяти
лимит воображения
от этого так тихо мне
что четкость чувства
позволяет в темноте
ощупать страх
но берегись
будь с ними нежнее ночи
пока он спит
твой сон цветок
340
с каждым годом
лицо как маска
скрывает сферы глаз
формы щек чин
лысины лоск вскользь
спираль ушей знак
где скрыт труп
слепок сути треск
341
мне календарно свыше полувека
остров
несколько долин
обрывы очень частной жизни
пара сломанных вершин
память голубеет в перспективе
сижу на хлипком стуле времени
дальше рябь веков
в опасной степени
образует бархатистый фон
и задник пыльный млечный путь
пасутся звезд нерезаных стада
свидетели небесной наготы
и личных катастроф
в театре блеющих дистанций
зрителей не больше ста
342
невероятное случилось
я скончался
умер
точка
другие продолжали делать то
что я обычно делал сам при жизни
и были ближе чем надеялись
к дыре
я же скрылся в дебри памяти
где выход слухами закрыт
а блеклый ангел ждет с укором
конца концов
343
черты лица пепелища бесстрастны
ветер дует в щель как саксофон
прах улыбки
скрипит в зубах и ест глаза
романтика костра неотделима
от запаха его
как крепость от руин
в нем сжатость солнечного света
скрытого в боли головы
восточная струна
в шипящей трели флейты
344
от линий на часах
не охраняющих а тратящих
избавиться нельзя
они протянуты через события
к волосам высокого напряжения
от этого мысли заискрились
и по линиям скрылись
345
слова бредут в нелепых сочетаньях
оттого сцепленье лучше
ритм граненый отражен
в согласных не согласных ни с чем
в результате сдвиг метафор
провоцирует мыслетрясение
трещину привычек
и стон дремучей гармонии
346
слово ночует в словарне
утром как собака
в наморднике общих мест
ходит за пищей к людям
в глотке логос-кость
347
небось не бог слез с небес
богатым богемным
читать Боккаччо Набокова
и вышло боком
убогим набегом
с богу припеку
348
сияют слитки скал
грани гримас гранита
гладкие глыбы глубин
шероховатость глобуса
349
день наступал как ветвистый дуб
и кричал по-вороньи
человекоподобно зло
сервированный сгоряча
снег был съедобно тих
но ветер помалкивал
солнце отсутствовало
голодный свет смотрел в глаза
350
птица пространство леса
лисица подмышка ложбины
еж застрял меж ног
в зарослях долготерпения
полоскание эха
пятки неба в венах корней
расплескали блики ручья
выше конституционно дуб
половина отвалилась
поразила молния революции
дарвин бдит
351
рыбка улыбки коснулась губ
плавниками прикрыла глаза
уплыла в телескоп водымки
оставив губку лица
в стекляшках задумчивости
352–355. Четыре художника
в любом из нас сидит сезанн
безудержно влюбленный в куст
в существования настой
вонзится интеллекта кисть
движеньем пальцев на лету
смещеньем точечек в глазах
весь мир в полях лесах мазках
не отдалится от тебя
центрально видеть до конца
пронзительно и досыта и до конца
как дзен-буддист как сезаннист
с кустами с деревом одно
гранитом цвета как пыльцой
запечатленный
шагала шатало как шакала
не шутка жить почти сто лет
сперва летал лягал сметал
свой ветховитебский кагал
потом коровой сел на ветку
смеркался марк
и кубистический посев
разлегся живописно сладко
из букетов торчали петухи
ривьерой пахло изо рта
чертог буржуа сиял
старик дремал устало
энди уорхол
намедни грохал
смерти сверху
перхоть сыпал
трахал энди
банку бренди
порхал уорхол
по слухам охал
в крахе денди
крендель праха
ведьмин парик
сгинул старик
эх
пикассо
полна твоя касса
пиписька кубышки кубизма
разбухла так что
ударил каскад минотавров
гитар циркачей арлекинов
ну падла пабло
бьет час пик ассов
356
татарство русских украшает быт
приятно за чаем погулаговать
скоро доберутся до интеллигентов
будут висеть на стенах вместо картин
в академическом стиле футуристов
времен освобождения крестьян
пока пенисы русской словесности
грозят девственной европе
великая дилетантская держава
жопой заслонила мир
357
ХОЛИН жив
ХОЛИН умер
нет
умер ВЕЙСБЕРГ
ХОЛИН жив
разницы нет
их прошлые дела живучи
пускай их стихи мало видят
пускай их живопись мало читают
они отразили
голодную сытость эпохи
ее неповторимую блеклость
в щемящих границах
забыв себя
358
поросль недорослей
престол прощелыг
свита с посвистом
лоск с приплясом
плетение тления с плесенью
359. Баллада о космонавте
он был подтянут как сигара
благоухал как коммунист
его лобзали пылко звезды
кометы гладили планеты
за ним следила вся страна
сама не больше пятака
он был рожден под знаком марса
как знамя красная планета
звала пустынями блестя
мягчали кости
дух затвердевал
а пузыри земли кипели
и ведьмы что-то бормотали
а он оплавленный летел
плевками звезд отягощенный
мятежный ум его наедине
свободой занимался
и мысли странные пришли —
идея есть туманность
простейший вывод солнце
а после горькая луна
моя ракета как жучок
ползет по небосводу
а я в брюшке ее вижу
я бога в космосе не вижу
мой бог сидит во мне
как я в брюшке ракеты
и мы любуемся твореньем
вселенская наседка
и выводок светил
склюют жука
и я погибну как зерно
и прорасту во что-то
о хрупкость мысли тростника
ты знаешь смерти страх
но ты растешь себе повсюду
и видит бог
я бесконечность вижу тоже
вот так летел каш космонавт
а с ним наследственность и предрассудок
всевышний морщился
марсиане же готовили костры