«Позволь им…» – пришел в его сознание ответ, столь же невозможный, как и несомненный.
Джхр медленно кивнул.
Успокаивал дыхание он долго, поэтому пропустил, какие действия предшествовали тому, что бассейн заполнился водой. Что за существо начало появляться там, медленно протискивая бесформенное тело сквозь трубу, его и вовсе не интересовало: это дело ученых, раз уж им во всякой диковинной живности есть нужда, то пусть. Но когда эта тварь оказалась в бассейне полностью, когда она, плоско истончившись, растянулась во всю его ширину, когда вдруг ярко окрасилась, сменив бурый цвет на изумрудный, Джхр понял: это спрут.
Ничего себе!
Последний, да и просто единственный раз он видел спрута, когда еще в выводке бегал. Несколько семей собрались, привели свой молодняк в устье, договорились с прибрежным управителем…
Тот, прошлый, спрут был по-настоящему огромен, не чета этому: он лежал в глубине прозрачнейшей воды залива и картинки на его теле можно было смотреть только с плотов (вот и плоты тогда же довелось видеть единственный раз, если не считать сегодня). Как ни странно, Джхру не очень запомнилось, что именно тогда показывал спрут: какие-то диковины глубин. Он обратил внимание даже не на картинки в основном, а на азарт погони какой-то твари за другой, меньшей, хотя сквозь толщу воды чувства доходили с рассеиванием.
Все равно было очень интересно, но вокруг пищали от восторга и ужаса сестры, так что надо было выглядеть рядом с ними совсем взрослым, солидным, защитником… Вот это и оставило основные воспоминания.
Спруты, всем известно, могут жить не только в океанской воде, но и в полусоленой. Однако не в пресной же! Потому их семьи тогда привели юных отпрысков в устье, где сходится море с рекой.
Это, получается, ученые как-то ухитрились создать здесь, столь далеко от океана, запас солоноватой воды?! Да такое труднее, чем битву выиграть! И главное, зачем?! Только чтобы показать что-то нескольким врагам? А теперь, выходит, даже одному… Одной…
По телу спрута вдруг звездами пробежали вспышки, золотистые на изумрудном. Потом Джхр увидел какую-то картинку на самом краю изумрудного поля… нечто очень странное: окаймленная оранжевым черная нора, будто ход в далекие пространства. Однако тут, рядом с этой норой шевельнулось щупальце и стало ясно, что он смотрит на голову спрута, на его глаз. Все-таки не может живое существо целиком, без остатка, превратиться в плоскость для показа картинок.
В этот момент по изумрудной плоскости действительно прокатилась рябь изображений. Ученые сгрудились вокруг, напряженно всматриваясь. Джхра неприятно поразило, что Луарта в этой толпе была равной среди равных. Потом вдруг понял: ему тоже надлежит быть тут равным среди равных.
И он начал смотреть.
На странно извивающиеся членистые тела, покрытые хитином. На сочащиеся ядом жвалы. Их он видел глазами, а мозгом, всем своим естеством ощущал исходящую от этих сегментотелых, хитиновых непередаваемую злобу. Холодную и шершавую, лишенную узнаваемых оттенков пламени, которым сопровождается привычная ярость. Запредельно чуждую.
И голод. Страшный, но тоже «шершавый», неузнаваемый.
А еще что-то похожее на разумную, оценивающую сосредоточенность. Еще более шершавую и хитиновую, чем голод.
Этот спрут был отделен от наблюдателей лишь тонким слоем воды. Эмоции она пропускала без искажений.
– И какого они размера? – спросила Луарта. – Большие?
– Какая разница! Это же клубок, а клубки составляют поле. Вот оно – большое.
– Они и сами не маленькие, – Трсщдк все еще массировал шею. – Вряд ли меньше пяти шагов каждая тварь. И тяжелее Аирайи.
– Себя взвесь, скелет высохший! – огрызнулась та.
– Кто же они такие… – задумчиво произнес ученый, так и оставшийся безымянным (Джхр не заметил, когда тот успел вернуться).
– Что-то среднее между сколопендрами и пауками, – тут же ответила Луарта.
– С термитами тоже сходство есть.
– Вздор, вздор.
– Это на Дальних островах, юноша, – негромко объяснил Крхнк. – Слышал про такие?
– Да. Но туда же… Вы на том их новом корабле добирались? – вдруг догадался Джхр. – Который с выпуклым днищем?
Он, как запомнил, повторил движение ладоней кожаной малышки.
– Ну что ты, юноша. Про такой кораблик мы услышали только что – вместе с тобой. А надо будет на нем, ты прав… Нет, до сих пор туда лишь неразумных птиц посылать удавалось: летунов и ласторуких. На самом пределе…
Сейчас они, безусловно, наблюдали то, что было увидено глазами не плывуна, а летуна – сверху.
Тут заговорила Луарта, резко, почти обвиняюще, и Джхру все-таки пришлось снова напомнить себе, что они в одном гнезде:
– Вы все время крылатого так высоко вели? Ниже спуститься никак нельзя было?
– Погоди, сейчас увидишь…
Но увидела не только она, увидели все. Включая Джхра.
Птица снизилась, ведомая приказом или собственным любопытством. До суставчатых тел оставалось еще несколько десятков шагов, когда вдруг мелькнули какие-то нити – Джхр неведомым образом сообразил, что это ловчая сеть или петля вроде тех, которой ловят мошек пауки-арканщики, – и летуна мгновенно потянуло вниз. Жадно надвинулись хитиновые челюсти…
А потом поверхность спрута потемнела.
– И откуда же они… такие?
– Вот оттуда, надо полагать, – Аирайя сделала ногой роющее движение. Как-то стало ясно, что она не преодолевает пространство, а прокапывается сквозь бездну времени. – Из эпохи Обильного воздуха. Как приучились тогда дышать, так и по сей день сохранили умение – в пределах клубка, по крайней мере.
– Я имею в виду, откуда они там, на этих островах, взялись, – уточнил Джхр.
Все переглянулись. В воздухе повисла пауза.
– Клювом птенца… – проговорил безымянный. – Надо думать, с Дальнего Материка. Который для островов – Ближний.
– Там же лед!
– Получается, не везде. И если уж они сумели пересечь океанскую воду…
И снова повисла пауза. Долгая.
Всем было понятно, что должно последовать теперь. И кому надлежит сказать главное слово.
– Ты с нами, почтенная Луартаи?
– Мы все вместе, юноша. И если ты согласишься отпустить меня, несмотря на то, что я послужила причиной гибели твоего командира…
– Да, я соглашусь. Он бы этого хотел.
– Что ж, мы действительно в одном гнезде, живые и мертвые. Пернатые, шерстистые, и… кожаные, – с трудом произнесла ученая. – И если мои слова что-то значат для наших старейшин – а они значат! – я сумею доказать им, что эти бесшерстные птенцы – наш последний шанс. Сейчас.
– Благодарю тебя, почтенная. Сейчас – так. А что будет потом, не дано знать никому из мудрейших.
На самом деле Джхр был уверен, ему известно, что будет потом. Единственному из всех здесь. Потому что эта мудрость не так уж велика.
Все они слишком давно вылупились из яйца, а своих птенцов из скорлупы вовсе никогда не освобождали. Они не знают, какое это счастье – взять на ноги свежевылупившегося птенца, и забыли, какое это счастье для самого птенца.
И для того, кто ощущает себя твоим птенцом, будь он даже из неразумных шерстистых.
Мы не просто в одном гнезде против общего врага. Кожаные – наши птенцы. А мы – те, кто их высидел, выкормил и вырастит.
А если они окажутся умнее, так кто же не хочет, чтобы птенец, вылупившийся из его яйца, стал умнее родителей!
Но велика эта мудрость или не очень, Джхр знал, что ее не следует произносить вслух. По крайней мере, сейчас.
А что будет потом, не дано знать никому.
Господа завры
С. Дробышевский. «Достающее звено»
«У первых амфибий и рептилий было не два, а три глаза. В рудиментарном виде третий сохраняется у некоторых современных лягушек, ящериц и гаттерий».
«Некоторые особо экзальтированные граждане пытаются “открыть себе третий глаз” (иногда буквально – просверливая дырку в черепе), чтобы “связаться с космическими информационными потоками”, но делают это почему-то со стороны лба. На самом деле, из-за беспрецедентного разрастания конечного мозга эпифиз у нас оказался обращен назад; если уж и открывать себе третий глаз, то надо делать это на затылке, между мозжечком и затылочными долями полушарий. Впрочем, как раз в этом месте под черепом находится синусный сток – место соединения венозных синусов с кровью от мозга, так что попытка открывания “заднего глаза” гарантированно кончится фатально».
«Юрские и меловые птицетазовые динозавры-орнитоподы игуанодонтиды Iguanodontidae имели своеобразное строение кисти. Большой палец у них превратился в здоровенный шип, которым можно было пырнуть хищника, три следующих несли копыта для опоры, а вот мизинец был тонким, длинным и, как предполагалось раньше, противопоставлялся остальным. Долгое время палеонтологи считали, что игуанодонтиды могли ухватывать им ветви растений и притягивать их ко рту (сейчас от этой идеи отказались). Эх, если бы не примитивный мозг размером с батарейку – какие перспективы открывались! Но прогресс не определяется одним признаком, без комплекса не станешь ни трудолюбивым, ни разумным, ни вечным, разве что добрым…»
«Канадские палеонтологи рассчитали, что мелкие позднемеловые тероподы Troodon inequalis (Stenonychosaurus по старой классификации) имели коэффициент энцефализации в шесть раз больший, чем у других динозавров. Если бы их не скосило всеобщее вымирание, то даже при прежних темпах эволюции – без всяких ускорений – сейчас они имели бы размер мозга 1100 см3 и оказались бы вполне разумными».
«Теплокровность, двуногость, сложный способ добывания пищи и хватательная кисть, хотя бы и трехпалая, – хорошие зачины для поумнения».
Сергей Игнатьев. Змееныш
Старик Прохор Грязных, кулацкий сын, беспартийный, пил уже неделю. Тонули в горькой вместе с бывшим зажиточным Кукшиным, давним соседом и товарищем. За самогонкой, огурцами и луком посылали прохоровского внучка Никодима – парня долговязого, сутулого и туповатого.