Не могу согласиться с утверждением, что изначально имелся злонамеренный русофобский план раскрутить роман любой ценой, дабы потом объявить во всеуслышание, будто текст его принадлежит шимпанзе. В том-то и дело, что первое издание не предварялось никакой рекламной кампанией: никто не расклеивал постеров в вагонах метро, никто не расточал дифирамбов с экрана телевизора. Роман был издан в общей серии, снабжен обычной цветастой обложкой (опять-таки не имеющей отношения к содержанию), и тем не менее пробный тираж разлетелся за неделю. Да и в течение пары месяцев после выхода книги пресса продолжала хранить по ее поводу молчание, если, конечно, не считать двух приведенных выше заметок и одного упоминания в «Книжном обозрении».
Приписать авторство иному лицу или явлению – весьма распространенный в наши дни пиаровский прием. Совсем недавно жертвой его пал профессор Родос, выступивший с резкой критикой дарвинизма в одном из журналов РАН. Оппоненты профессора, побрезговав возражать по сути (ее еще поди найди!), попросту объявили, что никакого Родоса нет в природе, а статья синтезирована на компьютере из нескольких материалов, и это-де видно невооруженным глазом. В итоге бедному профессору до сих пор приходится доказывать, что он не программа.
Или вспомним для сравнения публичное признание Сергея Синякина в том, что за него пишут рабы-таджики. Живут в вагончике за городом, паспорта отобрал, кормит «Анакомом», один из таджиков немного знает по-русски – вот он-то и переводит. Хотя следует признать, мало кто поверил этой байке: Сергей Николаевич известный мистификатор, в чем неоднократно убеждались изловленные им рецидивисты.
Или взять, к примеру, жестокую шутку еще одного бывшего сотрудника органов Романа Злотникова, сообщившего по секрету наивной журналисточке, будто сам он не написал ни единой книги, а тексты за него выдает устаревшая, но достаточно мощная ЭВМ, изначально предназначавшаяся для борьбы с американскими силами ПРО, ныне же брошенная на литературный фронт (пропаганда имперской идеологии). А поскольку операция эта требовала наличия автора, командование выдвинуло полковника Злотникова на должность писателя в связи с безупречным послужным списком и импозантной внешностью. Наиболее достоверно прозвучала жалоба Романа Валерьевича на то, что устаревшая программа печатает произведение одним невероятно длинным словом, без пробелов и, разумеется, без знаков препинания, в связи с чем ему, полковнику Злотникову, долго потом приходится доводить рукопись до кондиции.
Ничего похожего в истории Мими мы не наблюдаем. Пусть даже Элеонора Концевая (а именно она подписывала договор, присвоив себе кличку своей обезьяны в качестве псевдонима) обдумала все заранее, однако творение своей питомицы этолог пропихнула в печать тайком, без какого-либо эпатажа, и вряд ли могла предполагать, что книга станет бестселлером. Этого не могло быть, потому что этого не могло быть никогда.
Тем не менее так случилось. Допечатка следовала за допечаткой, у автора неминуемо должны были появиться последователи и подражатели.
Приходится с сожалением отметить, что впоследствии критики повели себя излишне эмоционально, в то время как феномен Мими по-прежнему ждет серьезного анализа. Ближе всех, на мой взгляд, к разгадке приблизился Алан Кубатиев, предположив в своей статье «Нечестное зерцало», что произошло двойное отождествление: сначала Мими вообразила себя человеком, после чего широкий читатель вообразил себя Мими.
Боязнь зеркала свойственна сейчас публике как никогда. Показывайте нам что угодно, кроме нас самих. Возможно, виной тому переоценка моральных ценностей, последовавшая за крушением тоталитаризма. Самое оскорбительное из трехбуквенных слов – лох (то есть тот, кого обманывают, грабят и убивают). Никто не хочет быть лохом, все хотят быть крутыми (то есть теми, кто обманывает, грабит и убивает). Поэтому, как только главный герой начинает укладывать трупы нехороших парней направо и налево, читатель чувствует себя сопричастным справедливому кровопролитию и в полной мере ощущает свою крутизну. При этом, однако, следует как можно дальше держаться от зеркала, ибо отражается в нем, как ни крути, нечто предательски лохообразное.
Наиболее точно, причем за несколько лет до появления Мими, проблему обозначил Дмитрий Володихин. Со свойственной ему тонкой иронией он примерил маску философствующего обывателя и объявил от его лица, что может представить себя на месте любого главного героя, за исключением «даоса с кружкой пива» (то есть того же философствующего обывателя).
У шимпанзе очень плохо с модальностью. Все эти «должен-рад-готов-обязан» сливаются у них воедино, а возможность совершения поступка равна самому поступку. Люди могут лишь завидовать такой цельности характера. Поэтому Мими, прямодушно расправляющаяся с очередным (а на самом деле, одним и тем же) «грязным животным», оказалась идеальной героиней. Именно такой она воображала себя в своих обезьяньих грезах, именно таким хотел бы вообразить себя и широкий читатель – существо, как правило, никогда никого не убивавшее и потому глубоко ущербное.
Не убил ни одного душмана,
не бомбил ни одного Кабула…
Так теперь мучительно и больно
за бесцельно прожитые годы!
Как выразился Ортега-и-Гассет, «метафора вообще не имела бы смысла, если бы за ней не стоял инстинкт, побуждающий человека избегать всего реального».
Кстати, об Ортеге-и-Гассете. Его призыв перейти от скользящего чтения «к погружению в крохотную бездну каждого слова», будь он воспринят массами, наверняка привел бы к разорению большинства издательств. Нынешнее восприятие так называемой художественной прозы – это именно головокружительное скольжение по строчкам, и если вдруг в тексте внезапно возникнет мысль, она породит те же последствия, что и выбоина во льду на пути конькобежца. Недаром же Василий Владимирский с тревогой задавал вопрос: «Не помешает ли это получать простое и незатейливое удовольствие от чтения?»
Не буду повторять навязшие в зубах остроты относительно многострадальной Дарьи Донцовой, у которой якобы объявился грозный конкурент. Скажу только, что и другие авторы неоднократно пытались избавиться от столь мешающих читателю остатков логики, хотя в полной мере это удалось одной Мими.
Два изложенных обстоятельства явились, на мой взгляд, основными составляющими коммерческого успеха, но, повторяю, вопрос требует более детального изучения.
Существует еще одно соображение на этот счет, кажется, пропущенное критиками. Я имею в виду проблему отрицательного героя. Если не думать о людях плохо, станет очень страшно. Поэтому отсутствие трупов в тексте – первый признак уныния и безнадежности. Произведения такого рода решительно отторгаются массовым читателем, мало того, вызывают в нем чувство глубокого отвращения. Получается, раз некого убить, значит, во всем виноват ты сам (поскольку отождествляешь себя с главным героем). Рискну предположить, что постоянно уничтожаемое «грязное животное» вызвало у большинства (разумеется, на подсознательном уровне) образ конкурента, соседа или, скажем, нелюбимого политического деятеля.
Проще говоря, пресловутый образ врага.
Итак, в течение первых трех месяцев со дня выхода книги пресса по сути безмолвствовала, а роман, если верить рейтингам, шел нарасхват. Все изменилось в тот день, когда центральная газета поместила на первой странице фотографию Мими во всей ее красе, сопроводив портрет скандальным заголовком.
И грянула бумажная буря.
Причина понятна: разумным мы называем существо, входящее в нашу тусовку. Пока шимпанзе, сидя в своих вольерах, обменивались жестами и по-разному складывали пальцы, все это напоминало зооцирк и сильных возражений не вызывало. Однако стоило Мими войти в обойму публикуемых авторов, ситуация обрела иные черты.
Первыми откликнулись ученые-креационисты. С пеной у рта они яростно отрицали саму возможность существования литератора-шимпанзе, квалифицируя случившееся как очередную вылазку безбожных дарвинистов масонского толка и поминая недавний казус с профессором Родосом. На супругов Концевых было подано несколько судебных исков. Речь шла ни много ни мало об оскорблении национального и религиозного достоинств.
Все процессы были Концевыми выиграны. Адвокаты представили вниманию суда видеозаписи жестикулирующей Мими, и хотя приглашенные обвиняющей стороной глухонемые специалисты единогласно заявили через переводчика, что знаки, производимые шимпанзе, в большинстве своем не имеют смысла, их утверждение удалось парировать, во-первых, ссылкой на склонность рассказчицы к придумыванию неологизмов, а во-вторых, свидетельством нескольких литературоведов, что и в самом романе смысла, честно сказать, маловато.
Но самую дурную услугу истцам оказала непомерная популярность «Грязного животного». Представьте, большинство читающей публики по сей день убеждено, будто процесс был затеян мерзавцами, стремящимися опорочить всенародно любимого автора. Невероятно, однако многие поклонники романа до сих пор считают Мими человеком. Этому отчасти способствовала и гибкая политика издательства, продолжающего тиражировать книгу в первоначальном виде, но в то же время выпустив ее параллельно и в элитной серии – с портретом автора и послесловием Элеоноры Концевой. Фанаты Мими расценили случившееся как провокацию и подделку: в редакцию фантастики пошли возмущенные письма, где читатели требовали привлечь к ответственности производителей контрафактной книжной продукции, вдобавок пиратски использующих логотип АСТ. Как будто издательство могло подать в суд на самое себя!
Не меньшую гибкость проявили и авторы первых рецензий, объявив, что знали обо всем заранее и что заметки их являлись частью проекта, в котором они согласились участвовать. Я ни в коем случае не подвергаю это сомнению, но даже если рецензенты просто пытались таким образом выбраться из неловкой ситуации, следует признать, проделали они это виртуозно.