– Я бы с удовольствием ее вам подарил, но она с дарственной надписью автора.
– Вам? – кажется, не поверил отец Матфей.
– Мне, – смущенно кивнул ты.
– Академик Басс? – Священник все еще не верил. – Он жив? Сколько же ему уже лет?
– Жив и прекрасно себя чувствует! Ему восемьдесят два года.
– Я думал – сто…
– Сто вместе с его молодой женой.
– Жене восемнадцать? – догадался о. Матфей, восхищенно ударил себя по бедрам и звонко захохотал. – Вот что значит безбожник! Настоящий безбожник!
Как и начало вашего разговора, окончание его проходило при открытых дверях лифта, только теперь он стоял не на нижнем этаже, а на верхнем, самом верхнем, на который можно попасть, только если имеешь специальный ключ и умеешь им пользоваться.
Как и на шестом, где ты недавно находился, здесь было сумеречно и торжественно.
Даже еще более торжественно.
Двери кабинетов с персональными звездами номеров здесь отсутствовали, зато где-то впереди, в самом конце длинного прямого тоннеля сочился красноватый свет, высвечивая странное таинственное слово:
МОКБА
Ты где-то слышал, тебе кто-то рассказывал, да кто – Гера, кто еще мог тебе рассказать про верхние этажи элитных домов, на которые нет общего входа для всех и которые называются, как же они называются?..
– Это… – с вопросительной интонацией заговорил ты и замолк, вспоминая давно слышанное слово.
– Пентхаус, – подсказал священник, пропуская тебя вперед.
Мягкий ковер под ногами был еще мягче, чем на шестом, а может, это так показалось.
Пахло фиалками.
Откуда-то беззвучно прилетала и так же беззвучно куда-то улетала приятная кондиционированная прохлада.
Сверху доносилось тихое пение чего-то красивого, высокого, может быть средневекового или скорей барочного.
Все это должно было тебя удивлять, но ты не удивлялся, а радовался – так необычно и должно продолжаться то, что так необычно началось. Но сделав пару решительных шагов от лифта в сторону манящего красноватого света, который излучало таинственное и непонятное слово, ты наткнулся вдруг лицом на прозрачную до невидимости стену, и хорошо, что только пару шагов сделал, а то бы расквасил нос.
Но ты не испугался, а рассмеялся смущенно.
– Ой, извините!
– Это вы извините, – торопливо проговорил священник, направляя на дверь брелок электронного пульта и бесшумно ее открывая. – Я здесь редко теперь бываю… Сюда иногда приходят очень важные персоны – охрана настояла, чтобы ее установили. Проходите, дальше уже нет никаких невидимых преград.
Вы шли туда, где светилось, вырастая, то странное слово.
Ты помнил его, знал, что за ним стоит, но, радостно переполненный своим знанием и общением с настоящим священником, сейчас об этом не думал.
Все, все было необычно на седьмом, недоступном для простых смертных этаже Дома свободной прессы. Дверь кабинета оказалась не деревянной – стальной, и не квадратной – овальной, похожей на те, что были в приключенческом фильме «Тайна двух океанов», а еще она напоминала вход в огромный банковский сейф, виденный когда-то по телевизору. Вставив электронный ключ в отверстие, о. Матфей легко и бесшумно открыл ее и вновь пропустил тебя вперед. И в то же мгновение автоматически зажегся свет. Свет был обычным, дневным, белым, но показался голубым, так как отражался в окружающем со всех четырех сторон холодном до синевы металле. Но не только стены, пол и потолок – все здесь было железным, точней, стальным: столы, стулья, карта России на стене, даже цветы – крупные астры в высоких стальных вазах делились с окружающим не тонким ароматом и нежным цветом острых лепестков, а лишь холодным стальным блеском.
Все это не могло не поражать, но особенно тебя поразили настенные часы, расположенные над стальной спинкой кресла хозяина кабинета, которое так и хочется назвать троном, – когда ты на них смотрел, я не преувеличиваю, у тебя открылся рот, совсем по-детски открылся. Часы напоминали картины Дали или эскизы супрематистов – вырезанные автогеном из толстого листа стали, с застывшими каплями металла по краям, со стрелками, острыми, как пики зулусов, тоже, разумеется, стальными, они шли – громко и неприятно резко отсчитывая время: хряп-хряп-хряп, но не вперед, а назад.
Хряп-хряп-хряп-хряп, и всё – назад, назад!
Увидев твой открытый рот, о. Матфей засмеялся, не обидно, впрочем. Очевидно – ему была приятна такая твоя реакция.
– Я их придумал. И эскиз нарисовал. Впрочем, я все здесь придумал. Начало девяностых – все как могли понтовались: у кого круче тачка, телка, квартира, кабинет. Наум предложил: «Сделай нечто, чтобы все ахнули». Ну все и ахнули. Хронофаги – часы, пожирающие время.
– Наум? – спросил ты, словно не веря своим ушам. – Наумов Александр Иович?
Священник смотрел на тебя, снисходительно улыбаясь.
– Ну да, он. …Садитесь, Евгений, садитесь на диван. Не бойтесь, он не железный, просто покрашен под железо. Вообще, на самом деле пластмассы здесь больше, чем стали. – Он постучал по железной стене, и она отозвалась глухим звуком пластмассы. – Я же говорю – понты.
Стальные стрелки не приближались к полуночи, а удалялись от нее – и в этом ты увидел для себя добрый знак.
– Но мне здесь отлично работалось, – продолжал о. Матфей. – Бессонная ночь, десять чашек кофе, пачка сигарет, и статья готова. Вам чай или кофе? – спросил он, подойдя к стальному и блестящему кофейному аппарату у стены.
Ты не ответил, все еще привыкая к увиденному и осмысливая услышанное.
– Так вам кофе или чаю? – громче спросил он.
– Лучше просто воды, – ответил ты, подумав. И без кофе и чая ты ощущал нарастающее внутреннее напряжение, вызванное событиями последних трех дней, и особенно этого – самого последнего.
– Воды так воды, – проговорил о. Матфей, ставя перед тобой на низкий стальной столик высокий стакан с водой.
Ты положил на стол книгу, взял стакан и отпил половину. Вода была холодная, аж ломило зубы, но ты не боялся, что заболит горло. Твой фарингит, с которым не разлучался с детства, еще в общей тебя покинул – наверное, не захотел сидеть.
С дымящейся чашкой свежесваренного кофе в руке, о. Матфей по-кавалерийски сел на стул напротив и, отпив глоток, глядя, прищурившись, на атеистический словарь, доверительно заговорил:
– Впервые о существовании Бога я задумался на лекциях по научному атеизму, которые у нас на журфаке читал Басс. Тогда еще не академик – профессор. О Боге он не очень любил рассказывать, особенно о нашем, христианском, он античных любил – Венеру, Вакха, зато о русском чёрте рассуждал много и с удовольствием. И так вкусно произносил это слово… «Чорт!» Он даже писал его через «о».
– Он и сейчас так говорит и пишет, – с улыбкой подтвердил ты.
– Безбожник… Несгибаемый безбожник! – с насмешливым восхищением проговорил священник. – Как бы то ни было, но зерна сомнения в моей душе посеял именно он. «Если есть чёрт, значит где-то должен быть бог», – подумал тогда я. А вы? Когда вы узнали?..
О. Матфей произнес последнее слово, нагружая его понятным ему и тебе смыслом, и остановил на тебе ожидающий взгляд.
Ты его понял и благодарно улыбнулся, еще больше напрягаясь оттого, что сейчас придется формулировать нечто очень важное, может быть, самое важное, что может быть.
– Нет, я не с чёрта начал и не через чёрта, я про него вообще никогда не думал. Его для меня не было никогда и сейчас нет. А сомнения были, но не насчет чёрта опять же. И вера даже была, хотя и небольшая. Не церковная, разумеется, потому что я не крещен, и в церкви был всего лишь один раз в жизни…
– Всего один раз? – священник смотрел на тебя с удивлением и как будто даже с разочарованием. – Как это вы ухитрились – один раз? Сейчас все как минимум раз пять там побывали… Еще и со свечкой успели постоять… – В голосе его сквозила ирония, но не к тебе – ко всем успевшим в церкви как минимум раз пять побывать и даже со свечкой постоять.
– Мне хватило одного. И со свечкой я не стоял. Поставил, правда… – сдержанно и очень серьезно объяснил ты и продолжил: – Так что сомнения были и даже вера была, небольшая, правда. Встретил одного человека и поверил, а потом встретил другого и верить перестал. Так, наверное, у многих бывает?
– У многих, – задумчиво проговорил о. Матфей. – Ну а ваше знание, что с ним?
– Да, мое знание…
Какая-то странная, тягостная усталость стала вдруг наваливаться на тебя, отбивая желание говорить, но ты пересилил себя, задумался, вспоминая и осмысливая все, что в эти дни с тобой приключилось и привело к твоему знанию. – Мое знание… Я получил его сегодня.
– Получил? – вновь со смыслом спросил священник, но ты его не понял и лишь подтвердил свои слова кивком головы.
– Свеженькое, значит, горяченькое? С пылу с жару? – улыбнулся и тут же засмеялся о. Матфей.
Ты тоже захотел засмеяться, но не получилось – только улыбнулся.
– А вы можете мне объяснить, чем знание отличается от веры? – с интересом подавшись вперед, спросил о. Матфей.
Ты вновь улыбнулся и пожал плечами.
– Мне кажется, это просто. Вера – зыбкая, шаткая, сегодня верим, завтра нет… Ей все время подпитка нужна, подтверждения, не только в виде жизненных соответствий, чтобы не приходилось все время подгонять желаемое под действительное, но даже такая противоестественность, как чудо, чудеса – то и дело требуются. А знание определенно, однозначно, если угодно – материально… От веры к неверию двигаться можно, как эти ваши часы – вперед назад, а от знания отступиться уже нельзя. Ни на шаг, ни на секунду… Это, знаете, как дважды два четыре. Я это знал сегодня, и завтра тоже буду знать, потому что так оно и есть – дважды два четыре, понимаете? – Замолчав, ты даже головой мотнул от удивления – так легко удалось вдруг сформулировать и объяснить все не только собеседнику, но и себе.
– Любопытно, любопытно, – проговорил, глядя на тебя, о. Матфей. – Вы не против, если я закурю? – спросил он, вынимая из лежащей на столе стальной коробки пачку «Мальборо» и зажигалку.