Когда Яннас двинулась к следующей группе ульев, она уже не смотрела хмуро перед собой, но, откинув голову, всей грудью вдыхала свежий воздух. Она сошла с дороги, чтобы поглядеть на порожденное весной озерцо, у которого цвело несколько «девичьих слезок». Все цветы Рассвета носили грустные названия, и Яннас, давая им новые имена, следовала традиции.
Вторая группа ульев была установлена небрежно, видимо, неумелыми юнцами. Яннас исправила, что могла. На сей раз ей пришлось разжечь дымарь, чтобы успокоить пчел в одном улье, где сместились соты.
Она добралась уже до третьей группы ульев, когда поняла, что кто-то идет за ней по пятам. Оторвавшись от работы, Яннас успела заметить, как за дальним камнем мелькнула чья-то тень. Владелец ее оставался невидим, но не он один совершал в этих краях обычную ошибку — прячась сам, забывал о тени.
Яннас присела неподалеку от ульев, чтобы подкрепиться и поразмыслить, кто же это за ней следит. Она уже доволно далеко отошла от лагеря. Если это бродячий варвар, ульи послужат ей надежной защитой, потому что варвары хорошо знали и опасались пчел. А впрочем, Яннас догадывалась, что здесь не обошлось без смятения в Семье Мэгвин Гар.
Слева от нее со стуком осыпался гравий. Яннас подняла голову. Рената Облин стояла, одной ногой опираясь на валун, локтем уткнувшись в согнутое колено, руку положив на бедро.
Она походила на готовую к подвигам воинственную героиню древних сказаний.
— Ты сидишь так близко от ульев из беспечности или из бравады? — Спрашивая это, он перебирала в ладони горсть камешков, и они громко щелкали.
— Ни то, ни другое, — ответила Яннас и снова принялась за ржаной хлеб с орехами.
— Ты в трех футах от ульев, а на тебе ни перчаток, ни сетки. Ты даже не надела сетку, когда открывала улей.
— Пчелы знают меня. И их укусы для меня нет так болезненны, как для всех прочих.
— Тебе повезло. Если бы здесь на кого-нибудь другого налетел рой, человек погиб бы, не добравшись до лагеря.
Она двинулась вперед, но остановилась шагах в пяти от Яннас.
— Я — Рената Облин. Прости, что не стану пожимать тебе руку.
— Яннас. — Она едва кивнула в сторону Ренаты.
— Яннас Безымянная, — сказала Рената. — Я знаю. Я слыхала о тебе даже в Семье Облин. Наших пасечников приводили в трепет твои сорта «Резкая сладость» и «Утренняя Зелень». Говорили, что ты одержимая.
Яннас стиснула зубы, подумав о тайном смысле подобного утверждения.
— Ты бы лучше вернулась и позаботилась о пчелах, — сказала она, складывая в мешок остатки обеда. — Они начнут чахнуть, если ты передержишь их в ульевом шатре. Им нужна свобода.
Усмешка исказила красивое лицо Ренаты.
— Советуешь врагу? А что скажет Мэгвин Гар?
— Я говорю это не ради тебя, а ради твоих пчел. Не хочешь — не слушай. — Собственный голос казался Яннас угрюмым и старым.
— О, я слушаю, — уже серьезно проговорила Рената. — Я не пропущу ни единого твоего слова.
Яннас подняла на нее проницательный, скептический взгляд.
— К чему ты клонишь?
— Я полагала, это и так ясно. Я хочу, чтобы ты была на моей стороне.
Воцарилось долгое молчание. В зябком воздухе не слышно было птиц, лишь гудели пчелы да звенела где-то вездесущая вода.
Рената заговорила первой.
— В лагере мне сказали, что лучше и нс пытаться тебя уговаривать. Говорят, что ты слишком многим обязана Мэгвин Гар. Однако у тебя есть еще одна обязанность: перед твоим ремеслом. А со мной ты сможешь сделать такое, что и не снилось Мэгвин Гар.
Она отшвырнула прочь горсть камушков и нетерпеливо зашагала меж камней, слишком энергичная, чтобы стоять на месте.
— Эта Семья страдает расхлябанностью, ее уровень мог бы быть повыше. Она не производит и половины того меда, что могла бы производить, не говоря уже о его низком качестве. Не то чтобы не хватало талантов — нет, недостает предводительницы. Я хочу устроить все прибыльнее и бережливей. Я дам тебе помощников, чтобы занимались рутинной работой, а на твою долю останется только творчество. Я улучшу производство и очистку меда, чтобы он был достоин твоего искусства пасечницы.
Она повернулась, пристально и жадно вглядываясь в лицо Яннас.
— Я хочу дать тебе возможность получить почет, который ты заслужила. Мы поднимем здешний уровень. Ты — редкостный художник с плохими орудиями. Я дам тебе новые — и получше.
Словно кто-то разрезал ножницами поток времени и вынул из него кусок — Яннас смотрела в лицо себя прежней. О, она хорошо помнила волшебное звучание этих слов — честолюбие, почести, успех. И она когда-то стремилась стать лучшей — только вот не пасечннцей. Пчелы стали для нее прибежищем — концом всего, а не началом.
— Ты наверно судишь обо мне, — сказала она вслух. — Я — не стремлюсь. Давным-давно я поняла, что мир за каждый успех платит черной неблагодарностью. Стоит поднять голову выше прочих, как получишь пинок в лицо.
— Это неправда! — твердо сказала Рената. — Без цели жить невозможно. Надо разглядеть что-то впереди, а потом положить все силы и все умение, чтобы достичь цели. Успех каждого — в его руках.
— В самом деле? — отозвалась Яннас. — А почем ты знаешь?
— Если бы я не верила в это, жизнь была бы, как здешние края…
— Да, — сказала Яннас, оглядывая равнину, где живое, несмотря ни на что, пробивало себе дорогу, — жизнь была бы именно такова…
— … пустынной и бесплодной равниной. Ни гор, ни долин, ничего достойного и полезного. Моя жизнь не будет такой.
Яннас помнила, как сама мечтала о пропастях и утесах, опасных водопадах и радугах. То были годы чудесных сумасбродств. Теперь же пчелы научили ее видеть тончайшую ткань мироздания, восхищаться малым.
— У меня тоже была цель, — сказала она. — Такая же дерзкая и возвышенная, как твоя.
— И что же случилось?
— Миру было на нее наплевать.
— Не надо винить мир. Ты сама сдалась и отступила.
Сдалась и отступила. Эти слова ударили по кровоточащей ране, которая так и не затянулась за все эти годы.
— Да, я сдалась! — Яннас точно откусила и сплюнула эти слова. — Потому что не смогла сделать себя тем, чем хотела.
— Я этому не верю.
— Разумеется! С какой стати верить мне только потому, что я прожила на свете вдвое больше твоего и вдвое больше видела?
Она выпрямилась, забросила мешок за плечо и зашагала прочь. За спиной зазвучали шаги — Рената не отставала. Яннас рывком обернулась к ней, вне себя от гнева и горечи.
— Доказать, доказать, доказать! — почти прокричала она. Вам, юнцам, только бы все доказывать, словно без этого невозможно твердо стоять двумя ногами на земле! Все вы стремитесь возвести себя на пьедестал, очертить круг и сказать: «Вот здесь начинаюсь я, а весь мир прекращает существовать. Это мой успех. Я — настоящий». А чертову миру нет до этого никакого чертова дела!
Она развернулась и пошла прочь, а мелкие камни хрустели под ее ногами. «Я просто циничная старуха, — подумала она. — Сухая и корявая, точно прошлогодний корень. Я — пугало на ее пути, и табличка на моей шее гласит: «Не иди этой дорогой».
Она не замечала, как цветы гнутся под ее стопами, но тут же выпрямляются, стоит ей пройти.
Когда облет пчел завершился благополучно, главные искусники меда собрались в шатре Мэгвин Гар, чтобы обсудить грядущее кочевье. Впервые на памяти Семьи Мэгвин поставила у шатра часовых, чтобы разговор не стал достоянием чужих ушей.
Все шестеро гостей были опытнейшими мастерами и представляли все сто три вещи, которые получаются из продукта пчелиных трудов: здесь был Брахм, изготовитель вин и ликеров, Богдан, отливавший свечи из сладко пахнущего воска, Забра, смешивавшая мыло, помады и лосьоны, а также Рима — она создавал снадобья и мази из целебных медов, собранных на растениях, которые усмиряют сердцебиение, разжижают густую кровь или очищают желудок. Был здесь и перегонщик Дубич Руд — он очищал, выделял и хранил сырой мед в своем обширном шатре, который пока еще почти пустовал, но скоро должен был стать вместилищем разнообразных видов меда, собранных на разных сортах цветов. Самой последней пришла Яннас и села в полумраке у самого полога.
Как то было в обычае, Мэгвин Гар подала гостям великолепный хмельной мед из добычи предыдущего кочевья. Гости расселись поудобнее, пригубили жидкое солнце в кубках и вспомнили мирные дни, когда был собран этот мед. Это было доброе кочевье, и когда они возвращались на запад, от дня к рассвету, то везли с собой большие фургоны, доверху загруженные медом и прочими продуктами. Теперь меда почти не было в фургонах — его заменили зерно, ткани и инструменты, которые Семья покупала по дороге в городах и усадьбах.
— Ах, видели бы вы мед, который мы собрали в моем третьем кочевье! — проговорил старый Брахм, точно опережая чье-то неуместное заявление, что, мол, прошлое кочевье было для Семьи наилучшим. — У нас его было полсотни фургонов, и каждая кадка — в два моих роста. Эх, и сладко же мы тогда жили!
Богдан, не желая, чтобы его опередили, начал вспоминать о своем любимом кочевье — рассказ, который все остальные слышали не меньше ста раз и знали наизусть все паузы и смешные места. Так что все смеялись, когда нужно, кроме Мэгвин, у которой был слишком озабоченный вид, и Яннас, которая вообще никогда не смеялась.
Воспоминания озаряли шатер куда ярче, чем свечи, и все ожидали, что Мэгвин снова наполнит их кубки, но вместо этого она сказала:
— Друзья мои, настроимся на серьезные размышления. Нам нужен такой мед, чтобы посрамить Ренату Облин и завладеть ее королевой.
— Негодная выскочка! — проворчала Забра. — Она знает о меде меньше, чем мой локоть.
— Может быть, и так, — отозвался Брахм, — но лучший мой подмастерье ушел с ней.
Это вызвало нескончаемую вереницу жалоб и обвинений. Похоже, лихорадка по имени Рената Облин заразила добрую половину молодых людей Семьи; другая половина все порывалась предлагать новые идеи, одну безумнее другой. Три девушки, достигшие возраста скитаний, по примеру Ренаты, отправились на поиски маток, как ни отговаривали их матери. У юношей в голове было одно — как бы отличиться и привлечь внимание Ренаты. Наконец Мэгвин нетерпеливо воздела руки: