– И правильно сделал, что сбежал! – неожиданно громко проговорил старик, вскинувшись вдруг всем телом и резанув рукой воздух.
– Да не сбежал он, Глеб! – Старуха замахала в ответ обеими руками. – Не сбежал. Опять ты ничего не понял.
– Я бы тоже сбежал! – продолжал гнуть свою линию старик.
Старуха засмеялась:
– Да куда б ты сбежал, слепошарый! – От смеха очки сползали на кончик носа, и она тут же их поправляла, берясь за дужки обеими руками. – Замолчи уже… Лучше давай про себя расскажем, а то мы про Евгень Лексеича все знаем, а он про нас ничего… Ну вот… – громко вздохнув, без паузы и подготовки заговорила старуха, роняя сцепленные ладони на подол байкового халата, готовая начать рассказывать о своей бесконечно долгой и невыносимо трудно прожитой жизни.
Старик тоже вздохнул и опустил голову.
– А детишек, Евгень Алексеич, у нас четверо, – начала свой рассказ Анна Ивановна. – Мы когда с ним… – она толкнула мужа плечом в плечо, и тот заметно качнулся и вновь замер, слушая или скорей тоже рассказывая, но – безмолвно. – Когда мы на всероссийском съезде общества слепых познакомились и сошлись, первым делом решили сделать себе глаза. И сделали! – Она сказала: «Исделали». – Васеньку сыночка, и правда, глазастый был, прозрели с ним, можно сказать.
– Убили его, – неожиданно сообщил старик.
– Знаю без тебя, не забегай наперед, – одернула его старуха и, обратившись уже к тебе, продолжила: – В Афганистане убили, да… Привезли, сюда вот, где вы сидите, железный гроб поставили на табуретки…
– Закрытый, – напомнил старик.
– Я и говорю – закрытый! А нам что закрытый, что незакрытый, мы не видим… Зато чуем хорошо… Там в том закрытом гробу, Евгень Алексеич, этот, как его… Ну как его, Глеб?
– Клапан, – с важным видом подсказал старик.
– Да, клапан, вот… Дух выпускает, какой там скапливается… А ведь это сыночек наш, дух-то родной… Он, клапан-то этот, дух выпускает, а мы – бух! и лежим…
Он – дух, мы – бух!
Бух один, бух другой…
По щекам побьют, нашатыря напихают, мы постоим и опять – бух…
Казалось, вспоминая такое, старуха должна была заплакать, но, странное дело, она улыбалась, а старик кивал, молча и бесстрастно подтверждая сказанное женой.
– Так мы опять без глаз остались, правда, к тому времени у нас и Галька, и Толька были, только Настьки не было еще. Ну, Гальку мы делали как ручки, чтоб помогала нам… Так оно и получилось, потому что на все руки она у нас, Галька…
– Галька, – повторил старик имя дочери.
– Что? – услышав свое имя, отозвалась из кухни дочь.
– Ничего, про тебя рассказываем… – засмеялась старуха.
«Галька? Галина? Странно. Совсем не ее имя, – растерянно подумал ты. – А какое имя ей подходит? Наталья? Или Татьяна… И еще, возможно, Регина… Строгое».
– И во-от, Евгень Лексеич, после ручек решили мы сделать ноги… И-и сделали тоже… – Она опять сказала: «Исделали». – Ох, эти ноги! – продолжала свой родительский рассказ Анна Ивановна.
– Ох, эти ноги, – повторил, соглашаясь и мотая сокрушенно головой, Глеб Григорьевич.
– Ох, эти ноги… Дали они нам… Неслух… Нет, вы не подумайте, парень он хороший, но очень уж бойкий.
– Шило в одном месте, – подсказал старик.
– Это точно, – невесело согласилась старуха. – Он от нас втайне в Чечню поехал воевать.
– За брата мстить, – с иронией в голосе и взгляде вставила вошедшая в комнату с чайником Галина. – Где Афганистан, а где Чечня?
– Где Афганистан, а где Чечня эта проклятая? Мы инвалиды первой группы, сын один Родине долг в виде жизни своей отдал. Не положено же второго сына на войну отправлять? – плачущим голосом спросила старуха неведомо кого.
– Нельзя! – мотнул головой старик.
– Так он всех обманул, в военкомате и везде, и нас обманул. И лиха там хватил, и в плену был, и бежал от чеченцев этих проклятых, и медаль получил… Как медаль называется, Глеб?..
– «За боевые заслуги», – отчеканил старик, выпрямляя спину.
– Вот-вот, никак запомнить не могу… Ну вот где он теперь? Давно он звонил, я ему сказала: «Ехай домой, Толик, Галька Евгень Лексеича нашла». Ну вот где он, неслух этот?
И, словно отвечая на сердитый материнский призыв, на лестничной площадке громыхнул, остановившись, лифт, прогремела железная дверь, стукнула дверь входная, и в комнату ворвался парень – чубатый, лобастый, крепко сложенный. Широко расставив ноги и разведя руки, он остановился, глядя на тебя, тараща круглые и такие же крепкие, как сам, глаза.
Ты узнал его и сразу вспомнил: Толик Куставинов…
Поднялся, и в виске застучало – тук-тук-тук, и в ушах протяжно, жалобно зазвенело.
Он смотрел на тебя, видимо не до конца узнавая, и потому не двигался с места, а ты почему-то сел.
Возникла напряженная тишина, какая случается, когда непонятно, куда все повернется, когда все может быть…
– Ну что, он? – спросила Галина, из самых последних своих сил изображая спокойное равнодушие.
– Да он, кто же еще! – закричал парень громко и звонко, и ты вспомнил, как точно так же он кричал в ночном обезьяннике: «Россия с коленей поднимется!» – а ты поправлял его: «С колен».
– Он, конечно, кто же еще?! А вы что, сомневались?!
В ответ сделалось шумно: старуха засмеялась и что-то радостно затараторила, старик одобряюще загудел, а дочь их, прижимая ладонь ко рту и подтягивая к шее плечи, торопливо вышла из комнаты.
Узнал, конечно он узнал тебя, хотя ты изменился за эти полгода больше, чем он: неволя меняет человека сильней, чем его меняет время, не меняет даже – корежит.
Узнал, конечно узнал, просто не знал, как общаться с тобой сейчас: обнять, пожать руку или просто сказать: «Здравствуйте».
– Здравствуйте, – сказал он, после чего подошел, крепко, до боли, пожал твою руку, а потом неловко обнял.
– «Россия с колен поднимется?» – шутливо напомнил ты.
– А куда она денется! – прокричал в ответ Толик и махнул рукой, – ты для него сейчас был важней России. – Галька, ты где его нашла? Гальк, слышь, ты где там?! – От его очень громкого и очень звонкого голоса звенело в ушах.
Галина Глебовна торопливо вернулась в комнату с полотенцем в руках.
– Чего орешь? – спросила она озабоченно, не глядя на брата, не глядя ни на кого.
– Я не ору! – проорал он в ответ. – Я спрашиваю, где ты его нашла.
– Около библиотеки имени Ленина.
– Вот! – еще громче закричал, обрывая сестру, брат. – Я сразу сказал: его не на вокзалах надо искать, не возле школ и детских садов, как эти гады написали, его надо в библиотеках искать и в книжных магазинах! Правильно?!
По-прежнему ни на кого не глядя, по-птичьи дернув головой, Галина кивнула, подтверждая слова брата.
– Я по книжным магазинам мотался, а ее отправил по библиотекам. И одевайся, говорю, по-спортивному, потому что от библиотеки до библиотеки бегать будешь. А знаете, почему библиотеки и книжные магазины? – Это он уже к тебе обращался и тебя спрашивал. – Потому что вы всю ночь мне тогда в обезьяннике про книжки говорили и про то, что надо их читать. Я даже слова ваши запомнил: «Читайте книги, а все остальное приложится». Ну признавайтесь, это ваши слова? Это вы говорили?
Ты смущенно улыбнулся, уточняя:
– Ну, вообще-то, это Достоевский говорил.
– Вам лично говорил? – обрадовался Толик.
– Прямо так и говорил? – удивилась Анна Ивановна.
– Мам, Достоевский давно умер, – сказала Галина, вздыхая и косясь на тебя, и тут же упрекнула брата. – А тебе надо знать, двоечник.
– Да я знал, забыл просто, – отмахнулся Толик. – Ты лучше расскажи, как ты его опознала, узнала то есть, как подошла, поздоровалась…
Галина глянула на тебя коротко и смущенно.
– Узнала, подошла, поздоровалась…
Она не сказала ничего о твоей речи перед памятником Достоевскому, и даже взглядом ты не напомнил ей о том, как она шпарила кусками из «Бедных людей».
Вы еще почти не были знакомы, а у вас уже образовалась тайна, ваша первая тайна.
– Иди мой руки, я сейчас пирог с картошкой принесу, – сказала она и вновь вышла.
– У меня руки чистые, – ответил сестре брат и шлепнулся на стул рядом с тобой.
– Неслух, – обращаясь к тебе, прокомментировала Анна Ивановна.
Сын засмеялся.
– Ну что, намолила? – спросил он, глядя на нее насмешливо и откидываясь на спинку стула.
– Намолила, да, – кивнула она кротко и горделиво и, поджав губы и вскинув остренький подбородочек, прибавила: – И Евгень Алексеича намолила, и тебя из плена вымолила.
Толик засмеялся и хлопнул ладонью по столу.
– Да ты же не знала, что я в Чечне! Вы же не знали ничего!
– Не знали, зато чуяли, – не без обиды в голосе возразила старуха. – У нас после Васеньки чутье на это образовалось.
– Я знала! – сердито крикнула из кухни сестра.
– Ты – да, а они – нет. – Толик повернулся к тебе: – Васька – это брат мой старший, в Афгане погиб, на мине подорвался, да я ж вам рассказывал, помните?
Ты кивнул и, взглянув на старуху, спросил тихо, но очень серьезно, рассчитывая на серьезный же ответ:
– Анна Ивановна, а вы верите в Бога?
Она даже вздрогнула от такого вопроса, никак его не ожидая, от волнения напряглась, но тут же успокоилась и заговорила доверительно и деловито, как будто речь шла не о существовании Бога, а о рецепте засолки огурцов:
– Понимаете, Евгень Алексеич…
– Да не верит она! – заорал, перебив мать, Толик.
– Понимаете, какое дело, Евгень Алексеич… – повторила старуха, но сын вновь перебил ее и заглушил:
– И никто у нас в семье не верил и не верит! Говорят, на войне все верят. Неправда! Я не верил, ни разу не верил. Даже когда в плен попал – не верил! Что я, дурак, что ли…
– Понимаете, Евгень Алексеич… – Старуха словно не слышала ничего, кроме твоего вопроса, осторожно и старательно подбираясь к своему ответу. – Понимаете, Евгений Алексеевич… тут вот какое дело… Тут верь не верь, только куда ж от него денешься…
– От кого? – ты понял, но почему-то предложил уточнить.