— Пожалуй, я расскажу вам историю о Леопарде и Сорокопуте.
— Такой я еще не слыхал! — воскликнул Ндеми.
— Неужели ты думаешь, что старику не сыскать для вас новых историй? — спросил я, а затем опустил глаза к земле. Подождал, пока наступит тишина.
— Жил-был очень умный молодой Сорокопут, и потому, что он был очень умный, он постоянно задавал вопросы своему отцу.
— Почему мы едим насекомых? — спросил он однажды.
— Потому что мы сорокопуты, а сорокопуты едят именно насекомых, — отвечал отец.
— Но мы также и птицы, — возражал молодой Сорокопут. — А разве птицы, орлы к примеру, не едят рыбу?
— Нгайи создал сорокопутов не для того, чтобы они ели рыбу, — напомнил ему отец. — Даже если тебе хватит сил поймать и убить рыбу, у тебя будет болеть живот после того, как ты ее съешь.
— А ты сам когда-нибудь ел рыбу? — спрашивал молодой Сорокопут.
— Нет.
— Так откуда ты знаешь, что будет потом?
В тот же день, пролетая над рекой, Сорокопут увидел маленькую рыбешку, поймал ее и съел, а потом неделю мучился животом.
— Ты получил хороший урок? — спросил его отец, когда молодой Сорокопут поправился.
— Я научился не есть рыбу, — согласился Сорокопут, — но хочу задать тебе другой вопрос. Почему сорокопуты самые трусливые из птиц? При появлении льва или леопарда мы взлетаем на верхушки деревьев и сидим там, пока они не уйдут.
— Львы и леопарды могут нас съесть, — ответил его отец. — А потому мы должны держаться от них подальше.
— Но они не едят страусов, а страусы тоже птицы, — заявил умный молодой Сорокопут. — Если они нападают на страуса, тот убивает их ударом ноги.
— Ты не страус, — ответил отец, которому порядком надоели эти разговоры.
— Но я — птица, и страус — птица, и я смогу научиться бить лапкой с той же силой, что и страус, — заявил молодой умный Сорокопут и всю следующую неделю тренировал удар на насекомых и тонких веточках, что попадались у него на пути.
И вот как-то днем он наткнулся на чуи-леопарда. Когда Леопард приблизился, молодой Сорокопут не взлетел на дерево, а остался на земле, не желая отступать ни на шаг.
— Я очень умная птица, — представился он Леопарду, — и не боюсь тебя. Я научился брыкаться, как страус, так что, если ты подойдешь ближе, я ударю тебя, и ты умрешь.
— Я стар, — услышал он в ответ, — и больше не могу охотиться. Я готов встретить смерть. Подойди, ударь меня, положи конец моим страданиям.
Молодой Сорокопут подошел и ударил Леопарда прямо по морде. Леопард же только рассмеялся, раскрыл пасть и проглотил умного молодого Сорокопута.
— Что за глупая птица, — хохотнул Леопард, довольно облизываясь. — Это же надо, выдавать себя за кого-то еще! Если б он улетел, как положено сорокопутам, я бы остался сегодня голодным. Но он вообразил себя страусом, и закончилось все тем, что он угодил мне в желудок. Полагаю, все-таки он не был так уж умен…
Я замолчал и посмотрел на Камари.
— Это все? — спросила одна из девочек.
— Все.
— А почему сорокопут решил, что он способен стать страусом? — спросил кто-то из ребятишек.
— Может, Камари ответит тебе.
Все дети повернулись к Камари, которая не сразу, но ответила на вопрос мальчишки.
— Одно дело хотеть стать страусом, другое — знать то, что знает страус. — Она продолжила, глядя мне в глаза: — Беда не в том, что сорокопут стремился узнать что-то новое. Плохо, что он думал, будто может стать страусом.
Наступила тишина, дети обдумывали ответ.
— Это так, Кориба? — спросил наконец Ндеми.
— Нет, — ответил я. — Узнав все, что знает страус, сорокопут тут же забыл бы о том, что он сорокопут. Вы должны всегда помнить, кто вы такие, и избыток знаний может заставить вас забыть об этом.
— Ты расскажешь нам еще одну историю? — спросила совсем маленькая девочка.
Не сейчас. — Я поднялся. — Но вечером, когда я приду в деревню, чтобы выпить помбе[22] и посмотреть на танцы, я, возможно, расскажу вам историю о большом слоне и маленьком мудром мальчике кикуйу. Неужели дома у вас нет никаких дел?
Дети разбежались, кто в дом, кто на пастбище, а я заглянул в хижину Джумы, чтобы дать ему мазь для суставов, которые всегда болели у него перед дождем. Потом зашел к Коиннаги и выпил с ним помбе, после чего обсудил деревенские дела с Советом старейшин. И, наконец, поднялся к себе, чтобы немного поспать, как всегда в самое жаркое время дня, благо дождь мог пойти лишь через несколько часов.
Камари уже поджидала меня. Она собрала хворост, наполнила все бурдюки водой и, когда я вошел во двор, насыпала зерно в кормушки козам.
— Как провела день твоя птица? — спросил я, взглянув на сокола, клетка которого стояла в тени хижины.
— Он пьет, но ничего не ест. — В голосе ее слышалась тревога. — И все время смотрит в небо.
— Наверное, самое важное для него не еда, а что-то другое.
— Я все сделала, Кориба. Могу я идти домой?
Я кивнул, и она ушла, пока я расстилал одеяло в хижине.
Всю следующую неделю она приходила дважды в день, утром и после полудня. Затем, на восьмой день, со слезами на глазах она сообщила, что ее сокол умер.
— Я же предупреждал тебя, что так оно и будет, — мягко заметил я. — Птица, парившая в вышине, на земле жить не сможет.
— Все птицы умирают, если не могут больше летать? — спросила она.
— Почти все. Некоторым нравится безопасность клетки, но большинство умирает от горя. Ибо, коснувшись неба, они не могут смириться с тем, что их лишили возможности летать.
— Зачем же тогда мы мастерим клетки, если птичкам в них плохо?
— Потому что птицы скрашивают жизнь нам, — ответил я.
Она помолчала, прежде чем продолжить.
— Я сдержу слово и буду прибираться у тебя в хижине и на дворе, носить тебе хворост и воду, хотя мой соколенок и умер.
Я кивнул.
— Так мы и договаривались.
Три последующие недели она приходила дважды в день. Затем, в полдень двадцать девятого дня, после того, как она закончила утренние труды и вернулась домой, ко мне пожаловал Нджоро, ее отец.
— Джамбо, Кориба, — приветствовал он меня, на лице его читалась тревога.
— Джамбо, Нджоро, — ответил я, не поднимаясь ему навстречу. — Что привело тебя ко мне?
— Я — бедняк, Кориба, — Нджоро присел на корточки напротив меня. — У меня только одна жена, и она не родила мне сыновей, лишь двух дочек. Земли у меня не так много, как у соседей, и в прошлом году гиены задрали трех моих коров.
Я не мог понять, к чему он клонит, а потому просто смотрел на него, ожидая продолжения.
— При всей моей бедности меня утешало одно — мысль о выкупе, который я получу за каждую из дочерей-невест. — Он запнулся. — Я всегда следовал нашим традициям. И заслужил право на обеспеченную старость.
— И я того же мнения.
— Тогда почему ты готовишь Камари в мундумугу? — спросил он. — Всем известно, что мундумугу дает обет безбрачия.
— Камари сказала тебе, что станет мундумугу?
Он покачал головой.
— Нет. Она совсем перестала разговаривать со мной и с матерью после того, как стала ходить к тебе.
— Тогда ты ошибаешься. Женщина не может стать мундумугу. С чего ты взял, что я готовлю ее себе на смену?
Он порылся в складках набедренной повязки и вытащил кусочек выделанной шкуры. С записями, нацарапанными углем:
Я КАМАРИ
МНЕ ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ
Я ДЕВОЧКА
— Это написанные предложения. — В голосе звучал укор. — Женщины не умеют писать. Писать могут только мундумугу и великие вожди, такие, как Коиннаги.
— Оставь это мне, Нджоро, — я взял у него кожаную полоску, — и пришли сюда Камари.
— Я хотел, чтобы она до вечера сегодня поработала на поле.
— Пусть немедленно идет сюда.
Вздохнув, он кивнул.
— Я пришлю ее, Кориба. — Он помолчал. — Ты уверен, что она не станет мундумугу?
— Даю тебе слово. — И я поплевал на ладони, чтобы доказать свою искренность.
Облегченно вздохнув, он отбыл, а несколько минут спустя прибежала Камари.
— Джамбо, Кориба.
— Джамбо, Камари. Я очень тобой недоволен.
— Разве я собрала сегодня мало хвороста? — спросила она.
— Хвороста ты собрала, сколько нужно.
— Разве бурдюки не наполнены водой?
— Бурдюки наполнены водой.
— Так в чем же я провинилась? — Она оттолкнула одну из коз, которая тыркнулась носом в ее ладонь.
— Ты нарушила данное мне обещание.
— Это неправда. Я прихожу сюда дважды в день, хотя птичка и умерла.
— Ты обещала больше не заглядывать в книгу.
— Я не заглядывала в книгу с того дня, как ты запретил мне это делать.
— Тогда объясни, что это такое? — Я протянул ей полоску кожи.
— Нечего тут объяснять. — Она пожала плечами. — Это писала я.
— Если ты не заглядывала в книги, то как ты могла научиться писать?
— С помощью твоего магического ящика. Ты не запрещал мне заглядывать в него.
— Моего магического ящика? — нахмурился я.
— Ящика, который оживает и светится многими цветами.
— Ты говоришь о моем компьютере? — удивился я.
— Это твой магический ящик, — повторила Камари.
— И он научил тебя читать и писать?
— Я научилась сама… но только чуть-чуть, — печально ответила Камари. — Я словно Сорокопут в твоей истории… Вовсе не так умна, как мне это казалось. Читать и писать очень трудно.
— Я говорил, что тебе нельзя учиться читать. — Я с трудом подавил желание похвалить ее за столь выдающееся достижение. Но как я мог хвалить ту, что нарушила закон?
Камари покачала головой.
— Ты сказал, что я не должна заглядывать в твои книги.
— Я говорил тебе, что женщинам не положено читать. Ты ослушалась меня. За это ты будешь наказана. — Я выдержал паузу. — Ты будешь прибираться у меня еще три месяца, и ты должна принести мне двух зайцев и двух мышей, которых ты поймаешь сама. Поняла?
— Да, поняла.
— А теперь пойдем в хижину и ты, возможно, поймешь кое-что еще.