– Волны плеснувшей в берег дальный! – вступает третий, это молодой латинист N. – Совсем у шефа кукуха съехала?
Общий смех.
– “На чьей стороне больше правды – на Вашей или моей?” – вкрадчиво спрашивает второй. И отвечает, понизив голос: – “Сие мне неведомо. Знаю лишь, что никто не обладает правдой во всей ее полноте”.
– Бла-а-родно! – кричит первый. – А мне вот это доставило, зацените: “Все вероятные доводы против любых моих соображений мне превосходно известны и душевно близки, но, главное, каждый волен – покуда волен – сделать свой выбор”. – И потом вдруг, ба-бах: “Поверьте, Сережа, нам будет Вас не хватать”.
– Покуда! – повторяет второй. – Господи, как хорошо! Каждый волен, покуда он не уволен!
В этом духе письмо обсудила вся кафедра. Объективности ради нужно сказать, что в отношении Сережиных подвигов мнения коллег разделились: чужая лихость одних веселит, будоражит, других – раздражает, злит.
Сережа уехал в Эстонию, как-то устроился. Вроде неплохо, судя по слухам и публикациям. С нами дело иметь перестал. А Ночью ГП, говорят, видит плохие сны.
Работы в Москве он себе не нашел, преподает теперь греческий язык эстонцам, пишет статьи об античной трагедии. Связи с миром поддерживает главным образом через интернет, и число этих связей снижается. Некоторые соотечественники осудили Сережин отъезд: где родился, там пригодился, надо нести свой крест. Эмиграция и отношение к ней – тоже вопрос отдельный и печальный, по выражению ГП.
О днях недели – esmaspdev, teisipdev, kolmapdev (понедельник, вторник, среда) – он узнаёт из надписей на таб-летнице, купленной в местной аптеке: Сережа уже немолод и принимает таблетки. Эстонский язык – не греческий, не английский, ассоциаций не вызывает, но он и с ним разобрался чуть-чуть. Сами же дни похожи один на другой.
Жизнь его адом не назовешь, раем тоже. Христианином Сережа себя не считает, однако в детстве от няньки он усвоил молитву, которую механически повторял в трудные минуты – перед экзаменами или когда заболевали близкие – и сейчас время от времени произносит ее. Доходя до слов “Якоже и мы оставляем должником нашим…”, Сережа останавливается и вспоминает ГП. Нет, он его не простил, даже не попытался, да никто, собственно, и не просил прощения. Теперь-то он понимает, что повел себя в истории со своим увольнением только по внешности по-христиански, принял потерю любимой работы, а затем и родной страны только по видимости смиренно, думая, что одержит тем самым победу – и над Ночью ГП, и над собственным гневом, который в нем поднялся, когда он читал “Покуду”, как он называет письмо ГП. Но никакой победы Сережа не одержал, потому что на деле, как ему ясно теперь, поступил лишь как цивилизованный, вежливый человек, а что такое перед лицом истории, вечности цивилизованный человек? – ничто, тьфу. Нужно было скандалить, судиться или на виду у кафедральных женщин смазать ГП по физиономии – вот так, слегка, тыльной стороной руки (все же старик), хотя бы спросить: “Трентиньян, как же ты так обосрался?”. Трезвыми бессонными ночами Сережа прокручивает в голове варианты, но – поздно он спохватился: время пощечин, эффектных фраз ушло.
Ночных кошмаров у него нет, зато каждое утро он открывает компьютер – до умывания и чистки зубов, до утреннего приема таблеток. Что он надеется в нем прочесть, какое сногсшибательное известие? Совершенно, впрочем, понятно, что это за известие и даже чем оно будет обставлено. Какая-нибудь несдержанная девица напишет заглавными буквами: ЙЕСС, поставит три восклицательных знака, а по русским каналам сыграют 2-е скерцо Шопена. И – официальное сообщение: “Ушел из жизни…” – не умер и не скончался, такие не умирают и не кончаются, а уходят из жизни, и в интернете наперебой примутся обсуждать, кого сделают председателем похоронной комиссии. А там, глядишь, получится и вернуться, счесть эмиграцию затянувшимся сном, хоть место его на кафедре давно уже занято. Верится слабо, а вдруг? Проигравшему, каким Сережа считает себя, – в историческом смысле, вместе со всеми людьми своего поколения и круга, – надо верить во что-то, чтобы с ума не сойти. Но пока что вот так: серое небо, холодное море, холодный балтийский пейзаж. И, как пишут в титрах, совпадения с подлинными событиями случайны, но неизбежны.
ноябрь 2021 г.
В конце февраля от удушья просыпался среди ночи не один лишь ГП – половина страны, а возможно, чуть меньше, согласно опросам (кто верит опросам?). Ректору-англофилу пришлось подписаться под коллективным письмом в поддержку войны, а ГП этой участи избежал: подписать предложили пока только ректору. Жена ГП от происходящего в ужасе, но мнение свое старается держать при себе, пока они не окажутся в месте побезопаснее.
Мы с Сережей пьем кофе в центре Еревана на проспекте Пушкина. Ни до Эстонии, ни до другой европейской страны нам добраться пока что не удалось. Мы обмениваемся короткими репликами, а по большей части молчим: сколь бы ни были велики наши трудности, они не сравнимы с теми, что переживает молодой латинист N. (он остался в Москве с больными родителями), не говоря уж о тех, на кого сейчас сыплются наши ракеты и бомбы. Сегодня 5 марта. В нашем кругу этот день считается большим праздником. Молодые люди за соседним столиком чокаются кружками с пивом: “Помер тот, помрет и этот”. Мы с Сережей поднимаем чашки в знак того, что поддерживаем этот тост.
Ереван, март 2022 г.
101-й километрОчерки из провинциальной жизни
Посвящается городу N.
В родном краю
Уже полтора года я работаю врачом в небольшом городе N., районном центре одной из прилежащих к Москве областей. Пора подытожить свои впечатления.
Первое и самое ужасное: у больных, да и у многих врачей, сильнее всего выражены два чувства – страх смерти и нелюбовь к жизни. Обдумывать будущее не хотят: пусть все остается по-старому. Не жизнь, а доживание. По праздникам веселятся, пьют и поют, но если заглянуть им в глаза, то никакого веселья вы там не найдете. Критический аортальный стеноз, надо делать операцию. Или не надо лежать в больнице. – Что же мне – умирать? – Да, получается, что умирать. Нет, умирать не хочет, но и ехать в областной центр, добиваться, суетиться тоже. – Мне уже пятьдесят пять, я уже пожил (пожила). – Чего же вы хотите? – Инвалидности: на группу хочу. В возможность здоровья не верит, пусть будут лекарства бесплатные. – Доктор, я до пенсии хоть доживу? (Не доживают до пенсии неудачники, а дожил – жизнь состоялась.)
Второе: власть поделена между деньгами и алкоголем, то есть между двумя воплощениями Ничего, пустоты, смерти.
Многим кажется, что проблемы можно решить с помощью денег, это почти никогда не верно. Как с их помощью пробудить интерес к жизни, к любви? И тогда вступает в свои права алкоголь. Он производит такое, например, действие: недавно со второго этажа выпал двухлетний ребенок по имени Федя. Пьяная мать и ее boyfriend, то есть сожитель, втащили Федю обратно в дом и заперлись. Соседи, к счастью, все видели и вызвали милицию. Та сломала дверь, и ребенок оказался в больнице. Мать, как положено, голосит в коридоре. Разрыв селезенки, селезенку удалили, Федя жив и даже сам у себя удалил дыхательную трубку (не уследили, были заняты другой операцией), а потом и катетер из вены выдернул.
Третье: почти во всех семьях – в недавнем прошлом случаи насильственной смерти. Утопление, взрывы петард, убийства, исчезновения в Москве. Все это создает тот фон, на котором разворачивается жизнь и нашей семьи, в частности. Нередко приходится иметь дело с женщинами, похоронившими обоих своих взрослых детей.
Четвертое: почти не видел людей, увлеченных работой, вообще делом, а от этой расслабленности и невозможность сосредоточиться на собственном лечении. Трудно и со всеми этими названиями лекарств (торговыми, международными), и с дозами: чтобы принять 25 мг, надо таблетку 50 мг разделить пополам, а таблетку юо мг – на четыре части. Сложно, неохота возиться. Взвешиваться каждый день, при увеличении веса принимать двойную дозу мочегонных – невыполнимо. Нет весов, а то соображение, что их можно купить, не приходит в голову, дело не в деньгах. Люди практически неграмотны, они умеют складывать буквы в слова, но на деле это умение не применяют. Самый частый ответ на предложение прочесть крупный печатный текст с моими рекомендациями: “Я без очков”. Ну раз без очков, то значит, сегодня ничего читать не собиралась, это и есть неграмотность. Еще одна проба: поняли, куда ехать, поняли, что надо на меня сослаться? – Вроде, да. – А как меня зовут? Зло: – Откуда я знаю?
Пятое: оказалось, что дружба – феномен интеллигентский. Так называемые простые люди друзей не имеют: ни разу меня не спрашивал о состоянии больных кто-нибудь, кроме их родственников. Отсутствует взаимопомощь, мы самые большие индивидуалисты, каких себе можно представить. Кажется, у нации нет инстинкта самосохранения. Юдоль: проще умереть, чем попросить соседа довезти до Москвы. Жены нет, а друзья? Таких нет. Брат есть, но в Москве, где-то был его телефон.
Шестое: мужчина – почти всегда идиот. Мужчина с сердечной недостаточностью, если за ним не ходит по пятам жена, обречен на скорую гибель. Начинается этот идиотизм уже в юношеском возрасте и затем прогрессирует, даже если мужчина становится главным инженером или, к примеру, агрономом.
Мужчина, заботящийся о близких, – редкость, и тем большее уважение он вызывает. Одного из них, Алексея Ивановича, я лечу – он добился, чтобы жене пересадили почку, продал все, что у них было, потратил сорок тысяч долларов. Обычно иначе: Бог дал – Бог взял, девять дней, сорок.
Противны выбившиеся в люди. На днях приходила одна такая с недавним передним инфарктом. Мужним воровством построила рядом с нами большой каменный дом. Во мне она видит равного или почти равного и потому сначала жалуется, что ее растрясло, “хотя машина хорошая, «Вольво»”, а потом ведет такой разговор: “Мне сейчас надо внука отправить на Кипр к дочери, она там учится. Кипр, знаете, очень испортился, слишком много голубых”. И все в таком роде. Кстати, обстановочка, в общем, асексуальная, не то что в иных московских клиниках, где тяга полов прямо-таки разлита в воздухе.