Секретарша улыбнулась и махнула ручкой.
– Ну ладно! Пейте чай, дядя Марат, а то вы не начнете и никто не начнет. Вы же здесь хозяин.
Последнее слово прозвучало, как издевательство. Но гости не начинали чаепитие не потому, что его не начинал хозяин кабинета, а совсем по другой причине. «Молиться будете? – мысленно спросил их Челубеев. – Ну молитесь, черт с вами!» У себя дома он проходил это уже много раз, ведь Светка, как крестилась, без молитвы за стол не садилась. А он садился! И начинал есть, издавая разные аппетитные звуки: громко втягивал носом аромат горячего супа, тянул восторженно «м-м-м-м», после каждой проглоченной ложки причмокивал и даже иногда чавкал. Правда, в последнее время ситуация немного устаканилась: то ли надоела Светке вся эта тягомотина, то ли просто стала забывать – сядет безо всякой молитвы и трескает! А Челубеев рад – молчит, не напоминает.
«Эти не забудут», – сердито подумал он, наблюдая за гостями.
О. Мартирий пошарил взглядом по окнам, зацепился за торчащий вдалеке храмовый крест, поднялся крестясь, и вслед за ним заторопились подниматься и креститься остальные православные. Заскучав, Челубеев собрался уже громко зевнуть, но тут о. Мартирий громко сказал: «Аминь», и все сели.
С началом чаепития разговоры прекратились. Под непрерывно-напряженное сопение о. Мардария слышались лишь позвякивание ложечек о чашечки, постукивание чашечек о блюдце да хруст сокрушаемых сушек. В русском чаепитии всегда необходимо время, чтобы собравшиеся за столом выбрали для разговора тему, которая не только не могла никого поссорить, но и вызвать даже малейшее напряжение. Это должна быть тема успокаивающая и услаждающая, являющаяся по сути добавкой к чаю и сладостям, однако выбрать такую тему бывает непросто даже в кругу друзей-единомышленников, что же говорить о врагах-антагонистах, каковыми являлись с одной стороны Марат Марксэнович, с другой – его незваные гости, не считая идейно не определившейся племянницы-секретарши.
Молчание затягивалось, не суля, впрочем, трагической развязки. Горечь, вызываемая непримиримой позицией другой стороны, засахаривалась тающим рафинадом, обволакивалась вареньем из райских яблочек, облагораживалась ванильным ароматом сушек, и спорить, а тем более ссориться не хотелось.
Во всяком случае, пока….
На какое-то время все даже забыли о лишаях Светланы Васильевны. И когда, взяв кубик рафинада, чтобы опустить его в свою чашку, Челубеев привычно прокомментировал: «Сладкий яд или белая смерть», никто даже спорить не стал, а о. Мардарий, в потной ладони которого таяли несколько кубиков этой белой смерти, согласно кивнул и кротко согласился: «Угу-нат», после чего вновь сделалось тихо и благостно.
По своей многолетней привычке Марат Марксэнович дул чай из блюдечка, щурясь и скрытно разглядывая о. Мартирия, отдавал ему должное. Сколько мужиков за годы службы Челубеев перевидал, сколько прошло их перед ним – строем и по отдельности, но такого, как этот, пожалуй, не встречал.
Точно не встречал!
Сила этого человека ощущалась при первом на него взгляде, и при близком общении это ощущение не пропадало, а только усиливалось.
Сила подлинная, нутряная, несгибаемая! И такие природные данные переводились попусту на всякую чепуху вроде этой молитвы, как будто без нее нельзя было чаю попить, на все эти иконы и поклоны.
Полно глупостями-то заниматься, мужик!
Сорви с себя бабий наряд, сбрей бороду, подстригись, надень китель и галифе, стань мужчиной, с которым и на футбол можно сходить, водочки выпить и в баньке попариться, поговорить на разные темы, в том числе не для женских ушей. Но это, впрочем, не главное… Главное – каких вместе можно было бы наделать дел, и не где-то там, и не вообще, а здесь, в «Ветерке» – серьезных конкретных дел! Тут ведь, если по-хорошему – начать и кончить. Понятно, высокого звания новичку никто не даст, но должность Челубеев гарантирует! Вплоть до своего зама или хотя бы Кума, по большому счету ни Шалаумов, ни Нехорошев давно уже не тянут.
И мы бы с тобой…
Челубеев так об этом задумался и даже размечтался, что подавился и закашлялся, однако враги-антагонисты сочувствия не выразили, никто по спинке не похлопал, все сделали вид, что не заметили.
Интересно, что случилось бы с Маратом Марксэновичем, узнай он, что в то же самое время думал о нем о. Мартирий.
А думал он примерно то же самое, только в противоположном направлении.
Прикрывая взгляд мохнатыми бровями, о. Мартирий смотрел на Челубеева и рассуждал про себя: «Содрать бы с тебя все эти околыши и погоны, вместе с мундиром содрать, только сапоги оставить, обрядить в простой подрясник, подпоясать пояском и… в монастырь! – с молитвой, постом, послушанием. Эх, какой инок получился бы уже через год!» Сказано в Писании: «Царство Небесное силою берется» – но где она в наше время, сила, пойди найди. Такие, как Челубеев, до зарезу нужны православию, именно в монастырской жизни нужны, где сегодня не сила в кучку сбивается, сила вообще кучковаться не любит, а физическая немощь, духовная шаткость да в придачу тот или иной порок…
Глядя на Челубеева, о. Мартирий легко представлял его монахом – статным, широкоплечим, сильным, с русыми волосами до плеч и с такой же бородой в пояс – загляденье, а не монах! Была для о. Мартирия еще одна немаловажная составляющая желательности подобного жизненного выбора – несомненные организаторские способности этого сидящего под портретом антихриста сильного человека. Были в их монастыре молитвенники, случались постники, наблюдались исповедники, но организаторов не было и в помине. Нужен был Челубеев русскому монашеству, ах, как он был ему нужен!
Юлечка чай не пила – ухаживала за гостями, оставаясь при этом сосредоточенной и напряженной. Она и предложила тему для разговора, не такую уж в русском чаепитии редкую, едва ли не обычную.
– Можно задать вам вопрос? – обратилась она к о. Мартирию, волнуясь и одновременно справляясь с волнением. – Сегодня очень многие говорят о конце света, и мнения высказываются самые разные: одни говорят – будет, другие – не будет, вот я и хотела бы от вас услышать точный ответ: «Будет или нет?»
«Так вот про какой конец света ты говорила», – вспомнил Челубеев, глядя на племянницу, и вновь развеселился:
– Вот так-так, Юлька! Конец света… Да тебе-то что до него?!
Хмуря бровки и морща лобик, Юля вскинула на дядю строгий взгляд и объяснила:
– Между прочим, дядя Марат, у меня на руках маленький ребенок.
– Ванюшка, – понимающе кивнул Челубеев и улыбнулся.
– «Горе же непраздным и доящим в тыя дни», – кивая, сообщил о. Мардарий и горестно вздохнул.
– Что вы сказали? – заинтересовалась Юля. – Переведите, пожалуйста.
– Горе беременным-нат и питающим сосцами-нат, – перевел толстяк и покраснел.
Двадцатилетняя женщина восприняла евангельский текст буквально и объяснила:
– Нет, я уже давно не кормлю грудью. Да и не кормила почти. Сначала был мастит, а потом молоко пропало. Так что Ваня у меня искусственник. Но все говорят, что это даже лучше. Искусственники в жизни более самостоятельные.
– Серьезный парень, – подтвердил Челубеев слова племянницы.
– Вы так и не ответили, – требовательно обратилась секретарша к о. Мартирию. – Будет? Или нет?
Но, вместо того чтобы отвечать, о. Мартирий глянул вдруг прямо и строго и сам спросил:
– Крещена в православии?
– Нет, – дрогнувшим голосом ответила Юля – ее напугал даже не вопрос, а то, как он был задан.
– А ребенок?
Тут к Юле уверенность вернулась, и она ответила с чувством собственного достоинства и даже превосходства.
– Нет, конечно. Разве я могу за него это решать? Вырастет – решит сам.
Челубеев одобрил про себя племянницу: «Молодец, девка! Так держать!» – и с интересом посмотрел на монаха, как тот прореагирует.
О. Мартирий прореагировал, как всегда, неожиданно. После ответа молодой женщины он вдруг потерял к ней интерес, словно не видя ее больше и не слыша.
– Нет, скажите! – потребовала Юля и даже ножкой, обутой в высокий сапожок, топнула – женское упрямство и женское кокетство всегда ходят рядом.
– Будет, – буркнул о. Мартирий, не глядя на собеседницу.
– Та-ак… – протянула Юля, неожиданно удовлетворенная таким ответом, даже как будто обрадованная. И, склонив голову и заглядывая в глаза монаха, которые тот даже закрыл, всем своим видом показывая, что не желает больше об этом говорить, спросила:
– Когда?
– «О дни же том и часе никто же весть», – пришел на помощь монах-толстяк монаху-великану, вновь цитируя по памяти Писание. Юля поняла без перевода, но ответ ее не удовлетворил, она хотела знать точно.
– И все-таки!
Юлина настойчивость, переходящая в настырность, раздражала не только монахов. Молодые матери, особенно матери-одиночки, по молодости своей уверенные в том, что всё в этой жизни уже знают, именно такой, переходящей в настырность настойчивостью от остальных женщин отличаются. Людмила Васильевна и Наталья Васильевна морщились и фыркали, им давно хотелось осадить нахальную девчонку, но и им интересно было узнать точную дату конца света.
Конец света даже перебил лишаи Светланы Васильевны – о них забыли напрочь.
Однако монахи молчали. Тогда решил вмешаться Марат Марксэнович.
– Я только не пойму, как он будет выглядеть, этот ваш конец света? Выключат, что ли, его? – заинтересованно спросил он, как будто речь шла о каком-то техническом вопросе.
– Выключат, – буркнул о. Мартирий недовольно.
– Кто? – прямо спросил Челубеев.
О. Мартирий поднял на него недоумевающие глаза.
– Известно кто.
– Тот, кого нет? – предложил уточнить Челубеев, хитровато улыбаясь.
– Никак! – недовольно мотнул головой о. Мартирий.
– Для вас никак, а для меня – как. Вы мне и ответьте, как может тот, кого нет, что-нибудь выключить?
Марат Марксэнович готовился насладиться паузой, которая должна была возникнуть после такого неоспоримого, на его взгляд, довода. И пауза действительно возникла, но наполнилась иным, прямо противоположным содержанием. Как только Челубеев это сказал, где-то под потолком раздался щелчок, мгновенно в кабинете погас свет и стал быстро затихать гудящий электрочайник. Сделалось почти темно и даже немного жутковато.