его уязвимым, беспомощным, негодным для чего-то более высокого; что тот, кто так привязан к радости, уже не сумеет достичь спасительного жертвенного самозабвения, бывшего для него до сих пор главным стержнем, опорой, убежищем души. Но потом испуг проходил, и он снова сполна отдавался потоку звуков, картин и ощущений. В такие минуты жизнь казалась ему бесконечным морем света, и был в этом море еще яркий проблеск — Элизабет.
Когда пришло время садиться за стол, мистер Дьюэл опять появился с тем обиженно-недоуменным выражением на лице, которое предвещало продолжение его бесконечного спора с будущим зятем.
— Ну хорошо, — говорил он, — я готов признать, что с идолопоклонством нужно бороться, что указы парламента об удалении икон, распятий и статуй преследуют цели благородные и набожные. Но значит ли это, что все церкви надо ободрать дочиста, что пришло время бить витражи, ломать алтарные решетки, срывать облачения со священников? Или парламенту неизвестно о подобных бесчинствах? Один мой знакомый вчера вернулся из Кента. Он своими глазами видел, как компания хохочущих молодчиков крестила свиней и лошадей.
Руки его при этом машинально двигались над столом, подносили к глазам тарелку, ощупывали печать на буханке (из той ли пекарни?), ножи и вилки (хорошо ли начищены?). Все еще густые каштановые кудри торчали в обе стороны из-под рабочей шапочки.
— Парламент не может отвечать за каждого деревенского дебошира, мистер Дьюэл. — Лилберн старался говорить спокойно, но невольно спешил — ему не хотелось, чтобы Элизабет снова успела кинуться на его защиту. — Нынешнее положение его очень сложно и полно опасностей. Заговоры папистов, угроза иностранного вторжения, внутренний раскол по поводу устройства церкви. Общины требуют лишить епископов права заседать в палате лордов. Чем отвечает на это король? Назначает туда пять новых на место изгнанных. Не значит ли это, что он решил защищать епископов до конца?
— Я только и слышу что о заговорах, опасностях. Но где они? Покажите мне этих заговорщиков. Пока единственное, что мы видим, это круглосуточная стража, ни с того ни с сего выставленная у парламента. Сотня вооруженных бездельников, содержание которых мы должны оплачивать из своего кармана.
— Не далее как вчера мистер Пим сделал подробное сообщение о раскрытии нового армейского заговора. Допрошенные свидетели…
— Армейского? Насколько мне известно, обе армии распущены еще в сентябре?
— Но большинство офицеров так или иначе стекается в Лондон. Они толкутся по тавернам и весьма громогласно хвастают друг перед другом, как они будут разгонять круглоголовых болтунов, засевших в Вестминстере. «Король вернется из поездки в Шотландию, и тогда мы им покажем». На жизнь мистера Пима было совершено покушение. Он получил письмо и, когда распечатал конверт, нашел в нем листок с угрозами и кусок ткани, пропитанный гноем чумного.
— Господь всемогущий! — Кэтрин чуть не выронила внесенное блюдо с фаршированной щукой. С тех пор как Лилберн исполнил свое обещание и высудил у бывшего мэра десять фунтов компенсации «в пользу мисс Хэдли за незаконное и жестокое взятие под стражу», она перестала относиться к нему с иронией и свято верила каждому его слову.
— Дорогой Джон, я не менее вашего желаю мистеру Пиму здоровья и благополучия. Но я так же страстно желаю, чтобы раздоры между королем и парламентом прекратились. Неужели нельзя найти какой-то компромисс? Поймите — вы человек, искушенный в вопросах веры и политики, но в делах вы еще младенец. Знаете ли вы, что такое пошатнувшийся кредит? Это когда обстановка в стране так неспокойна, что никто не рискует одалживать другому деньги. Или вкладывать их в какое-нибудь дело. Когда каждый старается придержать золото, а если и пускать его в оборот, то только за границей. Деньги перестают оборачиваться, начинается застой в делах, безработица и голод. А вслед за этим — бунты. Вот почему я говорю вам: восстановление авторитета королевской власти необходимо. Только она сможет предотвратить разруху, спасти нас всех от разорения.
— Отец, но ведь вы сами!.. — Элизабет умоляюще схватила Лилберна за руку — «дайте же и мне сказать». — Не вы ли год назад, прошлым летом, сидя вот на этом же стуле, стучали кулаком и грызли пальцы от ярости? Неужели вы не помните, что было тому причиной?
— При чем тут это? Зачем вспоминать случай, не имеющий ничего общего… Тогда были другие обстоятельства…
Ювелир досадливо морщился, отмахивался от дочери обеими руками, но было видно, что на самом деле он смущен.
— Обстоятельства? О, конечно! Обстоятельства были таковы, что вы доверяли королю и хранили свое золото на монетном дворе. И когда он одним махом загреб все, что там было, — 130 тысяч фунтов! — чтобы нанять армию против шотландцев, вы, весь ваш цех золотых дел мастеров стенал и рвал на себе волосы. Вот когда вы впервые начали кричать о пошатнувшемся кредите, разве я не помню! А ваш вечный страх перед штрафами, а «корабельные деньги», а пошлины, которые порой бывали дороже самих товаров? На все это вы плакались друг другу вот в этой самой комнате, а теперь… Теперь вы ничего не желаете вспоминать. Вы готовите возвращающемуся королю торжественную встречу, вы возлагаете на него все надежды, как будто этот человек когда-нибудь…
— Дочь моя, ты не должна говорить о его величестве в таком тоне. Что бы там ни было, король всегда король, а мы — его смиренные подданные. Между нами возможны, конечно, недоразумения, но никогда…
Мистеру Дьюэлу не удалось докончить свою нотацию. Чей-то громкий голос с улицы, перекрывая стук телег и крики разносчиков, несколько раз выкрикнул имя Джона Лилберна.
— Эгей, Сексби! — Лилберн высунулся в окно и помахал рукой. — Я здесь. Что у вас там стряслось?
Человек внизу поднял залитое дождем лицо и жестом спросил, можно ли ему подняться. Лилберн кивнул, и через минуту тот уже входил в комнату, кланяясь и стараясь как-то показать всем своим видом, что угрюмое выражение, застывшее на его лице, не относится ни к кому из присутствующих. Под плащом его блеснула наспех застегнутая кираса.
— Это Сексби, — сказал Лилберн. — Он будет заправлять у нас с дядюшкой пивоварней.
— Садитесь к столу, мистер Сексби, — сказал ювелир. — Кэтрин, налей гостю стаканчик.
— Прошу прощения у хозяина дома. Мне сказали, что мистер Лилберн на Чипсайде, но я не знал, где именно. Страшные вести доставлены в Лондон, потому я позволил себе так кричать. Трудно поверить, что христиане способны на подобные зверства. Но, я надеюсь, ни у кого из вас нет близких родственников или друзей в Ирландии?
— В Ирландии?!
— Да, почтенные, да, — паписты восстали в Ирландии, и кровь честных протестантов заливает землю. Трупы плывут по рекам, валяются не погребенные у дорог, и голодные собаки поедают их. Горят дома, виселицы стоят на площадях, женщины и дети замерзают в поле. «Смерть англичанам! — кричат их попы. — Кто даст приют хоть одному, будет гореть в аду!» И так по всей стране, повсюду, в деревнях и городах.
Он говорил монотонно, смотрел неподвижным взглядом и раскачивался, как от зубной боли. Забытый в руке стакан с вином просвечивал красным сквозь пальцы.
— Но что же армия? Где все эти замки, пушки, форты? Где склады оружия, запасенные Страффордом?
— Взяты, захвачены обманом или изменой. Только Дублин удалось спасти. Заговор там был раскрыт в ночь накануне восстания, и меры приняты. Но в остальных частях острова… В Ольстере резня идет днем и ночью. Говорят, те, кто спасся по милости божьей, приползают к дублинским стенам раздетые догола, измазанные грязью и кровью и уже в воротах накидываются на хлеб, как безумные. Говорят еще, что королева…
— Ну?
— Возможно, это и ложь, но главари восставших уверяют, будто королева обещала им свою поддержку.
— Проклятая папистка!
— Ирландские собаки!
— Нож в спину — вот все, что можно от них ждать.
— В Лондоне волнение, мистер Лилберн. Опасаются, что и местные католики поднимут голову. Назначен сбор милиции — вот зачем я искал вас. Наша рота заступает в караул с восьми вечера.
Но Лилберн уже и без того поспешно надевал плащ и шляпу, принесенные Кэтрин. В движениях его снова появилась угловатая завершенность, лицо стало злым и острым. Обняв на прощанье Элизабет, он вдруг выбросил руку в сторону ее отца и сказал:
— Вы просили заговоров, реальных угроз. Теперь вы довольны? Или вы признаете положение опасным только тогда, когда членов парламента за ноги поволокут к Темзе?
Мистер Дьюэл прижал руки к груди жестом возмущенным и покаянным одновременно, но когда Лилберн и Сексби в сопровождении женщин оставили комнату, скептическая мина снова появилась на его лице и он негромко пробормотал, скребя пальцами под шапочкой:
— Во всяком случае, пока в Ирландии правил Страффорд, никаких бунтов там не бывало.
«По возвращении короля из поездки в Шотландию лондонское Сити устроило ему такую пышную и торжественную встречу, что он воспрял духом и стал энергично препятствовать всем действиям парламента, направленным на облегчение участи англичан в Ирландии. Прошло очень много времени, прежде чем его удалось заставить объявить тамошних убийц бунтовщиками, но и тогда было отпечатано всего сорок прокламаций и даны специальные указания против широкого их распространения; каковые действия убедили всех добрых протестантов в Англии в том, что ирландское восстание произошло не без соучастия короля и королевы.
После этого лондонское Сити выступило с петицией, выражавшей полную поддержку парламенту и недоверие королю; король же окружил себя многочисленной стражей из кавалеров, которые убили и ранили нескольких бедных безоружных людей, собравшихся около его дворца Уайтхолла».
Люси Хатчинсон. «Воспоминания»
«Член палаты лордов граф Манчестер и члены палаты общин Пим, Гемпден, Холлес, Строд и Хэзльриг обвиняются в том, что они: 1) изменнически замышляли ниспровергнуть основные законы и управление Английского королевства, лишить короля его монаршей власти; 2) злобно клевеща на его величество, предательски пытались очернить его в глазах народа; 3) подстрекали армию его величества не подчиняться его приказаниям и соединиться с ними в злодейских умыслах; 4) предательски призывали и ободряли войска другой страны вторгнуться в Англию; 5) покушались на права и само существование парламента; 6) возбуждали бунты и беспорядки против короля и парламента; 7) изменнически сговаривались развязать войну против короля и, по сути дела, уже развязали ее».