646
Бухгалтерия жизни — занятье осеннее.
Льют дожди, происходит растрата воды.
И кажется, все, что годами засеяно,
Стало ельником, полным вражды.
Расчеты опасны, все руки в занозах.
Меня обступает дремучая проза,
А приговор: всю до конца прочитать,
И не с кем бездарность ее коротать —
При этом внимательно, от корней
До верхушки, варианты оценивать —
Эту ветку долой, эти иглы ко мне,
«Что-то будет» валяется где-нибудь.
Тихий ельник, глотающий капли,
Затаился, как вечер, во мне.
Он исчезнет и канет, не так ли?
Я, как солнце, воссяду на пне…
647
Давит великая воля,
Влекомая выделкой дней.
Столетия каменной соли
Стеною стоят перед ней.
Захламленных предков трюк
Прикрыт провинциальной правдой,
Под видом бесплатной награды
Превращен в постоянный брак.
Под властью каких-то созвездий
Опьяняет медуз плен —
Невесомая прихоть заездила,
Льется лучистая лень.
Опершись на дух червяка,
Бабочка из прошлого века
Промелькнет, подразнив чудака,
Подмигнет наподобие намека,
Что отдастся навеки только
Невнятным отроческим снам.
Через рваную тусклую кальку
Развязка совсем не видна
И тает, и тонет упорно,
И всплеск возвращает назад.
А древний инстинкт подзаборный
Чему-то бессмысленно рад.
648. Станцы-эмигранцы
Так значит, чужбина,
Вместо сухих степей —
Городская, сырая ложбина.
Новый род цепей.
Вместо китайской перспективы,
Безумной свободы беды —
Канонизация взрыва,
За упокой святых.
Равенством торговали
Уравниловки ради,
Тщательно шлифовали,
Как на параде,
Когда на душе мутило —
Кусали удило.
Разбежавшаяся душа
Выкидывала антраша.
Тогда, без всякой грации,
Березовой метлой
Выметали долой —
В зад эмиграции.
Сила хмельная
Шальной новизны,
Грудь распирая,
Заливала сны…
Лопотали — чужбина,
Новая, значит, малина.
В глазах от своей рябит —
Каждый атом не забыт.
Рожденный голым
На стриптиз туг.
Идеями полон —
Стреляй на лету.
Таланты зарыли,
Распустили слух.
Ни уха ни рыла.
У кого нищ дух?
Эх, бедны, да не нищи,
Голы — не до конца.
Как сумасшедшие ищем
Себе праотца.
649
Пусть ляжем мы прослойкою навозной,
Пускай бросают камень в нас и попадают возле —
Уже проткнули пальцами. Сквозь дыры
Мы разберем, кому и где могилу вырыть.
Про нас где следует решили по инстанциям,
Параграфом давно запечатлели,
Приговорили быть навечно иностранцем —
Дрейфуем ли домой, плывем ли так, без цели.
В чужой стране живется без претензий,
И равнодушие людей — как милосердие природы.
Течет ли через сердце Сена или Темза —
Всему есть место вперемежку со свободой.
Пусть взад-вперед трясется евтушенко
И зависть спрятали поклонники в мошонку,
Нам не видать фантасмагории кремля,
Здесь тоже можно материться, бля.
Предшественники кля́лись возвратиться.
Горда великим ритмом птица,
Не сеет слов на перелетный ветер —
Сравняемся же с ней хоть этим!
650
Народ валил волной. Давали пять,
Чтоб из толпы людей лепить —
Ломать привычку гениям,
Раскрепощаться генам.
Из темной светской жизни
Народец так и брызгал.
Я был один из них,
Искал потверже территорию,
Чтобы момент такой возник,
Что создает историю.
Такой момент беспечно жуток —
Лицом перед стеной,
Упершись в промежуток
Меж временем и мной,
Ищу дорогу, чтобы вылезть —
Как щепка на волне.
Нетронутую прелесть
Я находил на дне.
Прибой катает щепку,
Бросит, засосет —
Потом ухватит цепко
И прочь несет.
Волна — воды придаток,
Ее случайность, пульс.
Матросы мы, солдаты,
Пучины пища. Пусть.
Мы освещаем свет
И видимость его находим.
На самом деле, свет слеп
И темнота его природа.
651
Россия в позе неудобной,
Не выспавшись, глядит на свет.
В мечте о жизни бесподобной
Намордник у нее раздет.
На диво органы растут,
Не школа — дивный институт.
Но почему приятно и противно?
И — мысли гонит со двора.
Уж если думать коллективно,
Диету, не режим, менять пора.
Наш скорбный ум не пропадет,
Без выхода решение найдет.
Всегда способна, бля,
Своих родимых мифоманов,
Мюнхгаузенов и митрофанов
Рожать народная земля.
Ну а пока устроим танцы:
Поляков, чехов и афганцев
Пихнем в любовный хоровод,
Возьмутся за руки китайцы,
Иранцы, персы и синайцы,
И будет виден полный рот,
И будет пучиться живот.
Иван Иваныч Сукинсынов
Увидит небо в апельсинах
И поскорей в приемный пункт
Снесет перлоновый зипун.
Тогда китаец Щи-ка-чи
Произнесет свое апчи.
652. Ч-жой
Я чистил зубы, чуя челюсть,
Чрево черепа и кость.
В этой частности заключена
Человеческая сущность.
Череп Йорика — отсчет,
Вечного в конечном отпечаток,
Опечатка участи души.
Шута зачатие непрочно —
Ожесточает чертовщину.
Начальство щупает мечту,
Ищет тщательно чего-то,
Ногами топчет мощно.
Умножая щупальцы тщеты.
Чудак лопочет чудно
Про чешуйчатость часов печали.
Он — беспечности кочевник,
Права качает ничего.
Лишь чуткий призрак преткновения
Проводит чистую черту —
Ее не пересечь нахрапом —
Здесь нужно напряжение чувств,
Текучесть и нечеткость планов,
Физически неразличимых.
Мечтатель нынче не в почете,
Насчет чудес он шляпа,
Не может хлебом накормить
И смотрит скучно в точку тьмы.
Чего-то нет. Иначе с чем ничто?
653. Интерьер-макабр
Я стукнулся о тумбу так,
Что вспышкой прозвенел пятак,
Скосились Хлебников и Библия,
Как будто книгам зуб выбили.
Познав предел своих владений,
Ретировался свет дневной.
Замкнулся угол вязкой тенью,
И вечер влез в окно.
Нечисто, иностранно
Лопочет мебель в сумерках —
Лежу и вроде умер как,
И существую, только странно.
Пространство стало вне закона,
Оно уютно, как силок.
Царит эстетика притона,
И пятка чешет потолок.
За занавескою игриво
Виляет бедрами дыра,
Тени пляшут похотливо,
И начинается игра.
Ползет на волю память
Преступным ходом черепах —
Комната ночная станет
Не больше черепа.
Виски затянет паутина,
А жизнь гуляет за стеной.
Кружится бред и стынет —
Кто храпит там, надо мной?
Зашторены глазницы,
Конец вселенной — кость.
Я — содержание страницы,
Прочесть не удалось.
654. Оставшимся
Нельзя сказать, что презирали —
Я был не лучше вас.
Нельзя сказать, что видеть жаждали —
В толпе стирался я, как вы.
Как сотремся — так сочтемся.
Да, вот, простите,
Судьба — как из пращи, меня
Туда да растуда.
Я принял позу, нужную,
Чтоб лучше было бы порхать по ветру бед.
Для легкости
Скостил страданий (тех — незримых) на издержки.
Доносится: Легко ему теперь —
География парит над океаном,
К лицу Европа скроена;
Маршрут прогорклый наш
Сквозняк степной не освежает.
А он — бедняга — простужает память,
Жалуется на сны «невозвращенца»…
Да вы поймите, я уехал не — «во время рыб»
И не в пространство вещеватых мыслей.
Я путешествие проделал по себе,
В условный мир
Несуществующих границ и заграниц.
От детства до мистического края,
Скрывающего то, что мы хотим,
Когда желанного достигнем.
Это не рейс, это не рай,
Это не приз, это не треск —
И не треска — не трёп,
А трепет новых перемен,
Неразличимо певших, словно ветер
В граните неизменных и народных масс,
Принявших форму морды разбитого сфинкса.
…Я перебил себя.
Я тоже атом массы,
Ноги мне сначала перебившей,
Но давшей после духу мне,
Чтоб облететь ее запущенные дыры.
Не гниль и не безвременная топь —
Глухая терпкая полынь
Мне запахом отбила память.
(Конечно, не у всех такое нюханье
Бесцельное.
Иным — по запашку́ — большая цель.)
Память заменилась
Навязчивой идеей о надежде
Без примеси других идей,
За исключением детей-надеждок.
Нас воспитали с детства:
«Надежно учатся ребята,
Растут кустами, как опята».
Забытую надежду — внутрь
Поглубже запихай.
Ногами-каблуками
Толкай-задавливай,
Общественно выравнивай
Да лозунгом себя — пустяк —
Еще разок.
Труднее гущи оскорблений
Разреженность от их отсутствия,
И приучиться к состоянию небесного безвесия
Невозможно —
Ангел мести внутри нас.
Он рот откроет — громче труб —
И вышибет полынный дух.
За краем адское «еще»
Грозится знаменем конца —
И в тупике жерлами память,
Бесконечно повторяет: нуль.
Привычный плен опять при мне.
Он плоский,
Приплюснутый привычкой, продираясь,
Оставлять клочками кожу
На тысячах колючек;
В конце концов, сквозняк
От продвиженья граждан,
Похожих на товарищей,
Болезненным прикосновеньем
Отдастся по спине.
Да что спина…
Спине носить не снилось нет —
Согнувшись, выгорбит вопрос,
И лишь косая вымахнет ответ.
Смертельное зерно падет на почву,
Зависящую полностью от нас.
Удобренье — доброта.
Забывчивость к несчастью — трещина.
Испуг — узорчатая мелочь.
Конец запечатлен
В прозрачности надежды.
655
Словно лицо со дна небылиц,
Образ прошлого бредит поэтом.
Подробности неразличимы —
Смыкаются жадно и тихо.
Того гляди, договорятся.
Встретятся догадки,
Детали дыхания,
Города сутолоки следы.
Сольются, смешаются
И, вдруг,
Наполнят сосуд в форме улицы,
Полупрозрачный,
С темным осадком болтающейся толпы.
В этой мути
Разыскивать будут знакомых,
Окликать, оборачиваться, не узнавать.
Но это недолго.
Уйдут по домам.
Останется
Ненужная луна.
656. Читатели будущего
Туман нахлобучил на брови
Сбившийся горизонт.
Носом к носу, деревья
Укрыли кое-как собой
Свернутые в почках листочки,
Где прорастают
Стихотворения для птиц.
Но это позднее, сейчас
Их синтаксис сочится
По веткам, а ритм
Еще во вздохах ветра,
Содержание в смене погоды месяца;
Сами птицы еще в яйцах и
Сгущают желток, приготовляя
Точку восприятия поэзии.
Мир еще к ней не готов.
657
В наше политическое время
Дышать —
Уже протестовать.
А слова бросать большие,
Гремучие, как танки,
И ядовитые, как новости —
Не заслуга для поэта.
Увядание природы
Прекрасней загнивания системы.
…Старо все это!
Я согласен.
Старо, как старость командиров
И угрюмость эпигонов.
Старо, как бешенство их жира.
Старо, как мир, оглохший после них.
658. К непогоде
Комната в тоске о дали.
Обрывок лужайки свален в угол.
Длинная кисть туч
Мазнула неточностью лес.
Брюхатые новой погодой,
Занавески скрывают пустое.
Сквозняк салютует свободой дверей
Дом, вздрог, дребезг, стёкла.
Бездарь мух ждет новостей
С отдаленных кустов —
Птичьих прав
На последний взлет:
ззв-т фссс бам.
659. Колокольня
Она —
Единственный вывод,
Вытекающий из пейзажа,
Где человек лишь тысяча мгновений.
Мое —
Самое яркое.
Единственный вывод
Торчит в памяти,
Нанизав
Будущую жизнь на прошлую.
660. Той, что вернулась
Прозвенели кандалы-побрякушки.
Мимо проплыла,
Запечатлев ссадину.
Килем вчерашнего дня
Небрежно коснулась дна.
Течение дух схватило,
Заскрипели деревянные кости,
Палуба сбросить хочет.
Сердце-компас скривило долой.
Домой, домой…
Погоди, откусят корму,
Паруса пришьют к делу.
Большим пальцем стукнут в нос,
Наотмашь, как печатью.
661
Я бегал во сне
По белой стене
По запретным местам
По мальчишеской роще
Разбрасывал вещи
Обратно совал в чемодан
Принимал его к телу
Прочь добро летело
Бежал как затравленный волк
Окружал страхов полк
Во сне беглецу невдомек
Что никто в него нож не воткнет
Сердце его как взрыв
Вместо разума обрыв
Душа обвал нараспашку
И душит ночная рубашка
Пришитая к небу вдали
Как на картине Дали
662. Треугольник конца
Цель жизни — завершение.
Она означена концом.
Знак вопросительный долой.
За ним хаос:
Опять размажутся сомненья,
Прольется млечность бытия,
Стихи раскиснут,
Беспричинны, безначальны.
Мы учимся теориям конца,
На самом деле,
Практике начала.
Что есть конец?
Лицо начала, повернутого вспять.
Двуликое трехглазое лицо
Глядит через меня нечетным глазом.
Я взгляд в ответ бросаю,
Он продиктован жаждой власти.
Он как стрела его пронзает
И падает со стуком позади.
От начала до конца
Три четверти принадлежит началу.
Затем — предчувствие обрыва,
Затем — агония остатка.
Перед паденьем — оборот:
Объятье-пропасть,
Спина к спине, как дробь.
В конце концов,
Наверно, где-то есть
Начало всех начал.
663
Как отыскать своих начал концы?
Теории, системы,
Толкующие с чего начать
И чем закончить
Зовут идти против врагов —
Теорий и систем,
Зовут к презрению других
Теорий и систем,
Не говоря о тех
Кто ими обделен
Искать концы своих начал
Нагруженный презрением
Не годится
Присядь
И посмотри на вещи
Да так чтоб не видать их по частям —
А лучше сразу
Особенно же те что позади
Всмотрись затылком в них
Затылок есть глаза души
Души что бродит как в тумане
И видеть хочет и найти
Что за концом
Что до начала
664. Onebula
То, что чернеет там,
Здесь голубеет
И, как на сцене,
Облако творит?
665. У ручья
Травинками мелькающих закладок,
Страницами растрепанных путей,
Идем в объятия медлительных
Овражьих выдохов земли.
Калачиком свернувшись туго,
Под мышкой ветхого оврага,
К домашности привыкли водопада,
Что бормотаньем усыпил себя.
Здесь тайное стремленье наше
В прозрачности находит то,
Что мы, сознательно запутав,
Успели пальцами задеть.
Оно в переплетеньи нитей
Незримой вышивки воды
И в брызгах ветром брошенных
Блестящих выпадов ручья.
666
Из поля зрения облаков
Идем домой
И спим,
Глаза прикрыв руками,
И входим в полое пространство снов,
Где носимся, страдальчески вздыхая.
Человек, остановившись, занимает много места.
Изменив движенью, он уподобился вещам:
Его в свою игру они не принимают,
У них другая жизнь, волшебная, мышиная.
Он же, вроде глыбы мягкой, бесполезной,
Беспомощно застыл. Уныл и пухл его покрой.
Глаза его тревожно говорят о чем-то неизвестном,
Как кусочки из чужого измерения, подобные
Стихии движущей и ускользающей —
Не то огонь в сухой степи,
Не то ручей в скалистом сне.
Они стыдятся запертости в теле,
Из дома одного хотят в другой.
Им невтерпеж убраться из пещеры.
А то, что перед ними, солнцем залито, взирает косо
Мертвой роскошью миллионов неподвижных глаз.
Куда от этого деваться?
Расколдовать пленение пока что не дано.
Принадлежать чему угодно (быть чужим) не значит быть
свободным.
Остаться верным самому себе возможно только одному.
Но двум?
И может, третьему, едва заметному меж ними…
Возникнет слишком много планов, задних мыслей, недомолвок,
Чтобы распластаться в пределах собственной проекции.
Глубина себя перерастает, чем глубже — тем бездонней.
Цельность пожирает цельность, двум цельностям
не совместиться.
И все же, здесь, в глазах, пересечение,
И то, что невозможно, живет себе с наглядностью неизмеримой.
Пройдет — растянется к пределам дальним.
Сожмется, выскользнет, как мыло, уплывет, утонет
в непрозрачном
Потоке случая, где прошлое и завтра сплетены.
Неподвижность — основанье для движения.
Над землей застыло облако и — ждет.
Это — пейзаж.
Я тоже сплю, и вместе мы лениво дозреваем.
Но вдруг сместилось все.
Я — часть враждебная земли.
Зрачки мои за облаком спешат
И в черноту свою, в провал, его вобрать стремятся.
Плюс остальное, все, добавочно.
И все, как есть, туда уходит, точно повторяясь,
Множась в копиях, в скрещеньях намерений.
Но в сторону одну:
Из мира общего, случайностей — в удачу,
В поспешность, прыть воображенья,
Такую бойко сбитую структуру,
Что удивляет мир, экстравагантностью пугая.
…Что мы знаем о том, что мы знаем?
Нарост растет и вывертом естественным
Сперва стремится к облакам, не замечая
Своей наклонности быть параллельным горизонту,
Наклоняясь постепенно в сторону падения, больше все
И больше, уродством превзойдя себя,
Чтоб рухнуть — окосев до основанья.
Осталось что? Желанье сжечь, да
Снова поглощать, вбирать в зрачок, в ничто, в дыру,
Беспечно изводить поставки
Бесцельной щедрости судьбы…
Ты, может быть, и сам подарок
От природы для самой себя,
В душевной простоте стихий бесцельных,
Преподнесенных вымученной сказке о свободе,
Продукт фантазмов мастурбирующих великих сил.
Видеть.
Себе принадлежать назло,
От начала до конца, с предельным соответствием.
Думать напряженно о деталях без числа
И превратить в переплетение существ, им придающих смысл.
Закрыв глаза, увидеть снова и понять,
Что эти существа, под видом чувств, а реже мыслей,
Своим присутствием размыли мелочность деталей
И беспорядку внятность сообщили.
Они в глазах свеченье вызывают
И тихий свет распространяют изнутри.
Нас обступила жизнь вещей и вещества,
Но мы дрейфуем курсом чувств или предчувствий.
Превосходящая реальность все преходящее отбросит.
«Сейчас» свидетельствует:
«Завтра» — все заполонит.
Подбросит нас и поволочит, безжалостно зальет по горло
Сосуд засохший, полный трещин скуки, пылью сытый.
Ждал он тайно половодья, утоленья. Раньше
В глазах без слез, без искры радужной
Была рассеянность игры.
Теперь же совместилось:
«Он стал как мысль», «с судьбою слившись», «весь — полет».
Глаза разбились на созвездия,
Дальним светятся восстанием.
Кто теперь поможет, какой восточный бог?
Ныряют и плывут, как птицы в облаке, попавшемся в пути
И заслонившем не только горизонт,
Но перспективу обойти его.
Оно растет, таит в себе грозу-необходимость,
Оно вобрало все, зрачки включительно.
667
Политические деятели
Обеспокоенно смотрят
С первых страниц газет
Но не глядят в глаза
Их души затхлый клозет
Некоторым жить осталось мало
В могилу хотят столкнуть других
Они забыли
Что после них не потоп
А потных наследников топот
Топчущих жижу
В колодец плевавших
Я прошлое любил
И завидовал ему
Ностальгически
Не стоило
О нем жалеть
Не дышать
Прошлым кормиться
Судьба червей
Ползущих в будущее
Которое на самом деле
Для существ парящих
К земле не липнущих
Однако
Если бы гармония миров
Затеяла длинное как ледниковый период
Адажио
Клювы размякли б от слез
Стали бы крылья как жирные ласты
Птички б очервенели
Если Дарвин прав
Настоящее становится собой
Когда замечено
А мы ленивы
Висим
Между шагнувшим и ненаступившим
Полупроснувшись
В часах песочных полупросыпались
Ногами чувств месим вчера
Башкой надежды стукнулись о завтра
И так
Статично
В троице времен
Который раз
Прозевываем шанс
Есть состояние
Дети
Вечное как время года
Начало всех начал
Бежит сквозь жизнь
Состав первичный
И как вода в ручье
Всегда сейчас
Течет но здесь
Горит как линия в мозгу
Рисунком в облаках
668
Заскорузлые корни
выталкивают из недр
еле дышащий ствол.
Горбясь,
не думаючи,
прет.
Исчерпав свой напор,
разменяется на шарящие ветки
с протянутыми суетливыми сучками,
чьи взлетают,
трепеща от новизны,
листья.
Так небу посылает
земля от себя
дерево,
выделив ему воды
и свободу потягиваться,
сколько позволяет деревянная плоть,
и также право
в дальнейшем сгнить.
А если выпадет ликующая удача,
сгореть,
закоптив пепелищем землю.
669
Разбилась мысль и растеклась.
Разъятых знаний черепки
Теперь уж не срастить.
Нацелив острые углы,
Они расписки предъявляют.
Притворство ни к чему,
Движеньем больше не спастись.
А было, что прыжок коня
Фигуру сути воплощал,
Табун искрящихся намеков
Летел по горнему пределу.
Теперь же — слякоть и дожди
И — молча тонет лошадь.
Вдали маячит призрачный,
Лаская тень свою,
Идет Экзаменатор.
670
париж физически люблю
вонь запахи сырого тления
отбросов славы классицизм
и разложенье новизны
фасадов выбелены лица
над ними воробьи мансард
внизу раздетый лувр витрин
в которых отразился бег
изменчивых как биржа парижанок
кровь города толпа
съедает на ходу
беспечного микроба
есть города где кровь черна
но здесь она легка и фосфорна
и только грубость парижан
в утонченной традиции ломать
традицию уже с надломом
напоминает жизнь наждак
протрет и все сравняет
писк недоносков революций
прелести маразма королей
спрессуются в эгалитэ писсуаров
недвижное размешивают небо
щекочущие мачты нотр-дам
корабль с готической оснасткой
плывущий через ярмарку старья
сквозь лунное сплетенье переулков
где как занозы по углам
сестрички жанны д’арк
а с ними братья по любви
душа у них нежна
как тело устрицы
по восемь месяцев в году
гниль мне нравится парижская
так разлагаться бы москве
671. На пляже в Сен-Тропэ
я вышел на пляж:
чему-то быть гениальному!
схватило дыхание аж
приближением к дальнему
все море и море там
и тяга к экзотикам
к путям непроторенным
к бредовым наркотикам
эвксинский понт и турки
русские придурки
ну полно уж тебе ли
как голубь мира бредить крымом
под шалой памяти нажимом
воображать о коктебеле
засохшем в голове поэта
как жеваный рахат-лукум
то слышатся в волнах наветы
традиций выветренных шум
погасших поэтических фитилей
давно потопленных флотилий
о мнимом прошлом позабудь
смотри француз по достоевскому
во взгляде скука что-то дерзкое
мадам с расчетом кажет грудь
и сквозь меня глядит как кошка
да мудрено ли — солнце горы
песок журнал блестит обложка
а любопытство щель в заборе
где шум волны там время стерто
пространство же иного сорта —
конец земли начало вод
и дальних измерений свод
672–674. Трепатих
КнуКчуКскому
лежу себе и призываю дух
поэтов двух
великих непечатанных
ТО ВАГИНОВ влагалищев
И ОБОЛДУЕВ друг
поддувающий туда еще
с обратной стороны
один совокупил античность
с плащпалаткою пьеро
другой из струн рояля смастерил
поэзогонный аппарат
и гнал стихи приватно
да жил себе
ни шелково ни ватно
стихи конечно любят снобы
и про цветаеву болтают снова
и процветают словоблудно
не подозревая что им нудно
собачки скучают от своих бантиков
академики любят своих антиков
гордо качается индивидуалист
из моих сочинений лист
атлантический океан это лужа
в которой можно потопить сибирь
но от этого будет только хуже
зальет кузьминского царя задир
сибирь же постигнет судьба атлантиды
и станет как с бабкой степанидой
никто не поверит что она была
по морям раскинут сети и снасти
и будет рыбу допрашивать с пристрастьем
великий кормчий-водолаз
и я там был пил рыбий глаз
по усам текло а в рифму не попало
675. Апология ничтожника
как сукин сын среди секретарей
последней сволочи хитрей
он полз как краб среди угрей
из-под дверей под льды морей
как декадент гиперборей
глотая скучные минуты
он о себе понятие имел
помноженный на нуль отсутствия
он что-то вялое шептал
свою судьбу безграмотно листая
он бормотал без сути и фактуры
и был ничтожно одинок
а ручки грудь его и ноги
совсем не подлинны
подлоги
подделки марионетки рычаги
в системе сил на побегушках
непереваренных фантазий
он засыпая догадался
я точно так же как другие
лишь инструмент в ногах студента
ученого в игре футбол
а на рассвете вышло так
мне по душе весенняя отрава
и скука осени слегка
однако хамство лета и беда зимы
командуют парадом
да, я ничтожество и ничего
ничтожное не чуждо мне
ни ваша мысль изобретательно тупая
как профессиональный дикобраз
ни чувства пухлые как черви
ползущие куда и вы
виляя хвостиком любви
ни ваши страсти заливные
закусок вырванных из рта
все так чудесно для натуры
и проза пропитого дня
и слов разжеванных собранье
и шелуха от общих мест
как все услательно и аппетительно
под всем бы подписаться мог
поэт задо-лау-реат
676
ЯЗЫК это отец
а мать это ПРИРОДА
она дала мне жизнь
и обернула в воздух и деревья
а он (язык)
пинок желаний дал
и мозг (природный) вымыслом наполнил
природе прозвище придумал
и тянет жилы из нее
она ж слова на ветер побросала
и скрылась в крик и бессловесность
бесцельную готовит месть
а мне КАПУТ сиротский
677
нет порока у своего отечества
родина беременна мужами
что жизнь бросают на подачку
жан д‘аркам жандармам и даром
иконописно украсив историю
хоронят кровавых мальчиков
в закрытых глазах
678
я прикарманил анархию слов
прощупал ясность лабиринта
нашел свободу тупика
узлом связал косу абсурда
и выжал из ума скупую мысль
она вцепилась в зад метафоры
раздался крик но крик не дикий
цивилизованный как процедура чая
как гильотина и гаррота
и как испуг упавшего во сне
с кровати
679
загадка впадает в детство
в необозримое море дней
по рифмам скучает даль
штурвал страдает бессонницей
капитан избегает отплытия
где начало прогнило с конца
утопленник вышел ответом
нырнувшему в море ловцу
как гиря его голова
680
кто изысканно ест
путешествует далеко
вид салата с 400 метров
хребты хруста и страсти
суп с облаками
в дольках тонущего лука
мясное плато с обвалами пюре и джунглями шпината —
я сразу скушал полпланеты
сгрыз ее хрящи
запил кларетом
что с пыльным вкусом фараонов
настой времен и концентрат цивилизаций
нектар распада рима
эссенция лодыжек рекамье
наполнили нутро сознанием истории
грехопадение десертного гарема
распяло душу живота
681. На вернисаже выставки И. Кабакова в Париже в Галери де Франс 20 января 1989 года (в ожидании художника)
ходят многозначительные бородачи
смешиваясь с усатыми
устало и демонически
лезут небритые
только голые лица
выглядят скользко
ординарно
беззащитно
несколько гениев и претендентов
(граница туманна)
обходят друг друга
крадут внимание
снисхождение дарят взамен
все ожидают событий
превращения пота в вино
(уж на губах кислинка)
толпе не хватает профессора
батьки
блюстителя дум
их обступил пригласительный хаос
на секунду нехорошо
тоскливо глядят на картину
вдруг подозрение —
где-нибудь что-нибудь есть
притворяясь холодными —
ищут
как русский вечный жид
по привычке ищет правду
необязательно голую с браком
но законную
раком —
вернисажно и эрмитажно
……………………………
в галерее имени франции
казацких клопов кавалькада
лижет душистый навоз
художник цветы собирает
лепестки раздавая глупцам
682
вильяму брую
так и сиди
с девушкой лежащей меж ног
такому судьба иногда
или еще реже
так и сиди
с ее головой на твоем бедре
кровь замирает
не шевелись
так и сиди
ее глаза забыты в будущем
и видят детский сон
так и сиди
вдвоем вы образуете статую
фигурам неудобно
в скульптурном сочетании
683. Соблазны зимы
заешь бензина едкий привкус
прессованных микробов бутербродом
и сладкий дым благоустройства
обнимет щеки скулы сжав
забудь зимы железную слезу
скелета дерева шершавый холодок
и птицу ждущую свой час
залезь в мохнатые и спелые дома
задумчивостью комнат обернись
оставив шум на пропитанье плебса
пустое эхо переулка здесь умрет
под музыку свеченья янтаря
под солнцем исповеди книги
и завернись в позавчерашний день
а лучше даже в прошлый год
когда сегодня было в будущем
без тяжести и без конца
неразличимым в точке схода
684
кто клал себя в чужие шкуры
тот знал враждебный вкус слюны
другой крови порабощенье
и хруст изношенных костей
но мы кумекаем поем
в себе находим композитора
гармонию заводим как игрушку
и залпом пьем настой частушек
вчерашней бабушки страдание
не беспокоит нас чрезмерно
но появляются подробности
каких не знали современники
молодчики с ножами
рассказывают резали
волосики на части
и пели музыку без толку
зубастые детали прочитав
и обобщенья проглотив как суп
мы рвемся в бой пигмеев с карликами
чтоб грудью защитить зады первооснов
чтоб возродить эрекцию каскадов
по душам разливающихся внутрь
чтоб разобраться кто во сне живет
а кто там дремлет наяву
685
я обменял подполье на похлебку
прекрасней красного борща
прилив тоски чумных дистанций
я обменял на смех ученых миниатюр
где жирные мазки коров в морковных пятнах
жующих желтую траву
скрывают вежливость традиций
я праздные бутоны любопытства
отдал за овощи культуры
и соскочил в экологический базар
где все недорого и жидко
и техника как червь укрощена
я нищету забыл намеков
глухих упреков черная стена
куда бесспорней
глаза из прошлого меня
гвоздями пробивают
к изношенному собственному телу
куда оно плетется я
предвижу лишь наполовину
и чем яснее видится
тем половина эта меньше
а остальное близится
растет
и как родное естество
меня как каплю растворяет
686. Зачатие
я вошел в плоть океана
в океан плоти
чье тело было плотное
я толкал его
оно толкало
с растущей силою назад
мы были в равновесии
пульсируя неравномерно
так толстотелая игра
меж иаковом и ангелом
что в двоедышащем усильи
из двух начал рожают третье
хрупкой сути эмбрион
животина души и сукровицы
оно стремится первым делом
генеалогию срубить
как дерево сухое
но этот пуд что под и над
подарок труд и океан
трепещет дышит и ревет
и рвет из будущего зуб
чувствительный еще но устаревший
в изнеможеньи кожу
как одежду разбросав
небрежно разложил родителей
687
по вечерам над ресторанами
в горах афганистана
когда не видно мусульман
доносится прикрытый гул
то взрывов темный перепой
с вершин течет туманом
доисторической закваски
и скалы морщатся от трещин
а в шрамах горных где аулы
висят на ниточках крутых
под крышей мира в звездных дырках
безногая природа через щель
ползет к великой оргии огня
но вертолет движеньем истерическим
переползает горизонт
и солнца луч сигнал дает
и всем понятно
в цель попасть велит аллах
688
кожа земли татуирована людьми прихотливо
не гнушаясь царапинами
рваными ранами
как шустрые блохи
лезут под одеяло облаков
кусают сладострастно землю
воздвигая прыщи жилищ
строя полипы полисов
распространяя колонии невероятных
кожных заболеваний планеты
человечество постепенно
изводит землю заразой
сжигает ее простоту
через человечество
земля познает себя
но горькое самопознание
ведет к раскаянию
о выбранном методе
и зовет к перемене пути
689
вчера
нерожденное сегодня
скажут
беременно собой
пальцы прощупывают сходство
те же фамильные выпуклости
одежда скрывает детали
вчера
со мной рассчиталось
расплатишься позже сказало
убирайся в куда-нибудь
в просвещенный час мелюзги
в овладевший мгновением сон
в страшный суд отчужденного будущего
вчера гарцевал я в костюме
антикварного футуриста
сабля иронии на боку
вчера разбивал палатку
в обществе черепков позавчера
вчерашняя ошибка
стала сегодняшней правдой
живучего завтра
690
отрезанный ломоть буханки прошлого
да черствые объедки удивления
сентиментальный привкус и какая-то кислинка
память состоит из корочек и крошек
из грязных наслоившихся остатков
с прилипшим жемчугом солей
вдруг налетает стая птиц
клюет детально без пощады
от соли отделяет хлеб
и жилы тянет и глотает
пробудившаяся память
выглядит оторопелой
ее растерзанное тело
в судороге
слабо
каплями сочит воспоминания
в страхе тайное скользит
под пиршеством секретов
обнаружен страшный суд
птицам же
клюется хорошо
691
ты смотришь изнутри
сквозь синее стекло
через свои глаза
рассеянно внимательно
в мои края
не прямо
но как-то вездесуще
меня сбивая с узкого пути
пространство глаз твоих
смешалось с памятью моей
предсонной и глубокой
и пустоту легчайшую творит
счастье не имеет веса
оттого приподнимает вверх
на длинной привязи натянут
освобожденный взгляд
летающий повсюду
уходит небо из-под ног
и взгляд лучами странными
как стрелами святого себастьяна
узором пригвождает
к высшей мере наказания
молчать
692. Дилемма скульптора в строфах о четырех измерениях
1.
неподвижность это судьба
вода не течет и прочее
иллюзия невзрачного рока
без ног и рук торс
2.
у песочных могил морского сна
между прибоем и правдой
независимость рабства ясна
каждой волне свобода
3.
дерево против дерева
передвижение миллиардов молекул
судьба стольких душ во имя эстетики
заслуг лесоруба им не узнать
4.
углами деревянных скатов
подходишь к твердости решения
теперь движение будет волей
субстанцией желаний плоть
5.
материал готов на всё
художник щедр пригоден к одному
к единственному шансу
рожденному из ничего
6.
в незаметный момент созидания
никому не известного нового
невидимая вспышка
затмевает прошедшего ночь
7.
с первым вздохом творения
форма собою полна
беременна содержанием
всеядно глотающим всё
8.
кожа времени снята
и стала тряпкой для мытья воспоминаний
в прыжке за предел невозможного
вчерашняя грязь чиста
9.
случайностью подправив пропорции
я придаю им личностный изгиб
нескладный и не слишком ординарный
отмеченный формой конца
10.
художник пачкает траву
он холст свой кормит облаками
и рвет природу в поисках себя
комар в мазках запутался орлом
11.
погрузившись в прекрасную память
исчезнув из здешнего мира
музыка полураскопанный город
души незажившей
12.
поэт играет в музыку
из ничего творя огонь
и пепел-дух уносит ветер
а жизнь сгорает как дрова
13.
восходит солнце из огня
и воздвигает себе памятник
непреходящий будто день
в конце самосожжение
14.
есть слова как утюг
разглаживают морщины возможностей
есть слова как перышки
щекочут вещие сны
15.
на высокой свободе стрельца
под звон металлический слуг
волшебная цель выбирается
бесконечное круглое эхо
16.
я тронул железо
плоть моя сжалась
ее погрешимость
незримая рана
17.
упала пылинка звезды непослушных
звуки от скрипки вернулись в футляр
небо спиною ко мне повернулось
птица артистка взмахнула крылом
18.
в утренней прозрачности
отразившей сознание мое
я разглядел на лужайке дня
молекулу совершенства
19.
бродило пейзажа
спокойного в момент убийства
ведет к полноте
разразившейся бури
20.
листопад это плач по волосам
головы катящегося лета
недоеденный хлеб облаков
очерствел под ногами мечтателя
21.
вблизи одно на расстоянии другое
факты в нас как жир в свинье
а биография худощава как скелет
средина ж разделана как окорок
22.
мясо капли страдания
в море боли темноты
под вечным солнечным затмением
пульсирует в одиночестве
23.
скульптура смерти подражает жизни
но жить мне нужно самому
костлявая почти что создана
и держится пока особняком
24.
ручей сознания камни мыслей
обтачивает мечтательно
наткнувшись на преграду лезет в омут
безвыходных переживаний
25.
ангел смерти пролетел
раненный жизнью
все еще стремится
к тихому совершенству
26.
вечером в усталом теле
пиратский дух ищет покоя
в задумчивой статуарной позе
скрывая волю процесса чувств
27.
сижу наподобие мыслителя
и мысль меня недолюбливает
на голове стою ногами вверх
проклятая щекочет пятки
28.
мышиные палаты увешаны картинами
о кошачьих подвигах
мы тоже мечтаем
превзойти себя
29.
устав от целей плоской жизни
я новую судьбу вообразил
горячую как взвившуюся ракету
и ледяную как ее полет потом
30.
глубокий вздох размах объятий до зевоты
бессвязный опыт невесомости
беспомощные образы потерянной
возможности парить во сне
31.
усталость есть высокая заслуга
на лбу три капли пота
одна за свободу та за рабство
еще для чаши через край
32.
события сменяют страх
и проходят будто ветер
так и тело твое
превратится в историю
33.
как шар в биллиарде времени
толкаемый законом цифр
я безграничность раскусил свою
как твердый но пустой орешек
34.
в челюстях комнаты порывисто
приподнявшись на острие чувств
через топкое прошлое в мраморный сад
провалился сбивая осколки
35.
вечер пуст но открыт удивлению
самолет отмеряет лимиты пространств
мотор от натуги смиряется эхом
птица выкрикивает подожди
36.
втиснутый в час человеческий
шелест листвы выпадает из времени
он оседает пушистой материей
в саван отсутствия нас завернув
37.
в гранитной вазе облаков
черная роза солнца
лепестками земли облетает
обещая эру огня
693–698. Шестерка Нью-Йорка
Прибитый небом,
между формами, ползущими к змее,
или ищущими кристалл —
я отпущу себе длинные волосы.
в пространстве наводненье эха
за звоном голода тарелок
куски проглоченных фигур
суставы съеденной толпы
небоскребы объедков
завернуты в туман
довлеет захолустие столицы
над вывихом обеденных гимнастик
летает сытый пух убийств
а возмущенный таракан
усов законник
ползет путем свободного развала
под скользящий свист химер
летит земли осколок
на ступенях к совершенству
задремал пришелец гость
на лестнице открытой книги
галдит неясный шрифт
музей устал
и минералы
беседуют о доблести и славе
гладеньких машин недальновидность
ведет атаку судеб улиц
таков небрежный план истории
случайностью ответов без вопросов
он засоряет храбрый мир
и на обломках скомканных задач
споткнулось старое решение
где луч предпринимательства
что рыл и терпеливо полз
а нынче влез по локоть сам в себя?
ответ есть воплощенный случай
познавший чудное мгновение
но потерявший сущностный покой
столпотворенностью и жадностью момента
разбередил желанье сходу
безумие безумьем раскроить
стряхнуть песок воспоминаний
и прыгнуть выше дюжины себя
скользить на четвереньках по фасадам
где перспектива как на иглах понеслась
и проглотила улицу как шпагу
взмахнул крылом вспорхнувший миф
зеркальная явилась пропасть
на фоне золота и гнили
букет и гриб в кристальном взрыве
в смирительной рубашке совершенства
в плену дрожащая звезда
герой паук и шизофреник
начинка стали и стекла
его стихия шум и злоба
коллекционер свободы мух
глотнул своих возможностей
и выплюнул на волю сам себя
по улицам как сотня геростратов
он шествует свободно и безвольно
в мои глаза глядит невыносимо
и сквозь меня шагает мимо
что с ним поделать
он тяготенья антипод
а потому везде
мне душно без него
а легких нет
чтобы дышать и растворяться
земля черна
а небо просветлев
выпрашивает что-то настоятельно
и так хочу я разобраться
что весь мой вес теперь внимание
горизонталь зачеркнутых движений
свободу мысли поглощает
но там вверху
между бетоном и железом
белеющий просвет
крылом ударил взгляд
он где-то на карнизе
699–704. Стихи в Берлине
посвящается берлинским художникам:
Андреа Шомбург, Ульриху Вернеру и Борису Ивандичу
царский ковчег на волнах отсутствия
застрял в промежутке дыр
неистребимо терпение расстояний
колья свободы забиты в европу
рана востока открыта для птиц
бьет деревянный час
рассыпан тираж птиц
воздвигается памятник клюву
живопись боли стены
не целуется и не жалуется
слепо глядит на прохожих
в мазках мезозойской эры
мелькают названия снов
черное с белым
разводы грамматики
синтаксис тусклых речей устарел
развалины как прилагательные
за скобками улиц-стен
земли не хватает поставить кавычки
город уставился в небо безграмотно
волны канала глотают слова
чтоб оправдать сверкание дня
недостаточно всяких там деталей
трещина сточена как традиция
разделение ночи от дня
где-то внутри человека
ничто не срастется с прошлым
свет для него
конец погружения
там где пятка щупает ладонью штукатурку
а взгляды мечут темноту
раскалилось сердце головы
страдают бесконечно камни
и в потерявшем кожу небе
колючее сияние звезд
им сострадание шлет
стихи в берлине атака на время
сперва побледневшая видимость
квадратного поезда заткнувшего брешь
затем остановка вещей
их фактура эмоциональная оторопь
патина поверх твердозябких людей
вставленных в собственную память
как берлин в германию
705–714. Черные басни
1.
хищная как совесть
в поисках пищи для раскаяния
природа себя обременяет пустотой
что заполняет злым добром
2.
нету чуда кроме чуда
и наша жизнь пророк его
блюдо это полно блуда
как результат отчаянного зуда
вываливается изо рта
беззубого динозавра
3.
неуклюжесть нужна совершенству
как платон своей идее
которая его отрицает
а он ею объедается
как голодный пиром во сне
4.
в приятности ощущения себя живым
смерти места нет
а если нет такой приятности
то значит воскресла смерть
5.
плоть смятенно горящая
дух ледяная вода
равнодушному безразличная участь
страстному к горлу нож
сияющий как молния
и раскаленная игла
6.
ветер терся о цинк крыш
и сморкался в рукав труб
дождем пробивая по городу просеку
брезжило утро казенных шляп
в небо злорадно закинутых
и ставших воронами
карканьем слух услаждавших
с перепою проспавших людей
разбуженных в мире недобром
7.
ночная доверчивость чувств
предательством сна отодвинулась
на расстояние руки
которая по воде ударила
расколов отраженный лик
на тысячу радужных брызг
замерзших уколов булавок
8.
в нашем мире выбора
при отсутствии выбора
братство людей не состоится
и вознесение одних
будет для других падением
туда где верха нет
и щедрость тяжести
и неподвижность в изобилии
9.
там где белеет чернота
и скрежет мне ласкает ухо
а боль есть чувство ориентации
там сон
частица смерти
прыжок желанный в перерыв
меж двух концов
темным тем
что в небе
и ослепительным
в груди
10.
в старости от совести
идешь к родным местам
находишь там пейзаж
скользящий мимо
и чужой как дети
что разлетаются как птицы
от бесхвостого кота
и время ноет будто кончик
этого
пропавшего хвоста
715. Майя
лезвие входит все глубже
в бесконечное существо
оно просит пощады
хотя бы ничтожно малой
оказалось что лезвия нет
как не было и пощады
а было только страдание
которому нет конца
716
стихотворенье это куст
на голом пустыре
мерцающей земли
стихотворенье это храм за ним
замученный богопоклонником или эстетом
но куст был вырван холодом железа
а храм снесен огнем танкиста
пустого словно танк
откуда труп его убрали
что красота?
это пророчество слагающее стих
в пустыне каменистой
собственной души
где танк и куст неотличимы
717
снисхожденье дождя
по капельке на улыбку
за детство травы
718. Уэльский скос
покатый негоризонтальный вид
деревья скрыли меж собой
рассказы гномов и друид
язык листвы приятен и невнятен
расчерченный лугами склон
мне папоротника напомнил план
лучами вынутая даль
напоминает план иной
расплывчатый
окаменелый
плоскодонный
там не приемлет поле одиночества
и кристаллический кустарник
подстерегает за углом
719
РАВНИНА. Ровная, без гор и холмов
земная поверхность, напр. Русская равнина.
на поверхности равнины
каждый сплющен вширь
но не уходит в бесконечность
а раздавлен ограниченно
и сверху похож на канцелярскую кляксу
затем по правилам обрублен
прошинкован
но несмотря на это
виснущие члены вываливаются из шаблона
нахально выпученные головы
лезут из ранжира
стремятся собраться в кучу по системе верещагина
не удивляйся ты
ворона
а ты стервятник
не планируй
равнина всех проглотит
и ветер свистнет
разойдись
720
парки бабье лепетанье…
бог проходя пихнул
и рухнула холера
в крохах краха там
разруха хорохорится
труха и прах
на месте грезы горизонта
седая ледяная гладь
вблизи мазня земная
но в ней уж слизь шевелится
и возится завязка перспектив
зародыша неслышное шептанье
и вздохи будущих забот
в преодоленьи мертвечины
мечется в отечестве
небесной хрупкости огонь
721. Видеть
ослепни сегодня, теперь
вечность тоже полна глаз
1.
пространство слепого вещественно
пловец в океане ощупи
слушает сумерки осени
ваза начала разбита
беглец из империи грусти
кожей касается жизни
черепки разбирая на слух
темнеет заря из глубинки
в туннеле подобие утра
безмерность конца различима
огонь пробивает сон
ступая без веса по воздуху
слепой от вещей отстранен
2.
вечер горек постоянством ночи
раздавленностью черных ягод
в мои жилы выжатых
излучение жажды видеть
сокращает мой вес
до забвенья касания пяток с землей
зрачки конденсируют сумерки
во мне погибает мрак
я вижу и следовательно продолжаюсь
узнаваемость воздух
по вселенной летающих глаз
722. Ода саду (но не маркизу)
материнской груди удлинение
горизонтом округлено
укусами-поцелуями
сто раз освящено
тонкая как спица
бесконечность на меня направлена
опасность не торопится
раздевается в небесах
земная людская гармония
природу свою создает
способную как птеродактиль
взлетать и падать вниз
рожденный с пятками босыми
под пение черного дрозда
я всю жизнь собирался куда-то
никому не известно куда
на цыпочках удивления
я высунулся в млечный сад
дышало все и чмокало
я был по-телячьи рад
723–724
пусть облетает одуванчик
цепляет волосы репейник
и к коже липнут лепестки
цветы всех стран
соединяйтесь
объятия раскрой рододендрон
воспламени герань любовь
реши судьбу ромашка
вы все равны
уклончивый и нежный вереск
и плотская бегония
и лилия-аристократ
но роза лучше всех стократ
девочки пахли как розы
только девочек не было
а были одни розы
садистский сад
садись и досадуй
он был продолжение тела
теперь продолженье души
мечты распустились
махровым цветеньем
сокровенных желаний
заросла непролазная суть
уколов
укусов
ушибов
улыбчатой томности слабость
что снилась девочкам
в их маленьком аду
725. Собираясь
как нельзя дальше
перед остановкой
до обратного конца
из колыбели смерти
и внутренних оснований
по сию минуту
726. Как в детстве
с вышвырнутостью мальчика
в скоростные объятия
внутреннего сгорания души
какая знаменитая скорость
пролетают державные миллиметры
расстояний до обрыва
где лохматые глаза мух
без смысла всевидящих
за каждым углом
ждут
727
запомни
ночью
ты
проснувшись
найдешь что темнота
прозрачна и жива
сияя образом загадки
за неподвижностью картины
она скрывает чудное волнение
и тонет в точечках дрожа
вопросы ты не распакуешь
ответы выбросишь
к теням иным сбежишь
что бездыханно мельтешат
в набитых кинозалах снов
728. Диалог поэта и физика
ваша теория недостаточно безумна
поэт:
дни похожи на шевеленье носа
чихают провалами памяти
но временами все ясно как нож
и правда режет вечность
с аккуратностью бесчувствия
на ломтики черного света
для голодающих темноты
физик:
вечность это вчера
завтра — ее воспоминание
вселенная пропала в стоге удивления
в колких лучах соломы
где нас облучает радиация скуки
в терпимых дозах сна
вечность плотна как мед
хотя пчела давно улетела
хлопотливая как энтропия
в погоне за сладким
поэт:
все решено
я превращусь в ничто
для роскоши не-существования
заслужив право небытия
буду получать пенсию пустоты
а нет считать за да
физик:
я и другие одно и то же
элементарные частицы безумия
плывущие безучастно
по направлению незабвенной дырки
бытие это крошка на ладони
удивленного ребенка
у этой крошки вкус мыла
поэт:
всунь ключ воображения
в щель непонятного
но не сломай его
открывая замок своих предков
на этом попался герой
никто не вышел навстречу
кроме стража заслонившего вход
герой же состарился
ключ заржавел
а там изменилась система запоров
физик:
ваш недостаток безумия
сводит меня с ума
если фантом ощущений устал
комбинация слов (расстановка молекул)
обречена на распад и тогда
ускоренный хлопаньем бабочки
приблизится большой бэнгпоэт
на самом деле он уже здесь
его эхо уже докатилось
и с нами всегда как черная доска
физических формул фон
ведь физик это поэт плюс мел
которым рисованы звезды на небе
(ему последнее слово):
я не мел
но онемел
я не пан
и так пропал
что не найти меня
при помощи огня
физик царствует в науке
я же раб где аз и буки
словом порожден на нем повешусь
в этом вижу смерти свежесть
729. Приглашение ко сну
лисица мелькнула как тень
прошуршала машина как шершень
пальцы ночные в окне
грозно предупредили
сморщились руки сигналом
в этой натуге податливости
дел еще много однако
надо спешить
бьет час креста
притяженье земли ощутимо
ущельем сдавило внимание
сверкнул негатив предварительный
пронзителен лунный пейзаж
черное солнце предвестий
взошло за спиною
ночь это я
сумерек гость
730. Птица ночи
не презирайте птицы ночи
пока не клюнула вам в нос
пустых речей глухих прохожих
она не признает за песни
и длинных доказательств чувств
не понимает
ночь страшит непосвященных
за них свеча ответит перед богом
кто пуган будет очень
войдет в себя поглубже
и встретит там другое существо
с окаменевшим продолжением души
эта птица не клюется
не смотрит и не вопрошает
не то она ждала другое я
не то я встретил в ней себя
энигму вечного соседа
731. Начало страшной сказки
Гигант стучал зубами о стекло
и слюни жадные стекали по деревьям
гигант затылком небо задевал
он нес меня в свое дупло
и в грязь меня ронял и снова подбирал
глотками пламени он силы подкреплял
гигант тащил меня к себе
чтоб выколоть глаза
и оторвать язык и уши
732. Обида
он оскорбил меня
и след во мне оставил угнетенный
сезоны неторопливо исчезали
как отражение зеркал друг в друге
мы разошлись по сквознякам
повис в прозрачной книге бытия
и смутная тревога в одиночестве
исподволь гнетет
733
апрельская болезненность суставов
(старость профессиональный предатель)
деревья с кривыми сучьями
как я немолодые
привлекают зеленый пух
начинается сезон дикарства
совокупления живого с неживым
расщепление оболочек
новизны ошеломляющей
обольщение боли
а в конце улыбка пропасти
зовущая в голубую пещеру
может быть
734. Memento vitae
ошеломленный тем что жив еще
я вцепился в поручни
но глядя на соседей
образумился
устойчивость других успокоительна
к примеру незнакомка блока
всегда глядит в другую сторону
и гладит репутацией меня
в моем воображении она старинный друг
и доказательство что жив я
пока не полностью исчезнул
и эти поручни со мной
735. Кельнский собор
в закопченных сводах чернь веков
идет перемещенье душ
за взмахом тоненьких нервюр
последний свод свобод
под просветленье клавиш неба
и злобу диссонансов жизни
гремит симфония времен
и человек поет как легкий барабан
проткнувший небо шпиль
всего лишь тень от молнии
он излученье страшной воли
освобождения конца
736. Начав с комнаты
мебель в равенстве без братства
ручается за постоянство постоялого пространства
моя вселенная оклеена обоями
а с улицы ревут рвачи
их голоса поют о варварстве и вероломстве
снаружи измерение угроз
на свободе львы
придумав их я дал им сущность
музыкальную как рык
и хищную как совесть в поисках раскаянья
их бы ко мне за стол
на мебель на расправу
737
весна разговорчивых дней
прилегла на обочине вечера
в небе летают тысячи слов
вместе и поодиночке
кантата бесцельных речений
как фреска на небе
осыпалась наполовину
чудо останется там
улыбаясь слегка иронически
оно удивится моей судьбе
отражающей всё и наполнившей
пустое пространство стиха
738. Кошачья страсть
никто не знает
почему слепое чувство
берет и тащит нас
как кошка-великан
зажав в зубах кровавого орла
деревья топчет как кустарник
и птички будто мошкара
щекочут ей усы
и подстрекают к зверству
уничтоженье есть надежда
невольного творца эксперимент
себя глотает великанство
и в поисках съедобных стебельков
котенок тычется в траву
а проясненный день
с нервозным облегчением
лучами изливается
739. Легенда
в обрамленьи печальной аллеи
мы встретились в желтом парке
я заплатил ей эстетическую дань
она взяла меня в коллекцию
я стал как бабочка распятая в коробке
как предок выцветший в альбоме
как изморозь ночная на окне
в награду я был пересажен в сон
во влажно-затхлый мир девический
увяз в причинах нерожденных следствий
и в злоключениях не знающих начал
я даже спас ее от скушного преследователя
похожего на мертвого дельца
сорвал с нее кошмар тяжелый
и разорвал личину страха
пролез в нежнейшую из бездн
и был за это выброшен из памяти
в эдипов комплекс заточен
740–742. Триптих касательный
на небесах задумчивых ягнят
как выраженье млечной воли
летает блеянье как ласковое семя
как хороша как чудна была зелень
доело стадо свой эдем
и в пресыщеньи повторенье
а позади стена из льда
землетрясение привычки
готовит небу тучный дар
и человечество со смехом
ножом выводит свой закон
хоть смысл существованья непонятен
уловки разума без слов смешны
погасло электричество попыток
несчастье продлевать запрещено
и выход из подобного театра
готовит нас к изгибам губ
чтобы под горькою луною
в объятьях сладких туч
гримасой подражать себе
и резать луковку судьбы
набитую прослойками заставок
и перепонками конца
но жизнь бедна без объяснений
и бессловесный разум безобразен
погасло электричество попыток
несчастье продлевать запрещено
острова рассудка
омываются морем воображения
государство это я
управляемое перебоями
благородного происхождения
кто-то долго распоряжается
и бьет из темноты в лицо
говорят контакты силовых линий
искрятся точками души
которых никто не видит
но они везде
иначе мы бы задохнулись
на бездушных островах
743. Выбор
пальцы с кожей слона
коряво листают недели
лапа выбора тяжела
начинается случайностью
на чистой странице зари
пальцы смяли солнце
превратили в царь-подушку
в копну на голове
пухлую от снов
ноги теперь крылья
бледная постель неба
с высоты вознесения
отдаленное прошлое
неправдоподобно утробное
скрипит меж стихиями
посередине невыносимая
вспышка прикосновения
в окружении бедных родственников
разнообразных поколений
генеалогия причин и следствий
рвется и заикается
кончики пальцев
просунутые в результат
одарены слепотой
и с похмелия надежд
не находят выхода
как игральные карты
в новой сдаче
744
вселенная
в веснушках млечного пути
усыпана прыщами звезд
косой порез луны
на коже неба обозначен
внутри же бьется сердце
жизни возмутитель
поэзии смущенье
болит оно
и просит милости
745. Демонстранты
их лица стерты как монеты
проклятья шепчут как молитвы
и рты раскрыты как у рыб
лишенных главного
копя беду в тугие
кошельки обид
их кулаки взывают к провидению
и просят хлеба крови
и огня
746
начав с дуновения
мазнувшего по лицу
перепрыгнул к затылку
где зеркало
потускневший символ времени
подглядывало с прохладцей
отражение луж и блики окон
перемигивались
счастлив тот
кто увидел свое отражение
и забыл кто это
747
бросим камни преткновенья
в неразбериху несогласий
минералогия сарказмов
рассыплется на пестрые осколки
взорвавшейся вражды
748
утренний щебет плотен как мост
торчащий в тумане
по нему можно выбраться прочь
и взглянуть за пределы возможного
там лисица вернула вороне сыр
а феникс свой пепел склевал
утренний щебет это материя
из которой соткана жизнь
на земле умиления
749
старость это
дом после ухода гостей
какой-то дурак засиделся
и продолжает беседу
с собой
летают слова как моль
над лысыми воспоминаниями
750
слово сорвалось с ночных губ
осветило находку
вывело огнем
на клочке памяти
звезды протянули
свои щупальца-иглы
только одно достало меня
и сердце пронзило
я башней стал
свисающей с неба
к земле прикасаясь
словом
751. Гамлет
то камера-обскура и домашний мир
в нем укрощение вселенной
луна на ней кусочек мыла
а жизнь мала как на ладони
при этом много-много рук
у разных душ грехи похожи
луны не хватит их отмыть
но откупо́ренный мудрец
услышав скрип раскрученных пространств
нашел каденцию иронии
и вызвал феи легкий смех
а я кряхтя взобрался на подмостки
где грохотал железный шквал
мой горизонт был крайне узок
да и вообще тонул во мгле
оттуда зрители глазели
в отверстье камеры-обскуры
на меня
752
у входа в пустоту стоят
постройки памяти из льда
не растопить архитектуру времени
замерзнет зрение души
себя запамятовал вход
в лучах сплетение дверей
желание летит как камикадзе
и цель брезгливо сторонится
оно пропало памятника нет
а есть дань времени на ветер
753. Утром
это они
твои шаги
наградили коридор
недолговечной славой
громоздкостью мухи
на волоске
754. Вкус непогоды
опухла погода
и день прокис
вороний осадок
чернеет в саду
отдавая металлом
тем не менее все же воздух этот
мне хочется пить
как горькую брагу
эликсир ожидания
где мысль о жажде
сладчайший нектар
755
есть красота перерыв
предсмертная ослепительность
есть красота тишина
планеты летящей стрела
серебром перевязанный шар
спешит с безнаказанной верностью
кривой колеею истории
не читаемой никем
остается чувство неграмотного
завидующего звезде
хрупкой от понимания
красоты тьмы
756
пространство от сердца до двери наружу
привычно до боли
сад мой кристалл мой
в трещинах синих
накрыт колпаком облаков
за ними пустоты
в них разговоры
беседы о прошлом
о шансах зимы
отсюда я слышу подробности
от которых не спрятаться
попался статистики раб
дорога страдает от тысяч хождений
привычка больнее всего
757
бледные тени родителей
на небе сыновнем светятся
отеческое солнце
пятнами смотрит вниз
зрелостью жажды болеет
жаром со льдом дыша
там
за порогом
народности предков свободное
существование влачат
под названием не-жизнь
758
летающего гранита след
среди песочных страданий
при полном водяном равнодушии
в грозовую икоту бурь
мелкий шрифт комментарий мух
история уймы ничего
попытка расшифровки удивления
переходящая в моментальный шок
предки всегда ровесники
759
популяризатор физики
сочиняет фугу для рабочих
e = mc2
мысленно ляпнув частицу
в партитуру cудьбы
он углубился в мельчайшие трещины
сквозь нити путем притяжения
где прет за составом состав
растворы составов крепчают
симфонический гул зодиака
падает в атомный ляпсус
тушь поменяв на мелки
популяризатор физики
мажет оттенком туманности
по черной поверхности пропасти
лейтенант профессор выказал
доэвклидовым паркам презрение
комариному заду галактики
подрисовал усы вождя
760
на вид
преимущественно шалая собака
кружится рысцой
в животе спирали щенков
по закону разрыва — развязки
они стремятся к выходу
к инстинкту огненных вспышек
к призыву запахов псины
посмертная загадка скрыта в чреве
взгляд вывернут вовнутрь
в конуру будущего
размером с ночь
где эхо лается
лается
лается
761–779. На берегу
1.
вид из окна
подарил обручальную бухту
свежий бриз
дыханье невесты
морское одиночество
2.
музыка утра душ суеты
ручейки обстоятельств растекаются
в капельках зайчики сточных прелюдий
начало дня концерт успеха
под жидкие аплодисменты
3.
гавань погодой богата
господствует мокрая власть
толща воды просыпается
и горé указ посылает
отдаться сейчас же как пляж
4.
человек из железа себе
постелил отчаяние берегов
ржавую отмель
стальной окоём
и подушку чугунный мол
5.
все что мы видим нам принадлежит
все что можно тронуть тоже
и ветер щек касается
он бы носил нас на руках
да занятость не позволяет
6.
дыханьем милости ветхой
во мне расцветает бледная давность
дырявая корочка формы
излучением самости светится
в темных отверстиях скрыты глаза
7.
как не застыть перед историей
она как море возбуждает
но ветер гонит нас домой
где ждет и воля и тепло
пока истории рука не дотянулась
8.
непобедим поход сквозь поражения
слабость слабостью рожденная в огне
от полноты младенчества врастает
в ужас робкого безумия
замерзших жестов старика
9.
дрожащие пальцы ставят иглу на пластинку
скользнула с пронзительным скрежетом
не помню какая симфония
давно уж он пепел
скрип визжит в ушах
10.
щеки горели кровь рвалась наружу
хлопанье двери гремело как выстрел
повторялось каждый день
канонадой во все времена
меня догоняя
11.
остановись во имя удивления
не накапливай привычек груз
уменьши притяжение власти
у нее одно стремление
себя собою раздавить
12.
когда обоняние высветлив
я лягу лицом в цветы
и сон состоящий из запахов
вынюхаю до основания
я задохнусь как жук
13.
засыпая человек глядит в свое прошлое
и в нем отражается весь
он видит пугающие перспективы
в зеркале правды что было и будет
слилось в одно
14.
во сне температуры нет
а есть испуг
и жженье удивленья перед
стужей выжженных пространств
запрятанных друг в друга
15.
разведчика грядущих поколений
до рассвета будит смутный зуд
нудно ноют шрамы будущего
отхлебнув страданий времени
он полон братской слепоты
16.
жизнь это время ставшее плотью
вялая плоть прохудившийся жбан
время не держится в нем и уходит
льется сквозь щели и дыры
плывет и струится во все концы
17.
мы движемся в общем непрямо
как брошенный предмет
но чуткость к влиянию цели
незаметно кривит траекторию
приближая ее к нулю
18.
на этой земле что размером с пятак
мертвые ждут терпеливо
когда мы отправимся к ним на каникулы
когда мы поймем что спать суета
а дышать это просто тщеславие
19.
низкие тучи полны обещаний
недобрых и темных
море шумит иронически
нечто без вида и личности
себя до конца познает
780. О пропевшей свободе
а
безопасность это фрагмент
трагедии
разыгравшейся за углом
как случайность
б
по долгу свидетеля катаклизма
кривоногий разум
спустился с седла отчуждения
в
думающий не действием
царствующий не собой
с конституционным размахом монарха
во власти усталой державы
он знает что
г
свобода спела свою арию
вкус электричества еще ощутим
пространство пропахло тревогой
паутина с мухой на отдыхе
д
разгулялась анархия роста
бутоны возможностей
лепестки неожиданностей
по-птичьи швыряют речитативы
е
что к чему хорошо
781. Хорал листвы
плоско и мягко
дождь захлебнулся хоралом листвы
я подумал
так нам дремать в веках
ожидая потопа
в робком удивлении
плавать между домов
где в окошках заглушенной музыки
беззвучный праздник предков
зеленых костлявых теней
вода неподвижна как время
под невнятный хорал листвы
воображенье считает капли
ищет конца постылых вод
782. Пауль Селан
в расцвете отчаяния
погасив свет
через модную Сену
шагнул
в светлую темноту
пораженный ее состраданием
783. Поэт
утренних забот отсутствие
кормит день удачей
береженый ночью
днем открыт сомнениям
под песенку невежества
небесным завитком
танцует кобра совести
гипнотизируя грехи
поэт живет подачками фантазии
камни выдумки жестки
но прыгнув выше музыки
с огнем по глупости играет
из ничего творит пожар
и жизнь сгорает как избушка
и пепел чуда улетает
оставив мумию души
784. Энигма снимка
как в объектив
в твои глаза смотрю
запечатлевшись старомодно дымным
вхожу в глубокие зрачки
уже другой
себя не узнающий
ищу в них ровность
равенство и постоянство
подобные дыханию всадника
что плавает сквозь ветер
стремящийся навстречу скакуну
я не меняюсь
я устареваю
время стало темным лаком
предохраняющим меня
от ностальгических подглядок
мой образ снятый на сетчатке
скрылся
в картину трещин и патины
в непрозвучавшей музыке
и в одичавший стих
785–786. Два римских фрагмента
железом охрой и огнем
тысячелетней волей камня
случайностью эстетики закона
архитектура сохраняет память
живущую лучами полусвета
в осколках царской нищеты
пещерное небо
вымощено каменными облаками
стена без арки
рука без пальцев
ландшафт ладони груб
из трещин времени
ползет развалина жука
где шея ищет голову
а голова
другие небеса
787. Домашняя жизнь
дома существуют по-своему
большие пустые как лес
фасады-кафтаны выпячивая
они на параде стоят
народ заполняет карманы
и мысли как тусклые мухи
бьются о стекла окон
скрипят по ночам половицы
тени воспоминаний
танцуют свой темный балет
без памяти утром зайчики
дрожат испугавшись дня
сезоны проходят и моды
собою считают года
бледнеют обои и паутина
виснет у потолка
геометрия расползается
дома одряхлев поддаются
напору растущей земли
природа веселый разбойник
срывает кафтаны-фасады
кирпич рассыпается дерево крошится
упорство глаголов разрухи
торжествует над именем собственным
вещество обращая домашнее
в щепку труху и в пыль
788. В Перуджии
древности в обмороке
в прострации архитектура
порталы с тревогой
наблюдают мое сокращение
в растерянной перспективе
косых воспоминаний
побочных ассоциаций
кровью привязанностей
истекающих от любопытства
чтоб разделить мое одиночество
в дымчатой умбрии
789. Земля
в конце земли я лягу плоско
а пока гористый гнет непроходим
и тучи тянутся как бороды бессмысленно
лицо беды губами шевелит
ты в крепости веков сидишь бессрочно
но может смерти дырка выведет наружу
тогда и страшное веселью постижимо
а черное сверкает на душе
земля открыта бездне удивления
и в красоту закован страх
слепой канатоходец жизнь
на пуантах убегает в ночь
я так хочу с тобой побыть подольше
на свете чувств твоих
что даже в холоде твоем при звездах выдумки
есть утешения гранит
790
жизнь в общем старая привычка
пора нам подлинность натуры соблюсти
кривится день и свет косит насмешливо
забывчивость одета как перчатка
другая же упала где-то замертво
рука как роза сломанно повисла
и взгляд затравленно блестит
791. Мнимость
одеяло забытых лоскутных вещей
прикрыло меня
кости мои
соляные столбы беспамятства
торчат
дряблая плоть
болью касается глади
вкус твоего отсутствия
жив еще
792–793. Великие
великая княгиня арифметики
тринадцать пять еще двенадцать
плюется числами безотносительно
к тому что выдала вчера
а я считаю инстинктивно
ищу природу величин
и множества туманно улыбаются
губами цифры шевеля
великий инквизитор слов
нам выдает лишь те
которых мы достойны
для выраженья сложных чувств
мы строим неуклюжие системы
словами воздвигаем здания
растущие в большие города
у каждого в мозгу нью-йорк
что возбужденностью вгоняет разум в сон
и превращает довод в эфемеру
стихи пещеры
поэмы подземелья
снаружи бродит инквизитор слов
794. Отрывок птиц
нападение на день
открытого своим делам
подчинено дыханию полета
оно отделено часами
кислородных жажд
ночных стратегий
утро космос
солнце роза
идет затмение зимы
взлетев расчетом риска
отрывок птиц застрял в мозгу
сердце рассекает жизнь
на чет и нечет
выдох нет
со вдохом да
частями раздавая взрыв
на крошки хлебные свободы
795. Отъезд
пара рук
и женщина меж ними однозначны
порыв того же вещества
за ними пропасть превращений
паденьем спелого объятия
последний мост преодолен
но профиль красоты зачеркнут
прощение очнулось ото сна
взошло созвездье угрызений
дистанция и время стали плотью
и следовательно пищей для червей
но это после декаданса
тем временем
над кончиками пальцев
витает легкий аромат
а руки расставания молчат
796. Где прошлогодний поезд?
кто цифрам доверится тот пропал
расписание выдумка дьявола
взимающего налог с влюбленных
сначала грош минут
потом по целой вечности
в придачу пару исторических эпох
давно ль дышали наши предки
листья еще колышутся
но луна разлуки взошла в душе
расстояние от фотографии до тебя непреодолимо
смеркается эхо заходящего поезда
недавнего как поражение наполеона
797. Дневной оскал
жилы дня от натуги синеют
мускулы неба сгибают поля
мятежные мысли срываются вихрем
смущая как трупные стаи ворон
полностью склеваны звездные зерна
жесткие хлопья под тучей летают
я в поле как водится один
чувствую пульс торопливого воздуха
ветер рубашку мою надевает
летит к горизонту
и белым взмахнув рукавом
черной опушкой себя оправляет
798–800. Три арпеджио
фарфоровая точка опоры
начинает отсчет молока
с внутренней стороны щеки
разборчивого младенца
мальчику жарко хочется пить
ночь как паук его обняла
фигура размером с город
стоит у его изголовья
душа болит за современников
они превращаются в камни и строки
создают культурный слой
по которому я еще гарцую
801
старайся слушать землю
благодари за кроткий нрав
мелкие грешки отправив
планетно люби землю
по которой ходишь временно
люби кривизну шаровидность
невероятную круглоту
что по милости держит
мельчайшую на свете мелочь
прилипшую к ее поверхности
мошкару на ветровом стекле
802. Готические руины
трещины камней открытых удивлению
в объятьях геометрии находок
очерчены законом новизны
архитектура чувств
и привкус невозможного
неутолимых арок твердый интеллект
ведут к переоценке
великая свобода облаков
зовет по птичьим трассам
в певучие края
тем временем
плененное пространство
возвращает нас к отцам
к их обмелевшему закону
что породил течение камней
мы в облаках из камня сбитых
на них
рисунок пограничный
спешит за ящерицей в щель
и слабостью своей непобедимой
благословляет линию изгиба
поверхность нам дана взамен глубин
она обносится и обновится
подарит все чего мы не знаем
н ничего
что не хотим
803
ны на не
мычим мы стонно
и крадемся вдоль опушки страха-смысла
затишье бури льстит но мы страдаем
робостью приговоренного к движению вещей
и поступаем без задоринки по-своему
не нарочно
а по прихоти насущного мычания непонятных слов
похожих на царапины на небе
ны на не
804
когда цветы из рук летят на ветер
мы высекаем молнию в душе
но так глубоко и так нежно
что гром играет танго вальсом
отдавшись в теле ломотой
и нам неясно как мы терпим
здесь связь такая
пол цветов и подсознанье рук
и слов вещественность
стихов недолговечность
не просто столкновенье фраз
а высеканье искр
прошедших дней зарницы
огни душевных перемен
причин от следствий отделенье
переплетение времен
перетасованных опять
есть цели чтобы не попасть
но целимся старательно
сдаемся темному инстинкту
и попадаем приблизительно
и хвалимся чтоб скрыть смущение
от мелкой жажды результата
мишень уязвлена
она дорога к совершенству
а жизнь стрельба обычно около
и страшно попаданье
счастливчики в гипнозе
я цель осуществленная
с дыркой в сердце
805
если мир неповторим
то он не отразится просто
но угловато округленно
скорее как событие
происходящее сплетенно тесно
путем пушистого прохода
где листики щекочут
а руки трогательно слепы
и ноги с хрустом утопают
в слоях зимы и осени
но сладость переходит в горечь
пирожное воображения
съедается поспешно
в деталях крошки повторяют мир
но скромно и курьезно
с какой-то высшей целью
неясно отраженной
806. Добродетель поэта
я наклонился над полями
поправил листик
причесал траву
я облака задел
они сырые были
после руку протянул в овраг
в шероховатые глубины
и бабочку избавил
от объятий паука
807. Звуки на воле(на концерте Губайдулиной)
а этот
все ждет
выжидает
и медлит медово бессменно
потом незаметно меняет сомненье на медную месть
гремит колокольно
где смертная тишь давно отломилась в пропасть —
сперва нетерпение сердца сжималось в ком
затем рывком
на свободу конца
и сонно природа постлала
бархатную бесконечность
пересыпанную колокольчиками
и
снова бессонный стон дня
вызванивал как-то струнно
после был блеск
после был всплеск
сияние полнолунное
детали ночные виднелись хрупко
и редкая радость звучала нетленно
на фоне забытого зла