360. К автопортрету
о мракобрат
дремучий дерьмократ
герой дуракодрамы
бракодонок
дракобес
alter ol ego
361
днем
мой призрак во плоти
смешивался с запахами
общался с чудищем эмоций
взявшим на себя прыгающую функцию сердца
а то что вечером осталось
валялось в углу
лепестки
кожура и шкура
362
с напившегося корабля РЕМБÓ
крысы бегут на трезвую сушу
в пьяную мышеловку
царства АЛКОШЕК
363
душа машины
бессмертна как привычка
проста как лабиринт
она исчадие человека
домашний зверь
вцепившийся в затылок
того кто открутил машине хвост
364
в ресторане публика занята телом
скрытым под складкой раковины
проводит время в предвкушении
ползания по рытвинам вкусов
но вдруг
болезненное просветление
устрицы это глаза
слезы лимона текут по нёбу
плачет жажда плоти не быть плотью
как после молнии водки
ненужная тяжесть закуски
365
борису божневу
как из колбы сдавленный крик
застывшее эхо пугает сознание
ленивое тело дрожит от угроз
в бункере сна тяжело беспокойно
намеков глухая наука
проводит ненужный эксперимент
под звуки валторны
сигары обломленный лист
под носом
за вкусом вербены
запахи тмина и роз
нирваны прищемленный хвост
366
в разгар мухоморной славы
физик кричал
а радиация пела
взбесившийся нейтрон
среди молекул плакал
физика рвало лириком
он излучал красоту
в сто тысяч орхидей
в превосходной степени
то есть смерть
367
этот физический покой
вычленение тела
перпендикулярного траве
и ветер братски треплющий листву
вездесущее одиночество
подвешено во мне
и только сладостное притяжение
распускается внутри
как облачный цветок
368
в манере е. л. кропивницкого
злые духи мне готовят крышку
затаили злобный трюк
умерщвлять и душегубить всех невпроворот
всё же знаю что дойдут и до меня
всё отнимут
что же делать
я утешусь
ЖИЗНИ ПУСТЬ ЛИШАТ
СМЕРТИ ЖЕ НИКАК
369
в. стэсину
обморочные города
предел разбежавшихся душ
планы раздетых символов
путешественников по ассоциациям
пустой вселенной
на острие гвоздя
забитом в сердце
370
проводы проводников
работающих на полупроводниках
стоячая как столб вода
дырки мундиров впритирку
покинувшему пост
бирка — в компост
«Свеченье слов» (1991)
371–375. Пять нагорных элегий
чистая страница поля
в моем кармане
дальний путь воображения
между обложками холмов
где звезды за эмалью неба
и мысль моя
как многих поколений общие места
играет в непонятные вопросы
растущие из вырванных ответов
как сорняки
так самолет соединяет облачной чертой
на время тучи
похожие на существа из мифов
чуждых нам народов
но ветер расчищает небо
и разум мой при виде гор
воздвигнутых щепотками веков
от слов освобожден
залысины пятнистых валунов
как череп логика
скрывают лунный силлогизм
их кристаллическое сходство
метафорически сродни
вблизи как издали
сейчас как уйму лет вчера
в бессвязном ритме симфоническом
потерянных задумчивых веков
в оледененьи пауз
аккордов извержений
а в общем меловая формула
атака лунного ядра
скульптура небосклона
я шел по вымыслу без плана
без колебаний в четком сне
я двигался по плоскости кривой
безмолвно раздвигались горы
и сзади исчезали как вчера
а день был снова как задача
решеньем ночь была
в пространстве растворялись дали
сказали выпадут в осадок поутру
и снова твердо пред глазами
живая нарисуется земля
сказали скатертью расстелятся растения
и вычертится мягкая решетка
с дырявым облачным лицом
проснется вымысел взойдет туман
и приглашение идти
без колебаний в четком сне
телеса-небеса нарциссично
смотрелись в озера
где горы свой пол скрывали
проткнув потолок головой
завернутой в полотенце
непогода висела весомо
и занавес тайного пакта стихий
ничего не открыв
разорвался
секреты выболтал ветер
он путал века и минуты
он дул из третичной эпохи
как будто проснулся вчера
граниты ласкал до дыр
и травы гладил пристрастно
непостоянный как человек
и такой же упрямый
взгляд на горы через память
и уютен и пуглив
но угроза в них любовна
задушить как угодить
не бросайся в катастрофу
горы в памяти заботливо
охраняют от беды
прячут пропасть изнутри
пропасть-пропасть друг наш свет
в ночи́ запропастился
приспособился в глубинке
к нашей самой вышине
там рыдают в крыльях ангелы
уйди не гадь уйди не шкодь
сокрушается господь
над подвешенной слезинкой
цвета льда и формы гор
376
этот колоссальный экзистенциальный гул
застлавший даль
казалось охватил планету
и приподнял меня над схваткой насекомых
взъерошенные мысли в усильи все объять
напоминали облака несущиеся из дали
и приближались изменяя форму
вблизи лишаясь четкости
и чудилось сырым земным инстинктом
что мыслей мир
разумных джунглей континент
велик как амазонка
со временем подвержен вырубке
лесов размером с бельгию
я шел по полю
думал планетарно
в моем мозгу сухие клочья
разыскивали смысл в себе
я шел и рассекал холодный бриз
слегка деревенеющим лицом
казалось мне нас трое
но ветер не моргнув исчез
и тело двигалось по собственным законам
а мысли заострялись как ножи
и резали оставшуюся суть
до бестелесности земли
377
зловещая жизнь специалиста
попавшего в щель судьбы
сужает восприятие в иглу
и колет с одной стороны
морщится жмется другая
отчужденная сторона
а ему нипочем но если
согнется как хлыст игла
он будет трепать ее ласково
ожидая жалобных слов
не тыканьем так щекотаньем
расколдует проклятую двойственность
робот печального смысла
повторного жеста челнок
378. Ощущение истории
приближение шума листвы
поглаживанье ветром волос
аромат каких-то возможностей
три счастливые прослойки
за которыми ничего
кроме смутного часа
тяжелого как эпоха
очереди пролетариата
с трамплина в пропасть
379. Европейский закат
кучи туч
как часть огромного спектакля
играют роль толпы
как человечество
достигнув горизонта
бесшумно замедляя бег
они неспешно расступаются
и ждут внимания
потом горят огнем последнего пожара
цветами вспыхнувшего дня
расплавленных в оттенках вечера
предупрежденье гибели мы любим эстетически
пророчество воспринимаем как театр
и толпы туч
уткнувшись в стенку неба
готовятся растаять без следа
380
идти за кем-нибудь на улице
прекрасней детектива
но помни правило
всегда старайся забежать вперед
и задом пробираясь через хаос
на жертву взглядом обопрись
из шпиона превратись в руководителя
из агента в учителя-вождя
дорогу укажи куда идти
и проведи в свои миры шальные
где в пустоте скопление фантазмов
промеж молекул создает простор
где чувства смертные зажгли
небесно-черный шелковый костер
щекочущим горячим языком
он заговаривает вкрадчиво
и лезет к нам в кромешные глубины
где человеческое братство
из лучших чувств без дураков
соседей душит от души
381. Зов облаков
каменные сосцы поднебесья
в трещинах древних источников
вызывают во мне желание
отказаться от смертной рутины
смотаться назад к праотцам
уйти от себя и других
под грудь нависающей жизни
в кучевой приговор живота
382. Просвет насекомых
смех разрыдался взрывом скуки
красота говорят спасет
не помню что
спасет и
снова забудут
что шакалам опять хорошо
на беструпье станут есть себя
зубы грызть
переваривать внутренности
искать пустоты суть
господа
наши игры вопреки несчастьям
продолжаются
выходят из трехмерного тараканства
попадают в дебри случайности
где закон решает все
навсегда устарев как сухой клоп
383–389. Семь стихотворений о тишине
мне нравится музыка сфер
в ней нету знаков препинания
гармония не спотыкается
и паузы не засорены
а то что слышится
из немоты одной
в другую переходит незаметно
поверх наброшена одежда звуков
ее слоями можно снять
начав с несносных выкриков (костюмов)
за легким шорохом (белья)
дойдя до обнаженного молчанья
до тайны голой тишины
тишина не существует
как нет и пустоты
и шумов косная предметность
весами взвешена внимания
вес равнодушия огромен
хоть давит он едва заметно
как мертвый звук однообразный
и музыки в нем нет
но тяжелей умерших страх
в нем вес весов
неодобренья груз
подручной тишины
молчанье записать нельзя
но что есть пауза-тишина?
а разговор без паузы болтовня
поток неразделенных слов
осенний дождь побоище молчания
скандал душевных перепалок
с самим собой
да сточных вод катарсис
свобода плавающая в луже
как лист оставшийся от дерева
из текста вырванная мысль
без слов задуманный роман
пыль обратила шум в тишину
время стало формой
отлитой в мысль о ней
не трогай пальцем этот оттиск
галатею шуршащей памяти —
оккупирует объятьем
задушит бытием
тишина известна по названию
что знаем о беззвучной?
что скрывает слово
обернувшее загадку?
останется ли слово
чьи облетели лепестки?
ведь было слово
смысл его был ясен —
оно собой скрывало что-то —
тишину?
иль нечто
с чем она в сравнении
взрыв забывший прекратиться?
неслышный звук незримых букв?
молчание знак согласия
разбежавшихся слов
шумит в ушах тишайший хор
несостоявшихся идей
восставшие слова
кричат бессодержательно
звуки властно ищут смысла
там где нет его
в молчаньи компромисс
невыразимый словом
все крепче небытие обнимает бытие
давление лет увеличивается
разным людям давит разные места
зажатый дух понемногу улетучивается
без оглядки растворяется
в пустоту земли
в пространство молчания
законов заботу порвав
бессмыслицу бессмыслицей победив
в недюжинной тишине
свое бытие ищу
390
печаль моя стихов кормежка
принудительная грусть
раствор тоски сгустила и
в ночной кристалл перевелась
и звездным блеском засверкала
открыла темную игру
то фишки превращая в шашки
крестами рассекает нолики
то ставки разбивая взятками
и выигрышем казня себя
391
линии ладоней лгут
но есть привычка к заблуждениям
есть предпосылки леса
случайности чащобы
сопротивление дорог
есть спасение
в беспомощности рук
в служеньи дуновенью ветра
трель и клекот
крик сезона выпорхнул туда
где ждали но не звали
в ладонях растирали листья
и запах был шершавости лесов
392
а то что здесь находится и там
по правилам безвыходной надежды
останется пожалуй незаметным
не торопись и взглядом не скупись
ее в карман не запихаешь
когда-нибудь от вздрогнувшей звезды
она вернется
робким узнаваньем ослепив
невидимо
слегка
393
голос заполнивший время звучания
бережно уши зажавший собой
тот голос породы был дерева звуков
что в мыслях
бесшумных
древесных
приоткрыл перспективу забывчивости
восприятие сделал единственным сыном
с рожденья смертельно познавшим
голос начальственно-кроткий
голос как пропасть на дне
скрывающий прелесть опасности
в арктических джунглях
в снегах амазонки
где зиждется тело возможности
безнаказанно выть на луну
394
там
развевались знамена знамений
символических тряпок глубокомыслие
здесь
расходы терпения были огромны
росла нищета исступления
зимою снега беспамятства
диктовали в обязанность скуке
в камине уютного прошлого
вертеться прыгалке пламени
и прятаться в пепле фениксом
395. Дон Кихот
слова кровоточат хламом химер
торчащие воспоминания
завернутые в неопределенность
и формы живучих пустот
встают из-за стола
рыцарь забытого образа
в оскаленной жажде точности
метафоры выпавший зуб
воображеньем костей гремя
призраком лег ничком
будущим светлым пугая
396. Блудный сын
представитель чутких раздражений
родственник в толпе
но притворившись незнакомцем
он караулит за спиной
обиду затая
и выдумав вопросы требует к ответу
зовет воображеньем утоляя крик
397. Странник
без запаха но мысленно
он весь ментальная фигура
как друг давнишний со спины
сверкнув деталями исчез
как воображенье эластичен
прервавшись вызывает шок
из цвета превратившись в звук
сквозь поцелуй в абстракцию
он дышит мной меня расширив
до стука поездов набитых пассажирами
в обертке разговоров
398
так и не смог доесть
золотую буханку дня
через год
отдаленный как африка
пена старости съест
белые пятна прошлого
но пока что
оазис памяти
в пустыне ошибок скрывает
песок корявого смысла
темный как дважды два
лучше я светлые ночи приберегу
на черный день
и буду спать золотым сном
плотным и вкусным
как хлеб
399
придумал я немало ухищрений
чтоб смерть свою обманом обойти
она же скрылась за спиною
и тень ее огромная как небо
была как колоссальный раб
но время шло или не двигалось
восстанье начиналось подчиненных
висела тень и будто падала
текла сгущалась каменела
и воздух заражался пустотой
так жажда жизни стала голодом конца
сломав границу качество другое
простое вещество зимы
неуловимо обступило
и день как моду превзошло
400
не дай мне бог сойти с ума
не дай мне бог сойти с ума
уж лучше ма
льчика тюрьма
уж лучше ма
тематика зима
нельзя зама
шки дурака сломать
не дай зама
зать луч впотьмах
отдать на сма
рку плод дерьма
безумства нам не занимать
у носа мать стена
кошмар и кутерьма
401. Ничего
ветер сжимает слово
слово влетает внутрь
прямо в ядро ничего
ничего это всё
ничего это нет другого
ничего это русское слово
в переводе значит сойдет
ничего нам живется в пустыне
где пустые ландшафты идей
да колючие заросли фраз
как миражи там люди ученые
промышляет зверь поэт
он услышит родной резонанс
от ветра сжимается слово
влетает в него глубоко
и чудно на сердце зверином
со словом родным ничего
402
судьба страшна
когда покажет
свое звериное лицо
когда схватив за волосы
влачит бессмысленно куда-то
наш перекошенный удел
судьба страшней
когда не глядя даже
толкает нас к удаче
а после без смущения
ее постыдную изнанку
подсунет нам под нос
судьба прекрасна иногда
про наше бытие
нечаянно забыв
403. Радость
из ничего восходит
распространяясь радужно
обтекает пустоту со всех сторон
в моем цветущем подсознании
открытой живости покой
поет сплетенными надеждами
осанну бытию
404
от смертельной скуки
выручает смерть
скука смертная
скука царская
правит миром величаво
цареубийца за углом
он без фактуры и без цвета
он весь отсутствие и шанс
собой скрывает тишину
и в то же время тихо тает
своих ошибок оголив скелет
привет тебе скелет воскресший
хранитель смерти скуки делегат
истории забытый анекдот
костями голыми скучающих последствий
меня клещами зацепить готов
известно всем
что от великой скуки до смешного факта
только детский шаг
405. Станцы
загадка жизни навсегда
доступно непонятна
только тронь и трын-трава
что босиком по лугу
а голышом в прибой
без жизни нет небытия
как жутко это привлекательно
а все кто живы соучастники
по меньшей мере странные
по-разному страшны
но жизнь дается только раз
сегодня завтра и вчера
в любой момент последний шанс
неотразимый «только раз»
от времени освобожденный
во мне есть что-то от всего
частица робкая огромности
владеет мною неделимо
ведет внимательно слепца
да в пропасть бережно
один я
мир один
нас двое развлекаются
я конструирую фантазии
он разрушает их за мной
мы ссоримся — конец
406. Пророк в своем отечестве
ситуация та же
именитый гость
благообразный как соломон
бормочет всерьез без связи слова
равнодушные вещи молчат
слыхали похуже
видали не то
уймись ты посол прародитель
родословной последняя связь
вид твой прекраснее фраз
а лицо изречение бога
проглоти примечанья свои
остатки тщеславья доешь
ведь впереди непонятное
а прошлое сфинкс
407. Вещи в себе
развевались знамена знамений
символическое глубокомыслие
вещало о невещественности
расходы терпения были огромны
росла нищета исступления
зимою снега беспамятства
строжайше велели скуке
в камине уютного прошлого
вертеться прыгалкой пламени
и прятаться фениксом в пепле
касались забытого мира
стекольчатой глади его
сморщенной кожи времени
в разломе ветшающих суток
в морщинистых стенках мшистых лет
ласкали поверхности полностью
непостижимых форм
408. Несостоявшееся рождение нового мира
не очень очевидно
ненаглядно и нелюдно
с неизбежностью убожества
для приближенья божества
в предположеньи новой эры
великое трясение идет
а наблюдатель не родился
никто не знает что к чему
естественный невежда не сечет
и божество скрывается в коробку
пружину прячет и следы
умело маскирует
и вешает замок
409. Тот дом
он отраженная улыбка
чужих воспоминаний склад
где голоса из прошлого звучат
и птицы промежутки заполняют
плачет прошлое картинно
фасад плывет на фоне туч
за ним растет театр событий
и расширяется пространство
в нем комнаты пульсируют со мной
а коридор под страхом выхода
тушуется в кисельный мрак
за дверью люди чинно за столом
ведут обычную беседу
про пониженье цен на страх
подорожанье анекдотов
инфляцию пошлятины
я с ними сплю наполовину
и сам похож на манекен
набив задумчивый желудок
я уползаю в мир иной
где те же комнаты разбухшие
предметы те же удлиненные
пространство в форме хризантемы
пьет мое воображенье
но сбросив роль свою как плащ
я поднимаюсь над собой
и снова фильм смотрю
но это жанр другой причудливый
где мифы бродят сиротливо
плетет свою паучую любовь фрейдист ученый
и пленка рвется
падаю с обрыва
со спазмой рухнувшего вниз
на дно где гроб что колыбель
410
соединив небесные концы с листвой
наважденье пьяных красок
прошло
ствол слегка пригнулся
неясная картина в облаках
по-прежнему что-то напоминает
а привычка видеть в ней
пушечную вероятность
все еще во мне цветет
облака поредели обрюзгли
ствол покосился
от опушки отстал еще больше
и я вам скажу
привычка без впечатлений
как женщина без облаков
стреляет прямо в лоб
411–416. Шесть сумрачных
цвет преображает свет
желтым нимбом окружая синий лес
в этой вечной яркости
гремит такой оркестр
что ярость труб
валторны превосходство
и флейты баловство
сливаются в невиданный аккорд
палитры вырванной лучины
из внутренности жизни
в облака
из духа катаклизма воплощенного
в необходимость вымолить прощенье
чтоб утонуть в антракте черноты
притупление начал
давеча или давно
лицо отражено в омуте
неба рука потрепала затылок
приглашенье пожить на краю ветерка
ухватиться за хвост мелодии
отпечаталась каждая струнка
лежу параллельно ошибке
в форме ненужной улыбки
день нажрался мной
как картошкой
понатужится взгляд
конец вещей бурлящих
за краем незаметен
они как и ты
или я
остальное лишь темное продолжение
мы же рвемся подальше
нас пропустили и выдумали
этого мало
выйти дай совсем
но давление ночи преобладает
тебе бы пока не высовываться
а ждать
пока не потащат заботливо
волю твою стерев
как испарину
вспыхнувшая лампочка
стряхнула темноту
как ускользнувшую змею
и нож приблизила к глазам
резь новизны
неясность отсекла
и пригрозила карцером
предметов перепуганная сходка
засилие поверхностей
стремились напугать
бросая яростно в лицо
свои уродливые внутренности
ночь непристойна и бесстыдна
при свете лампочки в сто ватт
скорей
собраться и нырнуть
солдатиком и птицей
обратно в сумрачную массу
где плечи с пятками одно
и тьма есть свет
а голова как купол планетария
играет звездами спектакль
корень зла
извлеченный из раны
исцеляет от мелкословья
проснувшийся колосс шагает сонно
по страницам ошибок плах
народы шумно спят
заглушая храпом пытки
героев безголовья
в бархат тупой тишины
льется из дырки луна
парящая память о людях
в концентрате отсутствия дня
сорвалась вмешательством лая
далеким шумом железа
шелестом въедливых вздохов
поселок дышит людьми
с хрипотцой их заботливых страхов
и всхлипом застывших страстей
скрепленных печатью созвездий
417
Lа maladie est une fête du corp
глотал как комету слюну
гремел пружинами планеты
вздыхал как ночная природа
шагал через свой труп
спотыкался о волю жизни
затих как аппендикс
начало насадил на конец
костями щупал возможность бессмертия
птиц вопрошал о крошках возможностей
огнями слипшихся ресниц
светом кормился ребенок
ногами как крыльями
отмахнулся от земли
ударился об угол неба
острый как атом боли
отдыхал в промежутках столетий
на ржавых винтах провисая
непромокаемый как кожа
начало надев на конец
зима только начинается
томит впритирку жар
сковано дыханье сгоряча
и жжет озноб температур
сгорая мерзнут холода
морозно спит сосульки пламя
на леднике пылает света иней
душа замерзла тело тлеет
и выпадает на поля
418. Когда все спят
сезон ночных рубашек наступил
припухнув на костях
они зашевелились
под топот кошек тиканье воды
под скрипы мыслей нерасслышанных
под всхлипы плачущих без звука
прозрачных в темноте как тени
как зеркала в тумане темных чувств
они танцуют раз и два
сперва чуть-чуть вперед
потом обратно
419. Легенда
немыслимой ночи рукопись
запечатлела сон
морзянка замерзших сигналов
раскрыла в рисунке космическом
забытый порядок слов
молекулы мертвых дивизий
солдаты в истлевших мундирах
ждут возвращенья доблести
возрожденья дня огня
но время проходит беззвучно
как муха по букве закона
и вдруг разлетается бешено
от этой вселенной к другой
и буквы сгорают от вспышек
сравнения гибнут от молний
рукопись тлеет в себе
420
свеченье слов во тьме молчания
предтеча жаждущего света
соединенье темных фраз
свободе имя ночь
но сонный палец утра
стирает пыль со звезд
и чертит розовым по серому
и тянет птичьим сквозняком
слова теперь весомые
они то грузные мешки
то грандиозные колонны
и носят небо на себе
421. Начало зари
дом пробужденья
еще не построен
но льдина дремоты
трещиной горизонта обозначила
бледный спектр зари
небо пестрым прикрыло стыд
это страшное чувство бутона
оно разорвется чтоб биться о стены
несуществующих городов
422
математика высших чувств разбивается
о косточки твоей руки
измерение стана
отсчет груди
истина простых чисел
единственных
двойственных
трижды моих
в наши устные года
зерно
два камушка
трилистник
живые символы мольбы
еще еще
и щеки в щелках глаз горят
пощады просят у зари
прозренье близко
пронзительно сверкает небо
и солнца лунный крик
коснется лба
423
взгляд в себя вобрал тебя
держи ухо востро
слово теперь выстрел
подкарауленный эхом
утреннего удивления
424
утро это дверь открытая
худющее письмо от друга
на пороге
сообщает
я дышать еще умею
рядом же
газета дышит тяжело
за ночь
планета провоняла типографской краской
несваренье революций
довело историю до того
что спиною заслонив себя
она по-быстрому бросает трупы
в свой мешок
в начале было утро
сбриты черные волосики кошмаров
кровь рассветную отмыв
день в объятьях солнца распростерся
и свет с собой
на синюю площадку воли приглашает
425. Весна
запретный плод уж перезрел давно
но кто не любит гниловатой слабости
когда весна распласталась на улице
углами спотыкаясь о себя
когда как рана вскрылась сущность осени
и плод ее чернеет
в режущей правдивости зари
426. Лето
укус пробуждает чувство земли
томленье зудящего времени
разбухло его вещество
войдя в мою кровь как лето
растет и глотает в себя горизонт
по тучам вино растекается
разросшись припухлость горит
лето крови чернеет в прожилках
замахнулась с когтями лапа
беда обернулась метафорой
небеса чешуей лепестков
как глаз комара изучают меня
в предвкушеньи сладкого
427. Осень
обложки туманов летят над полями
ветер вдогонку несет предложенья
истлевших осенних эссе
труха позабытых писаний
шепелявит почтенно и глухо
обрывки трактатов хруста
не осталось слов
от признаний туманных
осадок болтливого дня
умолкнул в стекляшке вечерней
напротив камина
что полон горящих речей
428. Зима
раскололся кристалл перспективы
провалился в холодную синь
разгулялся мерзавец-морозец
по замерзшему миру льда
с ним зима веселящая дева
с абсолютно белым лицом
кусает сердце нежно
хватает члены в плен
клещами вцепившись в тело
влечет под свою простыню
429
в слепоте примерив цель
мы стремимся до выжатой старости
прикоснуться скрюченным пальцем
к загадке что так нужна
ответ это я и в меня не попасть
как сквозняк по планете гуляю
застреваю в себе идеально
прихожу в состоянье ничьи
мы солдаты невидимой армии
снежки непонятной игры
горят полководцы туманные
костром человека треща
430
Je fus mystique
et je ne le suis plus
я чую мистику как дополнение иронии
хотя без ярости теперь
я знаю что природа
хочет поглотить меня насильно
и жажду жизни съесть
она вечна но временна
сказал бы я вчера
я временен но вечны
гремучие слова
как локоны со лба колдуньи
теперь уже скелет старухи
раздевшей чары времени
мой облик мальчикова мира
в сраженьи с будущим
свои границы не познавший
как роза и как бабочка над розой
прямую провести не может
дальше ветерка
431
день за собою волочит другой
падают зрелые листья платана
тощее тело канавы облапив
под лучами конца этот каменный вечер
небо разрежет костями ветвей
чувство сожмется до статуи вздоха
я пережиток смешенья сезонов
фантазия времени года
пушистая крона растаяла временно
шуршание предков ее заменило
по себе приглашает бродить и
остатки ногами разбрасывать
432
комнатный сумрак
побежденный уличным светом
прячется в нас
подчиняясь загадочным правилам
при свете площадном
древние силы таких возможностей
отдаленно и странно шевелятся
пепельным пламенем вспыхнут внутри
потом угасают
ответ потеряв в вышине
433
обжорство жизни
до сжатого стремления
чем тоньше тем точнее
как луч из отраженной скуки
высекает смысл
на вид кружащийся без толку
мертвые детали поедая
(раскаянье гиены)
пучок лучей как иглы колют
всеядные подробности
никем так не увиденные
как мной
и никому не нужные
как мне
434. У остановки
женщина с видом недоевшей детей
прохрустев серебром глаз
шоколадит ртом пугливо
снимая полувопросительно кожу
и замирает как жизнь
на крысиной окраине
под окрик музыки рок
435
завернись в свою шубку
кошка
твоя меховая привычка
пушистый разврат в жару
сорок столетий мягкой диверсии
вкрадчивой пантомимы
египет мур-мур
авангард мяу-мяу
в середине академическая слепота
верность себе
успех сладострастного сна
в тигриной растяжке
фрейдистская обмолвка
розовым язычком по шерстке
когтями против
и только в желтом поле глаз
черных квадратов щель
436
сдувая пыль секунд
со звезд
я узнаю родившееся время
мерцающих веков
437. Умирающей
по ступеням отсутствий
уходит в потушенный свет
площадками сожалений
в озвученные пустоты
в бедную память глубин
в бархатный оттиск зеркал
отключенного мира
438. Пять необъяснимых тайн
горечь истлевшего солнца
сквозняки унесенные ветром
высохшей лужи злость
происхождение случайности
бессонница гнома упущенных шансов
439. Север
время мучений висит над камнями
тянет к себе облака
стужа сковала округу железом
ржавым как двадцать пять лет
в октябрьском холоде сердца
тусклые судьбы различны
в жесткой окраске неведенья
одинаковы их голоса
червивую славу и мошкару
в карман запихав
преступником ляжет усталость
в зловоньи закрытого часа
в двухмерной вселенной свобода плоска
но того как ножом
рассечет за углом
кто от звука ее размягчится
только сердце забьется
в еловую щель
биение двигает прошлым
завернутым в белый туман
440
поцелуй был как чайка
в крыльях ресниц разлетелись глаза
и взмахнули пределом прибоя
изменчивость взгляда как форма волны
лизнула сближеньем
отбросила врозь
понятие берега зыбко
что разум забудет а кожа не может
провалится глубже в отсутствии дна
и вынырнет яростно
в брод наготы
441
в окне шевеленье безмолвного сада
немое явление птиц
здесь шелест бумаги
дыхания легкий сип
вдруг что-то лопнуло распалось
перепонка облекла лицо
спросонья ветер торопливо
щекотке щеки подвергает
сквозняк это вмешательство пространств
в провалы комнат
он вестник перемен
442
истерически царапая кору
кот вознесся вертикально
осталась шкура тишины
и шорох был в ушах
с застрявшим отзвуком прибоя
последним выдохом земли
в окне молчанья высунулась тень
упущенной возможности
за ней подобье рая
иллюзия на самом деле
но птицы кружева плели
лихой узор любви иероглиф
обрывки неба оттеняя
в пушистом обрамлении
когтей фантазии
443. Поэт
он трепыхается как флаг
какой-то сгинувшей империи
на гордость чью потомкам наплевать
он вырван из контекста сказки
из правила жестоко исключен
молва его обходит как прохожий
что сварен в собственном соку
усвоив правила ненужные
он словом первым зачарован
гвоздем строки щекочет память
все что прошло давно придумано
отстало время от себя
стихия страшная любовница
бросает на пол вазу творчества
сдирает кожу самолюбия
и просит сущности немедленно
но спит профессия любви
444. Творчество
в сумерках комнаты
за пределами вещего дня
притаилась ошибка суждения
там чистая образность лжи
возносит живучее слово
на свой пьедестал
засим облака разрываются в небе
глазам открывается вдруг
голубая спина души
мелькает как бабочка
исчезает как звук
неслышное хлопанье крыльев
уводит за угол и эхом
память влечет
ускользая
445
творчество есть крови совращение
и возбуждение огня
но если обнимешь иноверца
то от престола будешь отлучен
познаешь острова необитаемость
безмозглость винтика у страждущей машины
пыхтящей вхолостую без конца
446
да хранит тебя язык
он даст все нужные слова
подарит мысли как кристаллы
в которых сны отражены
пророк увидит много дальше
на прорву лет вперед
где судьбы целого народа
слезают кожей со спины
от страха камни всё забудут
как сквозняки поэты пролетят
дыша метафорами жадно
а в архетипах книготек
по буквам ползают слова
и в пыль их разгрызают
447
от тебя тут останется связка бумаг
лохматых и пестрых
тяжелых от веса событий и дел
легких от полной безвестности
сухих бумажонок по дыму тоскующих
надежд беспорядочных вечно тлеющих
тоскуйте молчите и ждите
романтичным архивам положено гнить
патетический миф разложения ясен
пусть лучше бумага горит
и надежда ликует
печаль без следа поедает себя
448
многословье домов и деревьев
испещрило страницы долин
новелла земли затянулась
бесконечны рассказы людские
с кострами купин
с возвращением дыма
к древним легендам весны
но пастбище пышет здоровьем
мочалятся шерстью бараны
чувствительность гласных в ягнятах
мягчит диссонансы изгнания
отсюда писать нам по небу псалтырь
молитвенник года страданий
в парче переплета библейского
пришитого к ткани холмов
449
поэты любят дождь
свидетельство бессилия природы разобраться
в наших чувствах
немногословие стиха
велит вместиться в двух строфах
пространству между сердцем и луной
а дождь все льет да льет
в природе вызывая жажду пекла
во мне желанье быть огнем
сжигающим условность бытия
450. Певица
голос плыл за потолком
и звал кого-то далеко
в бесстрастном измерении
билась птица о предел
о стену времени конца
где все сначала
там
на верхнем этаже
воображением любим
звук голоса отскакивал от стен
и просочившись через пол
пролился через уши
в сердце на свободу
451. Scarlatti
тысячи граней клавиш
вырастают в кристалл огня
от него золотистое эхо
ищет укрытия в слушателе
но он задремал на небе
седьмом по счету вверх
в камзол за игрою затянутому
хозяину нот не собрать
он в обход разогнался по новенькой
дымящейся черным огнем
уж не грани это а магма
процессия рыцарей сумерек
в латах мерцающих звезд
стекляшками струн клавесина
в обмен на обманы улыбок
и на жемчуги тысячи глаз
бросается
дайте еще
452. Квартет Бетховена
вырасти и дотянуться
забраться в этот круг
где сущность светится
и борется сама с собой
и в сладких муках рвется
творя из радуги себя
и радуется радиус
что он короче круга
и мучаясь лучится как струна
музыка себя считала
музыка себя сложила
штабелями предложений
заботливо перебирая
все старые возможности
на смену доказательств
фиктивных теорем
а почва подо мной
уходит из-под ног
застоялась
засиделась
покидает заседанье
бедный я подвешенный
на ниточке небесной
стало время почвой
текучее порочное
беспечное непрочное
уносится восторженно
в жестоком ритме танца
молельня на арене
часовня в цирке
четыре голоса
оттенков плача
конструкция расплаты
за веселящий час весны
453. Врубель
я вознесусь на дряхлых крыльях
изношенного демона
туда
где небо цвета наших глаз
затменьем солнц зрачков
от мира слепотой отделено
косые грани гряд
скрывают раны кряжа
оттенки темные земли
блестят падучими осколками
бессилье жесткой пены
громоздится грандиозно
драпировки
кружева
ковры
академические грезы
и вдруг прорыв в причудливость
в безумный fin de siècle
в конец всему довольно
к летящему квадрату черному
застывшему с проекцией вождя
с гнильцой
с дрянцой
михаил александрович
вы были гений
в российской проруби топили
свой декаданс сиренево-хрустальный
и страшные глаза сверлили всем затылок
и самоцветами царапали мозги
надежды падали обвалами кристаллов
под звон ретроспективы колокольной
а демоны скрывали без стеснения
свою порочную земную наготу
и пулями плевались от тоски
454. Линейный рисунок
молекулы гиньологномии
в картонке прячутся
как звезды в бархате
черных пустот
вселенной детскость
открыта дремлющим бутонам
заря для птиц
а вымысел народам
познавшим горький вкус вещей
весна есть промысел зимы
но их рукопожатие
чистый взрыв
455
как будто женщина с линейными руками
а не тлетворный куб из меди и стекла
в трещинах дряхлых поверхностей
на гранях прозрачных кубов
голодающий миф прилепился
но где же богиня кубическая
где ее мраморный смех
линейные руки привычно
гладят меж бедер пустых
на шее огонь поцелуев
оставил лишь луночки пуль
ученый теперь добавляет
научных догадок пыль
планирует сферы и конусы
исчезла линейная женщина
оторваны руки помощи
и вышел из моды куб
456. Небесная акварель
облик облака был бледен
оно ползло но не летало
возможности карикатуры
висели в форме профиля
не торопясь теряли смысл
неочевидного рисунка
похожесть погружалась в спячку
где слилось все и слиплось
где образ не читается а плавает
и плавится и плачет
457
рано утром сад заглянул
в спальню зелеными бельмами
понеслась с размаху кроличья беготня
пушистая ошибка юности
стала недоразумением старости
пятки о травку щекочет
смущает горькой полынью
торопит криком сойки
ноги бегут самостоятельно
сердце хочет поспеть
великий день рука событий
расщедрился на невозможное
пригласил потерпеть мое общество
поделиться отсутствием времени
замираешь как вырубленный
улыбка дня тебя не видит
ты на ее содержании
замри наблюдай и плачь
худшее пройдет но лучшее
кто ему разрешит?
душа моя босоножка
придумает половину
прочее как инфекцию
занесут крылатоногие слова
458. Роща
сплошные пальцы
рук не надо
прикосновенье ветерка
и каждый листик наизусть
свой шорох издает
орган пернатой мессы
садового христа эксперимент
растрепанная готика
зеленогласного собора
я один
а проповедь длинна
459. Ветер
через столетия дул
деревья
крыши теребил
лизал моря
потом
три раза стукнув ставней
закончил многоточьем свой рассказ
пространный как легенда
скупой как эпитафия
несложный как припев
460. Олегия
длиннотами мыслей о краткости жизни
я запечатал сладости дом
косая грусть
и с нею тень досада
обвили шею мне пятном петли
творящим монотонность из себя
она и притчу тянет
через игольное ушко
и сквозь отверстие добра
первопроходчика верблюда
из нищеты творя кумира
купец заботы произносит
под эхо все прошло и прочее
разбогатевший крик потери
бредет по трассе муравья
в классическом лесу ретроспективы
моя печаль как синяя поляна
вдали блестит кольчугою жука
а может то упущенных желаний пни
в росе надежд во мхах уныния?
ползет непрямо по земле
и по змее и вкривь и вкось
биографическая сказка
стремится время кожу сбросить
и по луне последний взгляд
шероховатую фактуру тронул
и подмигнул как мокрая звезда
461. Возможность
мое сознанье только память
зерно загадки тех существ
что дремлют в ней
когда-нибудь в своих мирах
они припомнят эту жажду
жадность быть
что настоять хотела на своем
но тыкалась в пустое
и в их немыслимом лесу
я вдруг воскресну как тропинка
в траве догадок утопая
и буду извиваться просветленно
забор веков разломан будет
и предки в дыры подглядят
желая доброго пути
462
пророческий опасный дар
я бросил за поэзию мгновения
я знал
опасней будущего прошлое
а день сегодняшний ворует втихаря
будет
не было
прошло
а то
что предо мной
гипнозом поднимает
в неугасимый мир явлений
на план столпившихся вещей
что обступают как забвение
и сразу дарят то
что ищешь воспринять
они в моем пространстве эха ждут
в словах рискованных
разорванных дыханьем ритма
и близоруких как прыжок
но привилегий нет
всего важнее постоянство и охапка жизни
в оправе золоченой лжи
нельзя забыться
лучше удивиться
увидеть всё как будто в первый раз
а может быть в последний
будет
не было
прошло
463–471. Девять миганий
волшебство опушки
в возбуждении птиц
у червоточины дуба
схоронение
креста восторженного
в пустоте благослови
я это плавание жизни
хмельная забава волны
света дрожанье вовне
в полусонности бытия
слово захватило дух
прижало к стеклу пробуждения
задушив остальное
пальцы с ногтями луны
коснулись листка
со стихом заходящего солнца
невнятность слов ребенка
в тени пролетевшей птицы
узнает восход отца
душа на заре
очистилась до неузнаваемости
смыла индивидуальность страдания
слезой оперлась на пыль
расшаркалась перед ночью
и превратилась в куст
зима обернулась осколком узорчатости
четкостью звездных заборов
перспективой развалин
асимметрией черноты
сердце таится в груди
как стареющий тигр
глодающий кость
одиноко и нервно
472–475. Четыре трезвучия
смотрим на колокола
в которых спит свернувшейся улиткой
застывший танец сфер
в руках посмертный приговор
развернутый как партитура
неисполнимой музыки
в ожиданьи предка и предтечи
надежду обращаем в миф
о верности раба
забыв подробности и кое-что простив
немного подражаем дирижеру
когда играет жизни джаз