— Что же мне, засады в туалете устраивать? — подал голос Хлебцев.
— Усиливай воспитательную работу! — вскипел начальник. — Общественность на дыбы поднимай! Учти, Хлебцев: чикаться с тобой не будем. Вплоть до ампутации премии!..
После этого Хлебцев две недели выбивал в Новокузнецке нержавейку, а сейчас вот, вернувшись из командировки, сразу вспомнил о нависшей ампутации. «Первым делом — в стенгазету… — соображал он, усаживаясь за свой стол. — «Мелкое выносительство — буржуазно-феодальный пережиток». Или нет, лучше так: «Вывинчиванию помывочной техники — крепкий заслон!..»
Тут дверь открылась и в комнате возник бригадир сантехников Темячкин.
«Сейчас оглоушит…» — завибрировало у Хлебцева где-то в самой середке.
— Ну… сколько? — нетерпеливо потребовал он.
— Ни одного.
— Не осталось?! — ужаснулся Хлебцев. — Все краны до одного?! Да нас же с тобой за это…
— Наградят, Борис Палыч, — с улыбкой заверил Темячкин. — Как обеспечивших крутой перелом. Я же говорю: ни одного выноса, вот уж целую декаду.
И видя, что начальник не верит ни единому слову, бригадир приладил свой плотненький торс к стулу и принялся рассказывать:
— Помнишь, Борис Палыч, после той оперативки зашли мы с тобой в умывалку. Ну и ты, значит, припечатал всю эту ситуацию фольклором, да в сердцах и тюкнул гаечным ключом по смесителю. Ну и погнул малость рожок-то… Прихожу наутро: все подчистую вывинчено, а этот, погнутый, целехонек. Тут меня, понимаешь, и осенило. Будто сваркой высветило… Моменталом запер умывалку да весь инвентарь и обработал. Которое погнул, по которому напильником да наждаком прошелся, чтобы, значит, хром содрать. А потом парням своим объяснил задачу — и они все остальные разборные точки — тем же манером… И поверишь, Борис Павлыч, с того дня — как отрезало! Спутали мы им все карты. Функционировать функционирует, а внешнего облика никакого нету. Ну и, значит, не позаришься. В общем, я так понимаю: рацпредложение нам надо подавать. Это ж верная тыщонка годовой экономии!..
— Тыщонка, — хмыкнул Хлебцев, загоревшимися глазами разглядывая бригадира. — Эх, Темячкин, Темячкин, мелко, брат, плаваешь! Да ты хоть понимаешь, какую мы с тобой золотоносную жилу… Посчитай-ка, сколько на заводе цехов! А если в масштабах области!.. А если… — От захватывающих дух перспектив Хлебцев даже привстал со стула. — Если не замыкаться в узких рамках помывочного оборудования?! Скажем, взять все электролампочки в общественных местах — да и сбрызнуть нитрокраской. Ведь это же, Темячкин, миллионы!.. Ну вот что, бригадирушка, придвигайся поближе, займемся рацпредложением. Значит, так, пиши: «Об улучшении сохранности техники коллективного пользования путем воздействия на внешний облик последней». Только закрой-ка сперва дверь на ключ. А то как бы нашу с тобой идею того… не вывинтили…
Хищница
И когда только за этих хищниц возьмутся? Ну прямо-житья от них не стало…
Как пошел матери семидесятый — стала я призадумываться. Сами понимаете: старушка одна в двухкомнатной квартире, случись что — локти ведь потом будем кусать… Думала я, думала — и говорю мужу:
— Давай временно разведемся, чтобы мне к маме прописаться. А после обратно в загс сходим. Ведь случись что — локти будем кусать. Такая квартирка — и полнометражная, и с телефоном…
Ну муж у меня, откровенно скажу, глуповат.
— А нельзя ли, — говорит, — без выкрутас?
Я ему терпеливо объясняю:
— Без выкрутас, конечно, можно. Съехаться — всего и делов. Но ты же знаешь, что мама тебя не переваривает. И, между нами говоря, я ее вполне понимаю. Потому и предлагаю данный вариант.
— И не надейся! — кричит. — Мне эти фокусы с разводом морально отвратительны, не говоря уже об уплате пошлины.
— А о Наташке, — спрашиваю, — ты подумал? Девятый вон уже кончает, а мальчиками и не пахнет. Да какие тут мальчики, когда нос пятаком — вся в папочку.
Завздыхал он.
— Да, может, — говорит, — еще выправится.
— Может, выправится, а может, и нет. Не исключено, что век одной вековать, так пусть хоть в улучшенных жилищных условиях.
В общем, долго ли, коротко ли — своротила эту глыбищу. Развели нас, переехала я с дочкой к маме, и так мне там показалось привольно да просторно — ну прямо будто вся жизнь враз стала полнометражная.
Проанализировала себя в зеркале и вижу: вполне еще даже ничего. «Как знать, — думаю, — может, и ждет тебя, Клавдия, какая-нибудь светлая неожиданность…»
А этот уже тут как тут.
— Ну, когда обратно в загс-то?
Я говорю:
— Ты что, хочешь, чтоб мы с тобой прямиком в фельетон загремели, как жилищные хищники? Нет уж, мил друг, о загсе речь может идти только после разумного интервала.
— Ну ходить-то хоть можно?
— Ходи, — говорю, — что за вопрос. Только не забывай, что у мамы от одного твоего вида давление подскакивает. Вот ты и выбирай время, когда она в садике со старушками сидит, тогда и ходи.
Надул он тут губы, хрястнул дверью, и давай мою нервную систему испытывать. Неделю не показывается, вторую не показывается… «Ладно, — думаю, — посмотрим, что через месяц запоешь. Ваш брат на меня, между прочим, вполне еще даже поглядывает».
Но, в общем, прошел месяц, и стала я призадумываться. «Нет, — размышляю, — как ни говори, а первое чувство все же самое прочное». Сделала завивку, поработала над собой — и к мужу.
Стучу. Открывает — и вижу: смутился. Аж зарделся весь. И так он мне вдруг понравился, смущенный, — ну прямо как на первом свиданье.
— Ну, здравствуй, — говорю, — старикашечка-таракашечка, — и целую его в щечку.
А он еще больше краснеет, и чувствую — потихоньку пятится. И в этот самый момент выходит из комнаты мадам. Такая из себя белокуренькая, в очках и, представьте, в домашнем халатике, — ну типичная хищница.
— Это что за музкомедия? — спрашиваю. — Я с такой нелепостью еще не соприкасалась, чтобы в моем дому очкастые змеи в халатиках разгуливали!
А она щурится через очки и заявляет:
— Между прочим, ваш дом — по другому адресу. — С этими словами снимает свои фары и быстренько кладет в карманчик.
Только не угадала: я не за фары, я ее за волосья — цоп!
Муж кричит:
— Не трожь, Клавдия, мы с ней расписанные!
Ну тут подключились они в четыре руки, — и когда только успели сработаться? А дальше и рассказывать неинтересно…
Вот я и спрашиваю: когда наконец за этих хищниц возьмутся?
Владимир СибиревЭПИГРАММЫ
Суперджинсы
Вот это джинсы!
Даже боги
Не могут о таких мечтать!
Как будто кто-то
По дороге
В них на коленках
Полз верст пять…
Обыватель
Беда не в том,
Что он сверх меры сыт,
А в том, что, набирая в весе,
Там, где другой испытывает стыд,
Он преисполнен
Важности и спеси.
«Профессионал»
Напечатав два десятка строф,
Он сказал заводу:
— Будь здоров.
Пишущей машинкой обзавелся,
Стричься перестал,
С женой развелся,
Чтобы всяк и без сомнений знал:
Он отныне профессионал.
Тут ему засесть бы за поэму,
Да не знает, на какую тему.
Новый цикл бы выдать на-гора,
Да вернули старый лишь вчера.
…Скоро станет у него занятьем
Предавать издательства проклятьям.
Марк ШварцРАССКАЗЫ
Справедливости ради
Инженер Глеб Петрович Мышкин из Ленинграда и молоденькая учительница Алла Сергеевна из Омска оказались соседями по сочинскому пляжу. Они были знакомы всего два дня, но Мышкин уже знал, что у Аллы Сергеевны кроме безукоризненно стройных ног есть еще где-то военнослужащий муж, отличник боевой и политической подготовки. В свою очередь Мышкин успел поведать учительнице о шестилетнем сыне-вундеркинде.
Утомленное солнце уже собиралось приводняться в заданном районе акватории Черного моря, когда инженер и педагог одновременно заметили на горизонте крошечную темную точку. Вскоре уже весь пляж следил за медленным приближением неопознанного предмета. Даже многое повидавший в жизни матрос-спасатель, прервав созерцание особ прекрасного пола, развернул свой шестнадцатикратный бинокль в сторону моря и приник к окулярам.
— Во дает! — восхищенно воскликнул он. — Во дает, подлец! Ну, пусть только выплывет, оштрафую по полной форме!
Слух о неизвестном пловце мирового класса мгновенно облетел пляж. Судили, рядили, вспоминали звучные фамилии рекордсменов. А тем временем уже и без бинокля можно было разглядеть розовую шапочку человека, плывущего к берегу по-собачьи. Вот человек встал на ноги, трудно вышел из воды, и все увидели, что это женщина, возраст которой уже перевалил за ту критическую отметку, после которой определить его практически невозможно.
Женщина сняла шапочку, мокрые седые пряди упали на шею, и Глеб Петрович громко ахнул от удивления: в мокрой женщине он узнал свою соседку по ленинградской квартире старуху Кошкину, пенсионерку.
Окинув пляж дальнозорким старческим взглядом, пенсионерка Кошкина по-деловому направилась прямо к Глебу Петровичу.
— Здравствуй, милок, — сказала она.
— Здравствуйте, Василиса Егоровна. Откуда?
— Из Ленинграду.
— Как?!
— А так. Морями да окиянами. Вокруг Европы. Круизом.
Люди вокруг оживленно зашумели:
— Ай да бабуся! Неслыханно! Ведь это же мировой рекорд!
— Да полноте, рекорд! — отмахнулась старуха Кошкина. — Пустое. Разве что в Северной Атлантике поштормило малость, да еще подле самого Гибралтару какая-то акула мирового империализма привязалась, подкусить меня думала. Ну, ничего. Не на такую напала! Я с нее быстро спесь-то сбила: так ей нос ободрала, век меня помнить будет!