Хятак на снегоступах был проворен: и все так говорили, и, главное, он сам это знал про себя. Но сейчас ему оставалось только любоваться тем, как идет его напарник без всяких снегоступов: длинный могучий шаг, длинная могучая нога, глубоко входит в снег, находит там опору, выдергивается легко, точно мерная стрела, не увязая, еще на движении вверх стряхивая остатки снежной мякоти, и снова шаг… Цепочкой, по-волчьи, тянутся следы, без развала, словно Мирэг ступает на прочерченную поверх белой глади полосу, тщательно следя за тем, чтобы ни носком, ни пяткой не выйти за пределы линии…
Даже на посох-копье не опирается, держит его в руке свободно. А его ведь, этот посох, не каждая ладонь охватит! Они сегодня под ним вдвоем ночевали, прислонив к древку пихтовый лапник.
Хятак завистливо вздохнул, признавая: в такой ходьбе он рядом с напарником – все равно что кочевой олень рядом с редким здесь зверем по имени лось. И тут же упрекнул себя: каждый силен в своем. Из них двоих он старший, а что до ходьбы, так он ведь и в зоркости за Мирэгом первенство признает, во всяком случае сейчас, до восхода ястребиного солнца. Старшинству это не помеха и не отмена!
Вновь упрекнул себя: до́лжно ли кичиться своим старшинством, раз уж они тут вдвоем, одни, за много дней снегоступной ходьбы от своих… Учитель такой похвальбы, даже мысленной, точно бы не одобрила.
И тут он, как в древесный ствол, чуть не ткнулся в спину резко остановившегося Мирэга.
«Что?» – спросил беззвучно, знаком руки, одновременно сдвигая лук с плеча.
«Впереди-справа», – также знаком ответил напарник. Потом, сообразив, что ястреб на небе еще недостаточно сменил сову и, стало быть, Хятак по-прежнему полуслеп, указал своим огромным копьем на неглубокий распадок, пересекавший их путь.
Да уж. Помяни ровную цепочку волчьего следа – и он тут как тут.
Стая, впрочем, была слишком велика, чтобы оставить одну цепочку, хотя звери стремились держаться один за другим, нос в хвост. Шестнадцать их. Или – Хятак присмотрелся внимательней, прошел вдоль волчьей тропки с полсотни шагов, – может быть, все же на одного-двух поменьше. Впрочем, особого значения это не имело: главное, матерых – пятеро, а переярков при них уж пусть будет, сколько есть. Хотя переярки крупные, выросли в сытости…
Под нижнюю кухлянку словно кто-то впихнул кусок льда, скользнувший от шеи вниз вдоль всей спины. Такой стаи вполне хватило бы на них обоих. Пусть не сейчас, когда они, бодрствующие, готовы ко всему, что до́лжно, но посреди ночи…
Как раз тогда эта стая здесь и прошла.
Да нет, вздор. На десятки дней хода вокруг волки знают и признают силу человека. А совсем уж чужая стая (что она просто чужая, сомнений мало: этой зимой Хятак ее прежде не видел, а главное, не представлял, из каких взрослых зверей такая пятерка могла составиться – вроде все в округе были на виду) вряд ли могла сюда дойти в целости, слишком уж много волчьих владений ей бы пришлось пронизать. Уж молодняк точно в целости не сохранила бы.
Другое дело, что чужаки, пусть даже ближние и верховенство человека признающие, тоже порой могут себя неправильно повести…
Мирэг мрачно смотрел на следы, принюхивался, брезгливо поджимая верхнюю губу.
– Хозяева… – со вздохом пояснил ему Хятак.
Тот угрюмо буркнул что-то, взмахнул копьем-посохом.
– Само собой, верю. – Хятак улыбнулся. – Ты, силач, вот как припустишь за ними прямо сейчас, да как догонишь, да как порвешь в клочья всех-всех, прямо руками, тебе даже копье не понадобится – разве же я сомневаюсь? Просто они хозяева младшие, а мы-то старшие. Вот мы и приглянем, чтобы они не обижали гостей.
Снова последовало недовольное бурчание и грозный взмах, но Мирэг уже смирился, уже шел вдоль гребня – туда же, куда они направлялись прежде, чем их путь пересекла волчья тропа.
– Может, они все-таки самовольничать не станут, – теперь, когда почти совсем уже рассвело, Хятак держался впереди, говорил, оглядываясь через плечо. – Вон у нас тут два стада кочевых оленей бродит – что нам, жалко? Или, может, на Одноухого с его женами наткнутся, он тоже те стада имеет в виду… Ну так тут нам тем более вмешиваться незачем, правда?
Мирэг согласно кивнул. Из его взгляда понемногу исчезало недовольство.
Незадолго до полудня они вышли к тому месту, где Хятак загодя наметил дневную остановку. До той поры с гребня увидели многое и многих. Волчью стаю – нет, да и семья Одноухого им на глаза не попалась, но удалось рассмотреть место, где прайд устроил ночное пиршество: судя по всему, не кого-то из кочевых оленей там задрали, а большерогого. Оба напарника одинаково нахмурились, но Одноухий – он ведь тоже гость, так что ему можно. Зато пришлые волки, если они действительно решили поохотиться по эту сторону гряды, вскоре поймут, что сделали совершенно неправильный выбор. Прайд на своих охотничьих землях соперничества не терпит.
Издали видели пасущихся бизонов, за ними, расширяя борозду, держался табунок лошадей. Конечно, бизоны мордой пашут снег глубже, чем лошади копытят, но вообще-то табуну в эту пору и самому прокормиться по силам. Стар, что ли, жеребец у них, мало взрослых кобыл, много годовичков? Нет, очень хорош жеребец (он их издали заметил, повел головой в сторону гряды, всмотрелся, принюхался), кобыл шесть, молодняк не сплошь годовички, трехлеток даже больше.
Тогда чего же табун стремится жаться поближе к сильному стаду, неужели стая-заброда так всех успела перетревожить?
Может, она тут все же не одна?
Если так, с волками вскоре надо будет что-то делать: «гостевое» мясо – не про них. Это ведь только говорится, что, мол, как повстречаются они с прайдом, то и закончена их охота. На самом-то деле могут долго таких встреч избегать, а потом вдруг возьмет да покроется настом и этот снег, тогда львам волков вообще не выловить чуть ли не до самой оттепели. А к тому времени многое может случиться…
Все это Хятак вслух говорил напарнику, пока они шли по гребню. Мирэг порой с сомнением хмыкал, но больше соглашался. Вдруг сделал знак молчания, подбежал к плоско нависающей над откосом скале, опасно перегнулся через ее край, всматриваясь…
«Что?» – Хятак сразу оказался рядом, но столь далеко свеситься он не мог.
Вместо ответа напарник все так же молча приложил палец к носу.
Тут зверь внизу зашевелился, сделал несколько шагов и сразу стал виден.
– Да не так, а так, дурень! – наставительно произнес Хятак, взял Мирэга за руку и передвинул его палец с кончика носа на середину лба. – Лоборог, не носорог. Одинец, старина Горболобый. И чего от него таиться, спрашиваю я тебя?
Напарник понуро уставился себе под ноги. Таиться и в самом деле было незачем, во всяком случае здесь и сейчас, Мирэг отлично понимал это, но ничего не мог с собой поделать.
– Гость! – точно маленькому, проговорил ему Хятэг, указывая на лоборога. – Ты понял? Го-ость!
Замолчал, поймав себя на том, что говорит как Учитель. Даже ее голосом.
– Го-о-сть… – виновато признал напарник. И, сумев превозмочь себя, выпрямился во весь рост, развел плечи, лихо, оглушительно свистнул… Но тут же, содрогаясь крупной дрожью, зажмурил глаза, да еще вдобавок прикрыл их ладонью.
Далеко под ними, у подножья гряды, огромный зверь, услышав свист, яростно крутнулся на месте, вскинул торчмя непомерный рог, будто насаживая на него врага. Счастье еще, что Мирэг этого не видел, а то гонись потом за ним…
Снежный покров старина Горболобый вспарывал так, что куда там любому бизону. Но никто из зверей помельче не держался за ним, даже в отдалении.
– Ладно, пошли отсюда, – смилостивился Хятэг.
Он, конечно, знал, что творится с напарником. Пять лет назад, когда Горболобый уже был стареющим одинцом, столь же злым, как сейчас, а Мирэг, доведись ему встать пятками по обе стороны основания его рога, макушкой ну никак не дотянулся бы до острия, они друг с другом повстречались. Лоборог о той встрече, наверно, забыл уже на следующий день, а вот Мирэг запомнил навсегда. Он при всей тогдашней юности уже был ловок, могуч и преисполнен веселого убеждения, что нет в тундростепи зверя, в одиночку опасного для него: если кого за загривок не поднять, то от такого всегда можно увернуться, плясать вокруг него, дразнить, теребить его шерсть, пока тот, неуклюжий, глупый, не признает наконец свое поражение.
Старина Горболобый его в этом разубедил. Одним движением.
Телесно Мирэг почти не пострадал: острие рога его миновало, а упал, высоко подброшенный, он тоже очень удачно, ни единой косточки не сломав. Но отвагу пришлось возвращать долго, уверенность и веселье тоже. Учитель с ним возилась года полтора, в итоге сумела отыскать все утерянное, собрать воедино… Вот только при встрече с Горболобым это заново рассыпа́лось. Лишь с ним одним: других роголобов, почти столь же сильных и куда более проворных, Мирэг бесстрашно обтанцовывал, вихрем крутился вокруг, дергал за хвост, запрыгивал на хребет…
Хятак думал, что до привальной рощи они так и будут идти молча, угрюмо, избегая смотреть друг на друга. Но Мирэг вдруг обернулся на него смущенно, и оба тут же растянули губы в улыбке.
Поэтому в рощицу, где им предстояло остановиться на полуденный отдых, напарники вошли смеясь.
Носорогов они по пути, кстати, тоже увидели, двоих, но вдалеке. И столь редкого здесь лося.
Владык что-то не было. Возможно, они ближе к Правому кряжу сейчас держатся.
Смешанная поросль надежно закрывала бы от ветра, однако его и так не было. А солнце грело так, что сильнее уж не станет.
Хятак сбросил верхнюю кухлянку на снег, а на нижней ворот уже был расшнурован. Мигом выполз из нее, а значит, и из остальной одежды разом: нижняя кухлянка сшита со штанами, те – с внутренними унтами. Тут же вывернул все это наизнанку и резко, с хлопком, встряхнул. На миг, как в тумане, скрылся в осыпи оленьего меха, уносящей пот и грязь: для того нательные одеяния