я). Директору ДК, отставному полковнику, хватило всего одного. Через несколько дней он со словами: «Не надо нам больше этих роков» выгнал ни в чем не повинных «маршей» на улицу, дав несколько дней на сборы. К тому времени группа уже обросла кое-каким барахлом, колонками и прочими причиндалами. Девать все это хозяйство было некуда, и, явившись на телестудию для записи, музыканты скромно попросили: «Можно вот эти вещи здесь полежат?»
Телевизионщики запинались бы об рокерское имущество до сих пор, но кто-то вспомнил, что в расположенном неподалеку здании университета пустует одна из комнат при клубе. Часть шмоток перетащили туда. Заодно познакомились и с бывшим участником «Урфина Джюса» Юрой Богатиковым. Он стал новым гитаристом «Марша». С ним записали альбом «Музыка для детей и инвалидов». Работа вышла зрелой и получила хорошую прессу. Нахваливая альбом в целом, критики особо выделяли «Котлован», яростно спетый Наташей Романовой. Песня явно выбивалась из альбома как некий хардовый элемент, хотя ничего хардового в ней не было. Там даже партия гитары рудиментарная. Струнные, клавишные, бас, ударные — так себе хард-рок.
Хвалебный хор имел неожиданные последствия. Кормильцева взбесило, что все кругом говорили: «Надо еще несколько „Котлованов“ слепить, а вы какой-то ерундой страдаете». И он настоял, чтобы стопроцентный хит группа на концертах исполнять перестала. Холян, уже выполнявший не только звукорежиссерские, но и менеджерские функции, приходил в ужас от антикоммерческой позиции музыкантов, но сделать ничего не мог. Вскоре «Апрельский марш» остался без Романовой. В следующий раз Наташа воссоединилась с «АМ» только на летнем фестивале «Старый Новый Рок-2011» специально для исполнения «Котлована».
Турбулентность состава продолжилась. Игорь Акаев предпочел барабанной установке непыльную работу экспедитора вагона-рефрижератора. Сменивший его в разгар работы над альбомом Игорь Злобин, ранее игравший в «Метро» и «Тайм-Ауте», продержался в «АМ» недолго — осенью 1987-го его пригласили в «Чайф». За барабаны уселся Андрей Литвиненко. Богатиков, к тому моменту носивший уже фамилию Ринк, уехал в Прибалтику. На его место Гришенков пригласил своего школьного товарища Сергея Ивановича Чернышёва.
Игорь с Сергеем вместе играли еще в «Пластилине». Да и с остальными «маршами» новичок был уже знаком: «Первый раз я пробовался в „АМ“ сразу после армии, в мае 1986-го, еще до первого фестиваля. Я пришел на репетицию, изучил две песни и спел их, как мне казалось, наилучшим образом, примерно так же, как я пел в армейском ВИА на танцах. Гришенкову и Кормильцеву это не понравилось. За два моих армейских года они погрузились совсем в другую музыку».
На этот раз Чернышёву повезло больше. Он с ходу и прочно вписался в коллектив. Виктор Холян считает Сергея лучшим гитаристом «Апрельского марша»: «Он долго выдумывал, как и что он будет играть, в какой момент нажимать какую педаль, но получалось все тонко и правильно. В музыку группы он встал как влитой».
С приходом Чернышёва сразу начали репетировать песни для нового альбома «Голоса». Если «Музыка» — это творение только Гришенкова и Кормильцева, то «Голоса» — это уже общее сотворчество.
Постепенно выработался определенный порядок работы над песнями. Почти всю музыку сочиняли Игорь с Женей, хотя, по признанию Кормильцева, он совершенно не умел играть ни на одном инструменте. Затем Женя на готовую мелодию сочинял стихи. И все «марши» вместе принимались аранжировать песню, собирая ее, как пазл, ноту к ноте. В результате общих усилий звучание «Марша» становилось все интереснее. Постепенно Игорь чаще доверял придуманные им партии гитаре, саксофону или басу. Остальные даже обвиняли его в лени — надо же, чтобы клавиши тоже звучали. Окончательные решения принимались большинством, но слово Гришенкова было наиболее весомым.
Музыкальными ориентирами для «АМ» в то время служили «King Crimson», «Talking Heads» и недавно появившиеся в Союзе «Can». Но постепенно рождался свой собственный стиль, который окончательно сформировался к альбому «Голоса». Это был уже настоящий «Апрельский марш».
«Музыка стала чуть-чуть съедобней. Но нам хотелось покорежить русский рок изнутри, — говорит Евгений. — Замыкаться в каком-то одном стиле мы не собирались. Мы хотели синтезировать и изобретать доселе невиданный стиль, то, что мы называли психо-попом. Наша музыка получалась довольно проста по исполнению, но концептуально, возможно, чересчур сложна».
Порой эту сложность старались сгладить сами музыканты. Кормильцев досадовал, что замышлял «Тормозную» как очень серьезную песню, а «марши», мол, превратили ее в цыганскую свадьбу. Но группа резонно отвечала, что для серьезной песни надо было слова другие подбирать. Как пример подходящего текста приводили слова песни «Япония», открывавшей альбом. Их автор, Михаил Борисович Кузьмичёв, 25 лет проживший в психушке, описал, как сюрреалистически он чувствовал окружающий мир.
Работа над «Голосами» ненадолго прервалась, когда в Свердловск вдруг приехал новосибирский панк Дименций. Он появился и заявил: «Я хочу записать альбом именно с „Апрельским маршем“». Начался идеальный творческий процесс. Все придумывалось тут же и записывалось с ходу. В альбоме «Быстрее жизнь прожить» слышен сам момент творчества. Запись продолжалась не больше недели. Напряженную работу скрашивала безумная болгарка Мария, колесившая по Союзу автостопом. Она где-то пересеклась с Дименцием, и они допутешествовали до Свердловска вместе. Однажды Мария чуть не выпала с седьмого этажа университета — ее ловили всей группой. Эта неделя прошла как вспышка молнии. Потом Дименций несколько раз звонил, как-то даже «марши» пересеклись с ним на одном фестивале, но совместных творческих планов не строили.
Осенью 1988 года «Апрельский марш» пригласили на фестиваль в подмосковную Дубну. «Марши», еще весной подружившиеся с гастролировавшими в Свердловске «Не ждали», созвонились с ними и договорились о концертах в Таллине. Получился первый настоящий тур. В столице Эстонии концерт удался. Публика, аппаратура и зал были прекрасны, но бытовые условия подкачали. В пустом общежитии с голыми панцирными сетками «марши» жить не захотели и разбрелись на пару ночей по друзьям и знакомым. Из Таллина группа возвращалась поездом и приехала прямо к своей предфестивальной репетиции.
Выступление на III фестивале СРК показало, что если с музыкой у группы явный прогресс, то сценический имидж еще не сформировался. Музыканты почти не двигались, а мельтешение специально приглашенного шоумена только раздражало. Вскоре после фестиваля состоялись совместные с «Кабинетом» концерты в УПИ. Дневное выступление прошло кисло, и кто-то из старших товарищей сказал: «Играете вы хорошо, но чего стоите, как мертвые? Надо шоу давать». На вечернем концерте все волшебным образом изменилось. Статика перешла в динамику, «марши» стали показывать зрителям языки и все, что только могли.
Еще большее влияние на их имидж оказала видеокассета с записью концерта «King Crimson» в бельгийском городе Фриджюс. Кумиры «маршей», эталоны, как им казалось, серьезной музыки, дурачились на сцене, как клоуны. «Это был переломный момент, — считает Симаков. — Именно после него мы намеренно стали устраивать разрыв матрицы, строить программу на контрасте между серьезной музыкой и шутовским поведением на сцене».
Тогда же появился и фирменный симаковский конферанс, построенный на юморе абсурда, который произрастал из прошлого Мишиного опыта исполнения политических песен: «В „Балладе“ мы пытались петь все, что могло сойти за протест, — от Эдит Пиаф до Боба Марли. Главным было не то, какие песни поются, а то, как их представить».
Еще одна традиция — завершение концерта песней «На Свердловском вокзале», исполняемой якобы в дупель пьяными музыкантами, — возникла случайно. Во время гастролей на Севере выступали в ДК, который как раз в этот момент ремонтировался. Часть крыши была разобрана, играли под звездным небом. Чернышёв выходил на сцену в белом пиджаке на голое тело, в рваных джинсах и босиком. В конце выступления вдруг пошел снег, падал он прямо в зал и на сцену. В заключение исполняли «На Свердловском вокзале». Сергей сделал шаг вперед, чтобы сыграть соло, наступил голой ногой на мокрую металлическую сетку, коротнуло, и его шандарахнуло током. Соло сразу приобрело замысловатую кривизну. Доиграть он смог, но не так ровно, как замышлялось. Однако эта кривизна всем понравилась, и в дальнейшем «Вокзал» исполняли только так.
Самим музыкантам больше нравились такие серьезные композиции, как «Кома». Они полностью погружались в музыку, даже зал им был не нужен. Но публику в Ухте или Сыктывкаре «Комой» не проймешь. И «Апрельский марш», сам того не понимая, двинулся по правильному пути. Немного серьезной музыки, немного шуток, что-нибудь веселое и опять серьезное. И опять шутки Симакова со сцены. Подобная рифленая программа массировала публику и постепенно подчиняла ее себе. Даже те, кому абстрактная «Кома» была непонятна и неинтересна, сдавались и принимали концерт.
Тем не менее иногда часть зрителей покидала зал. Под это была подведена специальная концепция: чем больше публики ушло, тем лучше выступление. Концерт считался удавшимся, если финальную песню дослушивало максимум ползала. В этом была определенная логика — оставшимся эта музыка явно нравилась.
Нравились им и номера, в которых солировал Чернышёв, — его трогательные стихи-нескладушки и хулиганская песня про безбашенного медведя. Правда, Кормильцев к успехам Сергея ревновал: «После того как в нашей концертной программе развелось слишком много „медведей“, она стала доставлять мне неудовольствие, и я так и не смог с ним справиться. Я был готов пожертвовать частью успеха у публики, лишь бы не видеть всего этого. Я пытался бороться с бредовым началом Чернышёва, но с какого-то момента меня уже никто не слушал».
Зерно конфликта было заронено. «Голоса» стали пиком совместного творчества «Апрельского марша». А потом общее одеяло каждый начал потихоньку тянуть на себя. Но гастролей становилось все больше, они стали приносить реальные деньги, и вновь открывавшиеся перспективы пока сплачивали коллектив.