Ох, гора с плеч…
– Отпускай! И осторожней там…
На сей раз Мирэг рявкнул покровительственно: не слабосильным наставлять в таких делах его, могучего и опытного! Ловко отскочил от большерогой так, чтобы наступить на древко, миг – и подхваченный пальцами ноги посох взметнулся в воздух. Держа его перед собой как дубину, Мирэг попятился, побежал спиной вперед: на снегоступах за ним и лицом вперед не угнаться бы. Допятившись до котомки, ее тоже цепко ухватил пальцами босой стопы, подбросил, поймал свободной рукой, левой угрожающе взмахнув посохом.
Но большерогая не думала его преследовать, она видела бегущего ей навстречу детеныша, и это для нее заслонило все.
Хятак уже был рядом со вторым олененком. Его матери они тут могли не опасаться: столь высоко по осыпи ей ходу не было.
– Берись-ка, – скомандовал он, указывая напарнику на край камня. Теперь вдвоем они этого зверенка быстро освободят, даже будет возможность осмотреть его, прежде чем выпустить. Впрочем, уже сейчас видно, что он не пострадал: вон как боек.
– Да берись же! Что это с тобой?
Мирэг неподвижно стоял, уронив огромные руки вдоль тела. Через несколько мгновений он все же повиновался: взялся за камень, осторожно приподнял, отодвинул. И тут руки опустились уже у Хятака.
Олененок держал уши торчком, бодро скреб по наледи передними копытцами, он мог и должен был оказаться невредим или почти невредим, но задние ноги, скрытые до поры под глыбой, оставались неподвижны.
– Давай, – кивнул Хятак, глядя в глаза вопросительно смотрящему на него напарнику.
Гостей мало. Их надо беречь. И ладони Мирэга легли на шею искалеченного зверя с последним бережением, а потом резко повернули ему голову, так что бережение оказалось скорым.
Хятак вздохнул. Сожалеть ни о чем не приходилось. Зато для оленухи все ясно: двое хищников склонились над ее детенышем там, где она не может его защитить, и делают… то, что делают хищники с олененком, когда мать не может защитить его. Но другой детеныш каким-то чудом сумел вырваться из их лап. Вот его-то она теперь защитит. Для начала хотя бы уведет прочь.
– Заодно и переоденешься, – Хятак измерил взглядом сначала тушу олененка, потом Мирэга.
– Го-ость? – удивился тот.
– Уже нет, – Хятак, отвернувшись, полез в котомку за ножом. Тем самым, широколезвийным.
Свежевать тушу он вовсе не собирался, знал: Мирэг с кочевого оленя или иного, равного по размерам зверя шкуру сдирает чулком, как с зайца, ни в чем кроме собственных рук для этого не нуждаясь. Но этот чулок, зацело, мездрой вниз, напяленный на тело так, чтобы прикрыть его от ключиц до середины бедер, – он неизбежно ссыхается, твердеет. Особенно если носить его не день и не два…
Так в лютейшие месяцы носят оленью шкуру его дикие родичи, которых называют мирэгды, «широкоплечие», как медведя называют «косолапым», а мамонта – «Владыкой», выделяя верховенство голосом и мыслью. А во все остальные месяцы мирэгды голышом ходят, в своей собственной шерсти.
Мирэг с людьми живет всю жизнь, его, осиротевшего грудничка, Учитель из лесу за пазухой принесла, так он мал тогда был. Откуда только это взялось: никто ему не показывал, как свежесодранную кожу на себя натягивать, наоборот, пытались от такого отучивать. Без толку.
Недовольно бормоча, он уселся на корточки, чтобы старшему напарнику легче было дотянуться ему до уровня ключиц. Тот с некоторым трудом нащупал край шкуры, скрытый собственной шерстью Мирэга, оттянул его, надпорол яшмовым лезвием, повел линию разреза вниз… Хотел до самого подола ее продлить, но успел лишь до груди: младший напарник, ухватившись за шкуру по обе стороны от прореза, одним движением с треском разорвал ее во всю длину, громко вскрикнув при этом, как бывает, когда комок застывшей смолы из волос выдираешь.
Разговор о купании еще был ему памятен, поэтому, не дожидаясь, когда Хятак прикажет, младший тут же окунулся в снег, будто в ручей. Забарахтался, заплескался, отмывая шерсть и кожу. Начал как подневольную обязанность, но неожиданно вошел во вкус: ухал и стонал от наслаждения, не от холода. Он, подобно всем мирэгды, был достаточно мохнат, чтобы и без оленьих шкур зиму пережить, ну, может, только в самую морозную пору безвылазно в логовище отсиживаясь.
Даже с сожалением потянулся за новой шкурой (Хятак к тому времени все же подправил ее свежевальным ножом, убрал лишнее), однако куда денешься – «чулок» следует натягивать на себя поскорее, пока мездра еще теплая. Ну и вообще пора спешить, чтобы задолго до темноты оказаться у подножия Правого кряжа, где должны пастись Владыки.
Теперь подниматься нет выгоды, они с Хятаком вдоль гряды низом пойдут.
Владык напарники действительно нашли там. Но еще прежде им довелось увидеть старину Горболобого.
Даже не так…
Сначала Мирэг напрягся, будто закаменел, и Хятак, проследив за его взглядом, различил сквозь стволы голого осинника огромную черную тушу. Сам он тоже замер: тут, далеко от гряды, дело и вправду могло обернуться совсем не весело, причем для них обоих.
Рощица вокруг была чахлая, так что первым делом Хятак рыскнул туда-сюда глазами в поисках деревьев, которые способны выдержать натиск единорогого великана. Тот, к счастью, их пока не заметил: стоял неподвижно по брюхо в снегу, и голова его целиком под снег ушла – похоже, дорылся до чего-то особо лакомого, ни на что вокруг внимания не обращал. А и вправду, о чем ему беспокоиться? Врагов вокруг себя старина Горболобый видит только по злонравию своему, на самом деле никто на него покуситься не осмелится, сами Владыки предпочитают стороной обходить, даже матери-вожаки. Могучий Пять Шагов нашел бы, что противопоставить рогу Горболобого, но они при встречах друг с другом всегда держались уважительно…
– Там… – высоким голосом произнес Мирэг, указывая рукой на лоборога. Хятак от неожиданности чуть не подпрыгнул, прижал было к губам палец и вдруг понял, произошло что-то совсем особенное. – Та-ам…
Труднее всего увидеть то, чего нет, а оно должно быть. Как бы глубоко огромный зверь ни погрузил в снег голову и шею, свой рог он полностью скрыть не мог бы, тот должен был вытарчивать по меньшей мере на треть длины. Но не было видно рога.
И, наверно, самой головы не было тоже. А красное, струящееся из обрубка шеи, вытекало в глубь снежной толщи, и лишь теперь оно начало добираться до поверхности…
– Не к нему! – прошептал Хятак. Он не очень понял, что случилось, и еще меньше этому поверил, но твердо знал, что сейчас нужно делать. – К Владыкам!
Гостей надо беречь. И каждый из хозяев знает, каких именно гостей надо беречь больше всех.
Тяжело дыша, они пронеслись сквозь рощу – и замерли, успокоенные: Владыки паслись по ту ее сторону на открытой пустоши. Даже сам Пять Шагов был тут: ну так ведь время свадеб, самцы сейчас навещают маточное стадо.
Он, правда, не пасся: прилег на брюхо головой в сторону рощи, должно быть, издали услыхав бег напарников и несколько этим озадачившись.
Да и стадо, широко растянувшееся по пустоши, кажется, не очень-то паслось. То есть молодняк и младшие матери да детеныши вокруг них тоже резвились совсем не встревоженно. А вот вожаки, обе, стояли, подняв хоботы, и смотрели в ту же сторону, куда уставился самец. И были куда более… ну, может, не обеспокоены, но удивлены, нежели он. Странно, ведь до них топот из рощи никак не мог донестись.
На голове Пяти Шагов сидят белые совы, две слева, одна справа, и вот они-то не встревожены совсем. Ну та, на Костре, тоже была не пуглива. Хятак тогда даже подумал…
Необычно как-то они сидят, у основания бивней. Добычу удобней высматривать с макушки головы, ну, с холки.
В этот миг третья сова перелетела к первым двум, и они вдруг очень слаженно рассредоточились вдоль огромной дуги бивня. А потом произошло нечто даже не странное, но страшное: бивень мягко скользнул вперед, лег на снег. Из дыры, открывшейся возле его основания, высочилось красное, потекло по рыжей шерсти…
Совы, таким же слаженным движением вспорхнув, переместились к правому бивню.
Все это время громадный зверь лежал не шевелясь. Но лишь теперь оба напарника разом осознали, что он мертв – умер точно такой же смертью, как старина Горболобый.
А еще они с непростительным запозданием поняли, что совы не совы, и заснеженный холмик чуть в стороне от туши Пяти Шагов никакой не холмик.
Людей, сколь ни странно, рассмотрели еще позже: очень уж не ждали их тут увидеть. Семеро, точнее, пять и двое: сразу видна разница, и видно, что двое тут главные, а остальные – при них. Скорее всего, в холмике, который не холмик, тоже есть еще кто-нибудь.
Неожиданные одежды. И совсем неожиданные здесь предметы в руках.
Трудно сказать, что в таких случаях можно сделать или что нужно сделать. Но Мирэг закричал, закричал страшно, оглушительно, подпрыгнул едва ли не на высоту своего роста, угрожающе замахал руками – поэтому все «можно» и «нужно» определились сами собой.
Особенно после того, как один из чужаков повернулся на крик, не опуская того, что держал в руках, и прямо над головой Мирэга, только что приземлившегося после прыжка, ширкнула бесшумная молния.
Хятак стоял столбиком, точно евражка возле норки, уже все понимая, но до сих пор не веря. Мирэг дернул его за ноги, повалил. Через миг молодое деревце позади звонко хрустнуло под ударом второй молнии.
– Та-ам, – Мирэг ткнул пальцем вверх по склону.
– Ты что, с ума сошел? – прошипел Хятак.
Напарник ничего не ответил, но повторил прежний жест.
– Тогда беги ты. Быстрее получится.
Мирэг только фыркнул. Выставил перед собой руки, пошевелил огромными волосатыми пальцами – чуть более неуклюже, чем мог бы, но он ведь и хотел показать неуклюжесть.
– Ну мы же пробовали сегодня! – голос Хятака теперь звучал умоляюще. – Все ты сможешь!
Мирэг снова фыркнул.
Он, конечно, был прав. Там, на гребне – Костер: не тот, мимо которого они сегодня прошли, следующий. Но до Костра мало добежать, надо суметь высечь огонь…