Сечин довольно осклабился.
– Такие, как вы, полковник, никогда не обойдутся без таких, как я. Кто-то же должен выполнять грязную работу. В Абиссинии мы использовали для этого туземцев. Зачем вам сдался этот профессор?
Тетерин нервно пошевелил пальцами.
– Он нужен Пастеровскому институту. Французы готовы платить золотом. Это и в ваших интересах, Сечин. Ведь вы хотите вновь увидеть свою Африку?
– Давайте обойдемся без иронии, – сухо сказал Сечин. – Я же не спрашиваю, зачем вам французское золото.
Тетерин раздражился.
– Вам никогда не понять этого! Есть люди, которым небезразлична судьба Отечества. Есть, наконец, долг и честь. Для вас это пустые звуки, у вас нет Родины, вы ее предали.
– О да! – согласился Сечин. – Знали бы вы, полковник, что я предал, чтобы спасти вот эту шкуру, вы б не говорили о Родине. Валентин Павлович, дорогой, вы грезите. Вы грезите о том, чего давно нет. Очнитесь! Бросьте несбыточные мечты и отправимся со мной. Ей-богу, а? – Мысль захватила его. – Я обучу вас охотиться на обезьян. А какие там женщины!.. Ну что вы морщитесь? Все ваши белые барышни не стоят одной черной женщины.
– Вы фетишист, Сечин, – сказал Тетерин брезгливо. – И говорите об этом с такой откровенностью. Хорошо, мы переправим вас в Африку. Во Французскую Гвинею. Но сначала вы должны проникнуть в питомник. Войдите к профессору в доверие. Добудьте бумаги. Не мне же вам объяснять. Обещаю вам, как только вы сделаете это, я договорюсь о вашей переправке в Конакри и снабжу вас рекомендательными письмами к генерал-губернатору Карде.
Сечин недоверчиво поглядел на него.
– Вы хоть скажите мне, чем он занимается, этот Ильин… Иванов? – с тоской спросил он.
– Илья Иванович Иванов, – уточнил Тетерин. – До войны подвизался в заповеднике Аскания-Нова у барона Фальц-Фейна. Теперь разводит обезьян на бывшей даче профессора Остроумова. Шимпанзе, резусов, на которых вы предлагаете мне охотиться.
– Я предпочитаю горилл, – сказал Сечин. – В Африке гориллы нападают на пигмеек и насилуют их.
– Так это правда? – с любопытством спросил Тетерин. – И как насчет потомства? Не удивляйтесь, что я спрашиваю об этом, – поспешно добавил он. – Это как раз имеет отношение к делу.
Сечин равнодушно пожал плечами.
– Меня мало привлекали пигмейки.
– А вот профессора привлекали. Настолько, что, будучи во Французской Гвинее в командировке от Академии наук СССР, он выписывал их из Габона. Между прочим, за полноценные американские доллары.
Сечин покосился на него.
– Зачем ему понадобились пигмейки?
– Затем же, зачем и отборные мужчины из племени фульбе. Для постановки опытов. Вы что-нибудь слышали об искусственном обсеменении и межвидовой гибридизации?
– Как это?
– Сейчас объясню. Берется греческая губка и вставляется во влагалище, скажем, кобылы. Потом к кобыле подводят племенного жеребца. После чего губку выжимают и через резиновую трубку…
– Где вы этого набрались? – перебил его с отвращением Сечин. – У вас медицинское образование?
Тетерин усмехнулся.
– Не думал, что вы столь щепетильны, прапорщик. Всем этим, – продолжал он, – профессор занимался в Аскании-Нова. А вот чем он занимается сейчас под бдительной опекой большевиков… – Тетерин вынул из пиджака аккуратно оторванный клочок газетной бумаги и протянул его Сечину.
Заметка называлась «Будущий обезьянник в Сухуме». В ней читалось: «Предполагается поставить здесь искусственное обсеменение обезьян разных видов между собой и с человеком. В виде опытов будет поставлено искусственное оплодотворение женщины от обезьяны и обезьяны от мужчины по способу проф. Иванова».
Заканчивалась заметка обращением к добровольцам, желающим принять участие в опытах, свидетельствующих об эволюционном происхождении человека, «ради науки и просвещения подверженных религиозному невежеству масс».
– Теперь вы понимаете, для чего он организовал этот питомник? И почему питомник окружен такой завесой тайны. В прошлом году, – продолжал Тетерин, пряча заметку в пиджак, – профессор Иванов вывез из Французской Гвинеи чертову дюжину шимпанзе. Половина из них подохли в дороге от туберкулеза и дизентерии. Из добравшихся до Сухума все самки, кроме одной, остались холостыми. И только одна по кличке Бабет… думаю, вы догадались. Детеныш родился совершенно здоровый.
– Откуда вам известны эти подробности? – недоверчиво спросил Сечин.
– У меня есть свой человечек в Наркомздраве. Не забывайте, все эти дьявольские эксперименты курирует сам Семашко. Так вот, я хочу знать, что представляет собой этот детеныш обезьяны и человека. Если это новая, так сказать, усовершенствованная порода человека… хомо советикус… это может стать серьезной угрозой западному миру. Теперь вам ясно, как важно оказать содействие французам? Согласны помочь нам? Я должен знать ответ сегодня.
Он вылил остатки вина в бокал и дернул шнурок звонка. Вошел официант. Сечин вновь невольно подивился неординарной внешности туземного официанта. Был он велик ростом, небрит и косолап. Несмотря на то, что одет он был в национальный костюм абхазского джигита, в нем сейчас можно было признать донского казака.
– Ротмистр, голубчик, – ласково проговорил Тетерин, – принеси-ка нам еще пару бутылочек. Или вот что, лучше чачи.
– С превеликим нашим удовольствием, – просиял казак-джигит. – Сей момент. – Он щелкнул каблуками, вышел и вскоре вернулся с бутылкой чачи.
Они выпили по две рюмки и принялись за оджахури. Свинина, поджаренная в глиняной тарелке с картофелем, томатами и баклажанами, была восхитительна.
Потом они выпили еще по две.
– В сущности, – проговорил Сечин с набитым ртом, – меня восхищает их бойкость. Это ж надо – человека с обезьяной!.. И, главное, совершенно же бесполезно. Но французы-то, французы, трезвые же люди!..
– А вот тут вы, Алексей Петрович, ошибаетесь. Не бесполезно. Пропаганда безбожия – раз. – Тетерин загнул себе палец. – А это вам не шуточки. Это борьба за умы. А во-вторых, смотрите… Вот мул – помесь осла с кобылой. От лошади он наследует силу, от осла – выносливость. Теперь представьте себе целую армию обезьянолюдей под началом наркома Ворошилова…
– А бывает еще лошак, – сказал Сечин, икнув так, что получилось не «лошак», а «лош-ик!». – Мне сейчас пришло в голову, что я такой лошак. Необузданный как жеребец и строптивый как осел. Совершенно непригодный для работ, но при этом, прошу учесть, – он поднял палец, – весьма неприхотливый. Я лошак, господин полковник.
– Вы пьяны, – сказал Тетерин.
– Пьяный лошак, – очень серьезно кивнул Сечин.
Он потянулся к бутылке, и в это мгновение в общем зале поднялся шум. Затопало множество ног, посыпались бутылки, и вдруг грянул выстрел. Взвизгнула женщина.
– Всем оставаться на местах! – послышалось за портьерой. – Проверка документов.
Сечин уже стоял на ногах. Тетерин и не заметил, как в руке у прапорщика появился револьвер. Зубы обнажились под щеткой усов.
– Спрячьте оружие, – зашипел на него Тетерин.
Портьера колыхнулась, и в кабинет неуклюже скользнул ротмистр.
– Господа, – торжественно, как на официальном приеме, объявил он, – облава.
– Есть здесь черный ход? – быстро спросил Тетерин, поднимаясь и надевая шляпу.
– А как же, ваше высокобродие, – оскалился ротмистр. – Соблаговолите следовать за мной.
У выхода Тетерин задержался и повернулся к Сечину.
– Так что сказать руководству? Ваш ответ?
Сечин сунул револьвер в карман брюк, голубые глаза его весело блестели.
– Вы меня убедили, полковник. Пишите рекомендательные письма губернатору.
Тетерин просунул пальцы под прокладку пиджака и, вспоров ее, вынул сложенные вчетверо бумаги.
– Здесь документы и деньги, Алексей Петрович. Вы все поняли? Наших союзников интересует детеныш. Найдите его. Я знаю, вы справитесь. И, если можно, снимите этот платок с шеи. Ну, желаю удачи!
– Прошу поторопиться, господа, – сказал ротмистр.
– Только за вами, полковник, – церемонно сказал Сечин, пряча бумаги.
Наклонив голову, Тетерин последовал за ротмистром. Как только портьеры сомкнулись за его широкой спиной, Сечин быстро налил рюмку чачи и опрокинул ее в себя. Он вышел через черный ход в развалины древней Сухумской крепости. Поднялся вдоль обломков крепостной стены в скалы. Внизу, стремительно спускаясь к пирсу, колебалось белое пятно. Это спешил домой видный советский специалист, активист белогрузинского подполья полковник Валентин Павлович Тетерин. Сечин усмехнулся, закурил папиросу и стал подниматься выше.
Особняк вдовы Волобуевой стоял в глубине городского сада. Перемахнув через полуразвалившуюся ограду, чтобы спрямить путь, Сечин оказался прямо под раскрытыми ставнями вдовушкиной спальни. Нашарил в брюках револьвер и, отодвинув от стены булыжник, сунул в углубление. Потом подобрал камешек и кинул его в окно второго этажа. Послышалось звяканье, кто-то громко ойкнул. В оконном проеме показалось белое тело. Оно тотчас исчезло, и Сечин, весело насвистывая, не спеша двинулся вокруг дома. Дверь подалась под его рукой, он скользнул в темную прихожую и оказался в горячих мягких объятиях.
– Наконец, – жарко выдохнула вдова Волобуева, увлекая его в гостиную. – Скверный, ты мучаешь меня.
– Были дела, – пожал он плечом, освобождаясь из объятий.
Волобуева зажгла керосиновую лампу. Это была женщина в теле, с могучими плечами и широкой белой спиной, усыпанной родинками. С обеих сторон из-под пышной оборчатой сорочки выпирали аппетитные округлости. Сечин крякнул и взялся за вдову обеими руками.
– Отстань, дурной, – слабо сказала она. – Вишь, лампа у меня в руках.
Сечин отобрал у нее лампу и не глядя куда-то поставил. Вдова застонала, когда он сдавил ее в своих железных тисках. Она нашарила рукой диван, и Сечин опрокинул ее на спину. Она взвизгнула, царапая ему шею ногтями. Он овладел ею два раза, потом поднялся, прошелся по гостиной, открывая буфетные ящички и заглядывая в чашки. Увидел цветы в кувшине на столе, выкинул их на пол и жадно припал к носику. Вдова слабо пошевелилась на диване, пытаясь прикрыть бесстыдную наготу. Сечин покосился в ее сторону, захлебнулся и, кашляя, вытирая подбородок и грудь рукавом, снова пошел на нее. Кувшин с треском разбился за его спиной.