Однако, ради хронологии, вернемся к «пастернаковскому периоду». Примерно за год до того, как я читал ему свои стихи, я испытал серьезную встряску в своей личной жизни. По натуре я был недоученный эготист (увлекался Стендалем) и вдруг столкнулся с новым для меня ощущением безвыходности. И это разбудило во мне поэта, а именно, во мне возникло желание придать своим страданиям какую-нибудь внятную форму и тем самым «остранить их», сотворив себе из них идола. В течение сравнительно короткого времени я перешел через эту фазу, но уже не мог остановиться. Я исследовал и открывал новое значение слова, и весь мир начинал преображаться. Мое одиночество вдруг приобрело смысл и направление.
Осенью 1959 года я с большим восторгом (знак времени) отдал несколько стихотворений Саше Гинзбургу для «Синтаксиса». А еще через несколько месяцев я увидел одно из этих стихотворений («Бренный бред…») напечатанным почти целиком в «Известиях» (со всеми опечатками машинистки), в разгромной статье о «Синтаксисе», под названием «Бездельники карабкаются на Парнас». На Парнас я, может быть, карабкался, но никак не в советскую литературу. С этим иллюзий у меня не было. Это был единственный раз в моей жизни, когда я напечатался как «поэт» в советской прессе. Сам же я никогда не стремился к этому — и если прав К. Кузьминский, что 99,9 % подпольных поэтов пытались где-нибудь напечататься (лично я думаю, что он преувеличивает), то, в таком случае, я вхожу в число оставшихся 0,1 %.
Лет через 15, когда я уже был в Англии, один лишенный гинзбургского великодушия длиннопишущий поэт выразился про мои стихи, что, де, «к западу от Гринвича это не пройдет», или что-то в этом роде. Но он не знал, что я живу лишь в полумиле к западу от гринвичского меридиана, что по-прежнему пишу для себя и что, наконец, мое личное собственное отечество, т. е. мой язык и память — всюду со мной, независимо от того, где я. Кстати, я с тех пор переехал на двести метров к востоку от нулевого меридиана.
Но все равно, труднее всего, а может быть, и опаснее всего всегда воспринимать все, что пишешь, всерьез. В конце концов, стихи мои, как я ни люблю их (хотя далеко не всегда), все же меня волнуют меньше, чем, например, мои дети или моя смерть. Но иногда все же мне начинает казаться, что я сумею найти, сочиняя стихи, некий волшебный ответ на многие загадки, которые окружают меня, такие, как, например, какая тайна откроется мне до конца моей жизни, или, скажем, какое существование возможно за пределами моего, и вообще, для чего все это. Впрочем, последнее, пожалуй, ясно: это для того, чтобы задавать такие бесполезные вопросы.
Лучшее, что дало мне занятие поэзией, это чудо процесса появления из неизвестности стихотворного образа в том необыкновенном сочетании слов или строк, которые составляют его. И здесь — в новом смысле (или даже отсутствии его), в загадочном звучании и ритме для меня открывается что-то доселе невиданное и непостижимое. Чаще всего, хотя и не всегда, их явление случается со мной в том сумеречном промежутке, что между явью и сном. И тогда усталое сознание, только что родившее на свет эти неожиданные словобразы, утомленно, но упрямо борется с необходимостью сделать усилие и записать их на бумагу — в темноте, на чем попало, — потому что если этого не сделаешь, то они пропадут, канут; табуны слов все затопчут, унесут обратно в нивезде.
По мере написания стихотворения более определенная форма выявляет контуры образа поэтического мышления и душевного строя. Это процесс небыстрый, в нем чередуются спонтанность и концентрированное размышление, и в нем также немало самосомнения. Акт творения сливается с мыслящим переживанием. Конечно, когда я не пишу стихов, то я в состоянии говорить вполне здравые вещи, что-то обобщать, решать и «поступать как все», т. е. следовать известным стереотипам осмысления фактов жизни. Многие люди в моем положении, вероятно, делали бы это намного лучше. Но в таком случае они не рисковали бы писать стихи, что было бы с их стороны очень здравомысляще. Мне же именно это нужно для того, чтобы лучше разобраться в других вещах, помещенных в Главную вещь — в меня. Тут, одновременно, вступают в силу законы формы (или даже капризы формы) и свойства материала. Эти две стороны в современном искусстве особенно сближены. Например, перефразируя «в начале было слово» на «в начале слова был его корень», добавим: «беда, или синтаксический потоп его поглотит». Я согласен, что, в конце концов, синтаксис призван конструировать поэтическую речь, наподобие того, как полет конструирует птицу. Но само слово для поэта есть материал осуществления его снов, и оно резонирует своим неповторимым индивидуальным звучанием, тайно избирается поэтом — и совсем не только из-за его смысла. Самый выбор того или иного слова есть результат интимного и необъяснимого предпочтения. В своей жизни всем нам, почти на каждом шагу, приходится делать выбор, и мы делаем его часто бессознательно и неизвестно по каким причинам. У поэта квинтэссенция выбора, как осуществление воли, проявляется при выборе слова в своем чистом, хотя и неуловимом качестве.
Нередко говорят, что когда принимаешь чрезвычайно важное решение, то кажется, будто в решающий момент тобой руководила какая-то сила. Что ж, поэт усмехается на это, частица этой силы у него «в пальцах». И, в этом смысле, поэт, как и предсказатель, если не соучастник, то немного подручный судьбы — пускай только в составлении легких поэтических фраз. Но ведь остальные люди только составляют тяжеловесные, обремененные бессмысленным смыслом прозаические предложения.
Выбор, прыжок — и мы брошены в мир, нам непонятный. Да ведь не очень-то понятны и мы сами! Обычно, несмотря на это, мы функционируем, живем и действуем, даже обо всем судим (себя стараясь судить поменьше). Когда же при создании стихотворения что-то на глазах возникает, вылепливается, то эта непонятность делается все более выпуклой и наглядной, словно загадочность бытия (обычно расплывчатая) через поэтическое слово, как сквозь увеличительное стекло, приближается к нам вплотную, окружает нас и, становясь более досягаемой, постепенно или внезапно входит в состав нашего существа.
Стихотворения 1959–1971
«Мрачный цикл и шесть других стихотворений» (1959)
1
Над затылком огромное небо
Только солнце слепит слева
Земля под ногами резина
Вселенная пустая корзина
Ягодой я там катаюсь
Выйти оттуда пытаюсь
2
Сотрешься в век цензуры
и ракет.
Наденешь, словно шкуру,
этот бред.
Возьмешь с собой обманы
теплых губ,
Чудовищных, как раны
тех, кто люб.
Казенный призрак брешет —
хода нет.
Потом уйдет, как леший,
в лес газет.
Один гуляй на воле
полный срок.
С такой овцы довольно
шерсти клок.
3
Этот город мне привычен.
Дух мой в нем первичен.
Но сегодня я жду
В своей жизни беду.
Этот день, как те, одинаковый —
Пасмурный, заплаканный.
Под слезами дно,
Как дом родной.
Люди мучаются. Бегут на службу.
Братья! Мое горе вам чуждо?
Ну, а мне каково?
Этот мир для кого?
4
Человек — это могила,
Разрывать ненужный труд.
Встретились — и братская могила,
Черви сплетнями ползут.
Светит солнце. Холодно.
Ползают, скучают, ждут
Страшный суд.
Некоторым сладко-солоно.
Но милосерден мир-калека.
Могила зарастает,
Черви умирают.
Нет в могиле человека.
5. Сердце
В сердце, что болит,
Слой за слоем срежу.
Верхний слой, за ним —
Розовый и бежевый.
Словно кожица ветвей,
Будто слойки лепестки,
Есть слой черный — вот куски,
Мертвого мертвей.
Что с мертвых взять,
И делать что, не знаю.
Без мертвого нельзя,
А с мертвым пропадаю.
В сердце труп живет.
Грустно, но привычно.
К радости зовет
Он меня обычно.
6
До ночи
Рядом быть, не дальше волоса,
Не слыша внутреннего голоса.
Глушить словами стыд
И возвращаться в быт.
Все прочь
И после бешеного бега
Безмолвно скачущей луны
Под хруст рассыпчатого снега
Не отвечать на крик стены.
Кто слышал
Треск сыра под зубами крыс,
Под грохот танка комариный писк?
Но тише,
Слушай,
Крик не нужен —
Как гром
Вблизи громоотвода,
Как стон
В толпе народа,
Как лом
Под стенами завода.
Он невесом,
Как сгнившая порода.
7. Слово
Слово не вещь.
В нем мало проку.
Вцепишься как клещ
С одного боку,
И смысл исчез —
Перед тобою лес.
Слова как вещи —
Всегда натюрморт.
В слове трещина,
В голове чёрт.
Сдернута скатерть
К чертовой матери.
Слова как предметы
Лежат тут и там.
Следи за предметами,
Ходи по пятам.
Слово не вспомните —
Беспорядок в комнате.
Слова как железо.
Стоят как вышки.
Кто может — залезет.
Другим — крышка.
Лезть не согласны,
Смертельно опасно.
Слова как угроза
Укрылись в ночи.
Найдет ли угрозыск?
А ты молчи.
Гляди, вон засели.
Задушат в постели.
8
Брак — это долг,
Который возвращен.
Мрак — это волк.
Никем не укрощен.
В страсти есть волчье,
Не видно конца.
Я без сознания
От твоего лица.
Тяжелые стуки.
В своем я уме?
Влечение — руки,
Блуждают во тьме.
Здесь изобилие.
Останься при нем.
Верность — насилие,
В него я влюблен.
Бессвязные истины,
Вы спутаны вместе.
Я связан пожизненно,
Пропавший без вести.
9. Наступление весны
Весь мир слюды и стекол
Движеньем искажен
И буйным самотеком
К распаду приведен.
Весна слезам не верит
И с крыши льет ручьем.
Кто ужас мой измерит?
Я духом пал ничком.
Ломает тело. Воздух
Разрезан и пахуч.
В зеленом небе отдых.
До неба только луч.
На улице испуг
И голод превращений.
Весна, скажи, ты друг
В день светопреставленья?
10
Во лжи лежишь ты, в жидкой лжи.
Покою нет, однако.
Дрожишь за жир свой, не бежишь.
Рабом ты стал, собака.
В ужимках жизнь, во всём зажим,
Во всём излишек такта.
А ты всё в жилу, всё паршиво.
Эх, дурак ты!
11
Загадка социальная,
Красавица сусальная.
Чудо, сексуальная!
И немножко сальная.
Ну, с какой же стати я
И вся мужская братия,
Не стремясь понять ее,
Лезет к ней под платие?
12. Ступени
Дни пройдут одни, уйдут как месяцы.
Мы пройдем одни пути и лестницы.
Вперед идти — наверх ползти.
Зрячему вершина будто облако.
Спящему приснится черный колокол.
Трезвый тот, кто не постиг,
Что за пьяным лифт спускается,
Если спит он и не кается.
Спящий трезвого простит.
Темень. Семь их. Счет зубов забыл на лестнице.
Где мне. Внемли! Кто за нас повесится?
Есть ли бог, что крепко спит?
На ступенях приговор написанный
Ищут, бегают за крысами.
13a. Верность <1>
Она как шрам.
Навылет.
Зудит,
Зажить пора.
Забыть бы,
Опостылит.
Она как ген
Передается.
Без изменений
Средь измен
В наследство остается.
Она в лице твоем,
Откинутом,
Как маска
С полуоткрытым ртом.
13б. Верность <2>
Она как шрам
От пули, что прошла навылет,
Зудит. Зажить пора.
Забыть, иначе опостылит.
Она как ген
От дня ко дню передается,
Без изменений средь измен
В наследство остается.
Она в лице твоем,
Откинутом, как маска, на подушку
С полуоткрытым ртом.
Покоя не нарушу.
14. Мои горы
Ветром наношены
За ветхостью брошены
Застыли волнами
Брызгами камни
Пеной снега
Перевалы спинами
Долины ладонями
Ущелья морщинами
Вершины ушами
Пульс водопадов
Хрипы обвалов
Хребет утесы скалит
15. Память
Древний город
Брошенный
Где каждый шепот
Внятен
И крик истошный
Нем
И в каждом камне вмятина
Испытана на мне
Я здесь прописан
На съеденье мыслям
По дешевке проданный
Вторая родина
На стенах плесень
В воздухе ладан
Всюду лезет
Нету слада
[Как будто] ты в гостях
Раскинутый взрывом по городу
Распавшийся
До ломоты в костях
Распадом сытый по горло
Город с края
Неприкаян сам я
Яма подо мной туманная
Летит выдуманное
На меня снизу
Не угроза
Не явь
Всё же небо оставь
Закрылось тучами
Себя мучает
Ливнем плачет
По горам скачет
Дремлют древности
Без ревности
К неверности небесных чувств
Виденье скучно
Если прочно
Стоячая вода прозрачна
Бегущая мутна
Она потопит город
Что мне дорог
Тем что нет к нему дорог
Одни развалины
Нет возврата к ним
Ты в страданье пальцем ткни
16
Я
Где-то тут,
А внешность
Где-то там.
Меж ними связь
Во времени.
Яблоко сокрыто в семени.
Пустота
Во внешности.
Старая привычка
В честности.
Презренье
В вечном всепрощении.
Я сплю еще,
И время сплющено.
Мы сращены.
Не сочтены
Лишь дни
Сращения.
17. Я и мое тело
Проснулся рано.
Лежу нескладно.
Вывернулись руки,
Искривились ноги.
Конечности окоченели.
Испытываю затрудненья
В суставах,
В движении крови,
Натяжении жил.
Все криво,
Коряво.
Дожил.
Нас, кажется, двое.
Я помню, кто вы
И откуда.
Давно усвоил —
Это не чудо,
А тело мое.
Мамой и папой
Для меня сделано.
Теперь — большим стало.
Сейчас спит.
Устало.
Как нудно…
А нужно.
Необходимо
И отвратительно.
Непоправимо
И возмутительно.
До этого тела
Мне нет дела!
Я буду жаловаться,
Не буду здороваться.
Найду управу
Или правду.
Иметь такой облик
Не моя область.
Это подвиг?
Какая подлость.
Ты неудобен,
Неприбран,
Несобран,
Ни к чему не способен.
Ты, может быть, болен?
Слишком худ.
Стыд.
Кожа да кости.
А этот — орган
Как будто оторван —
Мягкое место.
На кой чёрт.
Это маразм.
Я весь замаран
Слабостью.
А тут кто живет?
Живот.
Желудок.
Очень чуток.
Шевелится немного,
Сокращается осьминогом.
Рассердится — жуток.
Но вообще животно гадок.
Словом, пережиток.
Наломали дров.
Накаркали,
Что я красив.
В зеркале.
Меня это не трогает.
Пусть лучше ругают.
Тогда спасибо.
Заведу список,
Найду способ
Спасаться стихами
От подхалимов.
Буду угрюмым
И добрым,
Пассивным
И во время,
На время,
Хамом
По отношению к дамам.
18
Любить двоих нельзя
Я сам себе хозяин
Тебя могу
Согнуть в дугу
И вымучу судьбу
И достучу до дна
И сочиню кошмар
И пролежу без сна
И обойдусь один
И убежит весна
19
Плевал
На дождь.
Один,
Как вождь,
Пошел.
Вода
Как шелк.
Плюмаж
Обмяк,
Промок.
Ну, что ж,
Лицо
Отжал.
Не брезговал.
И брызгало
Всю ночь.
А я
Плевал
На дождь.
20
Лампа горит
Сердце болит
Собака чешется
Всё в комнате
Напихано вместе
Как звуки в радио
В этом месте
Бога ради
Запомните
Лампа горит
Сердце болит
Собака чешется
21
Кто хочет отдаваться,
Тот требует насилия.
Кто может напиваться,
Тому не опостылит
Ни опьяненье жеста
И выбранного места,
Ни мягкое тесто,
Ни общее место.
Смотрите не мигая
Женщине в глаза.
Не эта —
На другую
Придется залезать.