для нее. Покупала камни везде, где могла найти, — в сувенирных лавках, у рекламодателей, даже на пляже. Мне кажется, она считала, что, если собрать все камни и вернуть их богине, это принесет удачу, — сказала Ноилани и быстро отвела взгляд.
Диллон был абсолютно уверен, что ее голос дрогнул, а в глазах стоят слезы.
— Поэтому она и заказала вертолет? Чтобы вернуть Пеле ее слезы?
— Да, она заранее все обговорила с пилотом. Я знаю, что она собиралась сбросить камни в кратер вулкана, но не уверена, что она хотела броситься туда сама.
— О'кей, — сказал Диллон. — Вы хотите сказать, что Пеле виновна в смерти вашей бабушки?
— Не говорите глупости! — Ноилани гневно сверкнула глазами. — Неужели вы считаете меня суеверной дурой?
— Нет, я вовсе не…
— Ну хватит! — Она нетерпеливо махнула рукой, и ее раздражение исчезло так же внезапно, как появилось. — Я знаю, что считать этот случай самоубийством легче всего, и я бы вполне с этим смирилась, но недавно мне позвонила Лили Ямагучи, бабушкина экономка. Лили была очень встревожена и сказала, что заметила кое-что странное.
— Что именно?
Ноилани помолчала, раздумывая.
— В бабушкином кабинете, в доме на Большом острове, на стене висела увеличенная фотография моего дедушки в военно-морской форме, сделанная с маленького черно-белого снимка. На ней он стоит, прислонившись к стволу пальмы, и улыбается, глядя в объектив. Этот снимок сделал его друг за неделю до нападения на Пёрл-Харбор.
Ноилани вскинула глаза, и Диллон почувствовал, что не может оторваться от них, таких печальных, беззащитных и прекрасных. Через несколько секунд девушка опустила глаза, сделав вид, что разглядывает рисунок на солонке и перечнице.
— Пока я мало что понимаю, — сказал Диллон. И не только это. — Что так встревожило экономку?
— Фотография, — ответила Ноилани. — Она… изменилась.
— Как это? Порвалась? Выцвела? Что?
— Нет, не то. — Теперь Ноилани смотрела на свои руки. — Понимаете, теперь на фотографии рядом с дедушкой стоит моя бабушка.
Между ними повисло молчание. Казалось, оно длилось целую вечность.
Диллон заговорил первым:
— Очевидно, кто-то подменил фотографию, а экономке не сказал.
— Ничего подобного! — выпалила Ноилани. — После смерти бабушки в доме никто не живет. Он заперт на замок, а ключ есть только у Лили. Никто не мог войти внутрь.
Насколько ей известно.
— Кроме того, бабушки не было на Оаху в тот день, когда была сделана фотография. Она вернулась на Большой остров — в Хило — за день до этого, чтобы забрать из тюрьмы своего брата.
— Значит, снимок был сделан в другое время, — сказал Диллон. — Вот вам и вся тайна.
— В том-то и дело. Это не другая фотография, а та же самая! Разница в том, что теперь на ней есть и бабушка.
Диллон глубоко вздохнул. Такое он уже видел: горе делает людей — даже самых разумных — невероятно доверчивыми, они начинают верить в такие вещи, которые раньше сочли бы полнейшей глупостью.
— А не могла ваша экономка ошибиться?
— Сначала я тоже так подумала. Как еще объяснить? — спросила Ноилани, бросив на него тревожный взгляд.
— Давайте предположим, что я прав. И что ваши бабушка и дедушка сфотографировались на том же месте, но в другой день. Возможно, бабушка сама поменяла фотографии, а экономка этого не замечала, пока не произошла трагедия.
— Если так, — сказала Ноилани, — где первая фотография, та, с дедушкой? Ее нигде нет. Лили просмотрела все бабушкины альбомы и не нашла тот снимок.
— Может быть, снимок тот же, просто над ним кто-то поработал. Скажем, переснял и сделал фотомонтаж.
— Зачем?
Он пожал плечами:
— Иногда люди совершают странные поступки.
— Но если бы снимок изменили, это сразу бы увидели.
— Не обязательно, — сказал Диллон. — В современных фотостудиях могут творить невероятные чудеса. Если позволите, я хотел бы взглянуть на фотографию.
— То есть вы согласны взяться за расследование? — спросила она, протягивая ему руку.
— Выходит, что так, — ответил он, скрепляя сделку рукопожатием.
Чудовищная ошибка с его стороны. Прикосновение к ней — даже в виде рукопожатия — вызвало в нем целую бурю горьких воспоминаний.
— Спасибо, — сказала Ноилани и улыбнулась.
Обычная вежливость требовала, чтобы он улыбнулся в ответ, но он помнил лишь о трехстах шестидесяти пяти письмах, которые писал ей весь год. Она не ответила ни на одно. Ноилани Кроуфорд оказалась хладнокровной и бесчувственной сукой. Он понял это уже давно. Только вела она себя совсем не как бесчувственная сука. И была очень красива. И от этого ему стало еще больнее.
— Ого, вы только взгляните!
Ноилани бросила взгляд на Диллона, который держал в руках выцветшие плавки, принадлежавшие, должно быть, ее отцу, когда тот учился в школе.
— Держу пари, ваша бабушка не любила выбрасывать вещи.
Ноилани перевела взгляд на стопку старых журналов, которые она в это время просматривала, и тяжело вздохнула:
— Мне сейчас не до шуток.
Прилетев в Хило, они наняли джип и отправились на север, где возле Хонокаа располагалась бабушкина плантация орехов макадамия. Там их ждала Лили Ямагучи.
— Вовремя вы явились, мисси! — сказала она и повернулась к Диллону. — Кто это? — с невинным видом спросила Лили, хотя, скорее всего, именно она подбросила карточку с его именем на письменный стол в бабушкином кабинете, где Ноилани ее и нашла.
«Маршал, кто же еще», — чуть не выпалила Ноилани, но вовремя спохватилась.
Лили ответила ей непонимающим взглядом, словно понятия не имела о том, кто перед ней стоит.
Конечно, Лили хотела как лучше, но Ноилани не нуждалась в ее помощи по части любовных дел. В Лондоне ее ждал прекрасный почти-что-жених. Честно говоря, не такой уж и прекрасный, так как был староват. С банкиром Джоном Стоддартом она провела всего один ужасно скучный вечер. Они ходили в кино смотреть заумный французский фильм, в котором фигурировали секс, кровь и подсолнухи. И все же лучше скучный банкир, чем бессердечный частный сыщик, даже если вышеназванный сыщик и выглядит как нечто среднее между ковбоем и спортсменом-серфингистом — широкие плечи, вьющиеся темные волосы и глаза такие же голубые, как вода в заливе Кахалуу.
«Хватит, идиотка, — одернула она себя. — Думай о деле!»
В том-то и заключалась проблема. Она открыла очередную коробку и с отчаянием уставилась на стопку потрепанных журналов «Нэшнл джиографик». Они с Диллоном сидели на чердаке уже несколько часов, но не приблизились к разгадке таинственного самоубийства бабушки ни на шаг.
Начали они с бабушкиного кабинета. Это заняло все утро. Затем дела пошли быстрее. Они почти закончили осмотр дома, остался чердак, доверху забитый всякой рухлядью. Впрочем, учитывая скорость, с которой они продвигались, сидеть на чердаке им предстояло не меньше недели.
Ноилани тщательно просматривала каждый журнал, прежде чем положить его обратно в коробку. С тяжелым вздохом она упаковала очередную пачку журналов, отодвинула в сторону коробку и потянулась за следующей пачкой, но вместо нее увидела небольшую картонку.
— О господи, — прошептала она, откинув крышку.
— Что-то нашли? — спросил Диллон, который в это время выдвигал ящики старинного комода. Бросив комод, он стал пробираться к ней, перелезая через нагромождения коробок, ящиков и старой мебели. — Что там?
— Ничего.
Она неловко прикрыла бумаги руками, только руки почему-то перестали ее слушаться.
— Вы что-то нашли, это ясно. Что-то ужасное, потому что вы бледная как привидение. А ну-ка позвольте!
Диллон взял из ее рук коробку, открыл крышку и наугад вытащил первый попавшийся конверт, один из нескольких сотен. Пару секунд он смотрел на него в молчании.
— Какого черта? — вырвалось у него, когда он бросил на девушку взгляд, полный гнева и боли. — Оказывается, ты хорошая актриса, Ноилани, я не ожидал. Я думал, что ты меня не узнала, а выходит, сразу меня раскусила, да? И специально сюда притащила. Придумала какой-то дурацкий предлог и притащила.
— Ничего подобного! Это все Лили. Она узнала, что я ищу частного сыщика, чтобы расследовать смерть бабушки, и нарочно оставила на столе твою визитку…
— Я одного понять не могу: зачем ты хранишь письма, которые даже не удосужилась прочитать?
— Значит, ты мне писал… — сказала она так, словно сама не верила своим словам.
Он сдвинул брови:
— Да, писал, черт побери! Писал каждый чертов день целый год.
— Я не получала твои письма, — сказала она. — Должно быть, бабушка… — У нее перехватило дыхание, когда она представила себе, как страшно та ошибалась. Но почему? Зачем она прятала письма? Если только… — Наш поцелуй, — прошептала Ноилани. — Она видела, как мы целовались в конюшне.
Он выронил письма, схватил ее за руки и заставил встать.
— О чем ты говоришь?
— Я думаю, что бабушка перехватывала твои письма. Только не могу понять, зачем она складывала их на чердаке.
Он отпустил ее руки, но не произнес ни слова.
— Я должна была что-то заподозрить, когда бабушка вдруг отправила меня учиться в школу-интернат. Это случилось через неделю после нашего поцелуя. — Она помолчала. — Господи боже, нам было тринадцать и четырнадцать! Она подумала, что мы сбежим?
Ноилани делано рассмеялась, но ее голос дрожал.
Однако Диллону было не до смеха.
Она протянула руку и провела пальцами по его лбу:
— Можно попросить тебя об одной услуге?
— Какой? — хрипло спросил он.
— Поцелуй меня.
Шестнадцать лет — большой срок. За это время память об их первом поцелуе, возможно, потускнела. Тогда поцелуй Диллона показался ей, тринадцатилетней, каким-то особенным, но сейчас она взрослая, более опытная и менее впечатлительная.
«А может, память не потускнела?» — решила она через несколько секунд, когда губы Диллона прижались к ее губам. По телу пробежала горячая волна, и наслаждение захлестнуло ее.