ответил Найкосайя. — Масаи привязаны к своей земле. Мы — ничто без нее, а она — без нас. Это за нее мы всегда боролись, ее всегда защищали.
— Но теперь она больна, — сказал мальчик.
— А если я заболел бы, ты бы меня бросил? — спросил Найкосайя.
— Нет, отец.
— Так вот, так же, как ты не покинул бы меня в моей болезни, так и мы не покинем землю в ее скорби. Когда любишь что-то, когда это становится частью тебя самого, ты не бросишь это только потому, что оно заболело. Ты остаешься, и сражаешься даже упорнее, чтобы исцелить, чем когда сражался, чтобы завоевать.
— Но…
— Поверь мне, — сказал Найкосайя, — я когда-нибудь обманывал тебя?
— Нет, отец.
— Я не обманываю тебя и сейчас. Мы народ, избранный Энк-Аи. Мы живем на земле, которую Он нам дал. Разве не понятно, что мы должны остаться здесь, что мы должны исполнить завет Энк-Аи?
— Но я никогда больше не увижу своих друзей! — захныкал младший сын.
— Ты найдешь новых.
— Где? — заплакал ребенок. — Все ушли!
— Прекрати немедленно! — сухо прервал Найкосайя. — Масаи не плачут.
Мальчик продолжал всхлипывать, Найкосайя j взглянул на жену:
— Это твоя работа. Ты избаловала их.
Она не мигая посмотрела ему в глаза:
— Пятилетним мальчикам позволено плакать.
— Но не масаям, — ответил он.
— Ну что ж, тогда он больше не масай, и у тебя нет основания, чтобы запретить ему идти со мной.
— Я тоже хочу уйти! — сказал восьмилетний и внезапно тоже скривился и заплакал.
Томас Найкосайя посмотрел на жену и детей — действительно посмотрел на них — и понял, что совсем не знал их. Эта женщина не та тихая домохозяйка, воспитанная в традициях его народа, на которой он женился девять лет назад. Эти мягкотелые всхлипывающие мальчики — не наследники Лейо и Нелиона.
Найкосайя подошел к двери и отворил ее.
— Идите в новый мир с остальными черными европейцами, — прорычал он.
— Ты пойдешь с нами? — спросил старший сын.
Найкосайя повернулся к жене.
— Я развожусь с тобой, — холодно объявил он. — Между нами все кончено.
Он прошел мимо сыновей:
— Я отказываюсь от вас. Я больше не ваш отец, а вы больше не мои сыновья. Теперь идите!
Жена надела на сыновей защитные костюмы и маски, потом оделась сама:
— Я пришлю до утра кого-нибудь забрать мои вещи.
— Я убью любого, кто вступит в мои владения.
Она посмотрела на него взглядом, полным ненависти. Потом взяла детей за руки и вывела их из дома, вниз по длинной дороге, в конце которой их ждал корабль.
Несколько минут он мерял шагами дом, его трясло от ярости. Наконец, он подошел к шкафу, надел защитный костюм и маску, вытащил винтовку и через воздушный шлюз вышел на крыльцо. Видимость была неважная, как всегда, и он вышел на дорогу посмотреть, не идет ли кто к дому.
Ни малейшего движения. Найкосайя был почти разочарован. Он намеревался показать, как масай защищает то, что ему принадлежит.
Но внезапно он понял, что масай не так защищает свою собственность. Найкосайя подошел к краю ущелья, открыл затвор и один за другим выбросил все патроны. Потом, размахнувшись, закинул вслед за ними винтовку. Следующим пошел защитный костюм, потом маска и, наконец, одежда и ботинки.
Он вернулся в дом и вытащил особый сундук, в котором хранились все памятные вещи. В нем Найкосайя нашел то, что искал: простой кусок красной ткани. Он закрепил его на плече.
Потом он пошел в ванную и покопался в косметике жены. Почти полчаса ушло, чтобы подобрать нужное сочетание, но когда он вышел, его волосы были красными, как будто их смазали глиной.
Он остановился около камина и снял висящее над ним копье. Семейное предание гласило, что это копье когда-то держал сам Нелион; Найкосайя не очень этому верил, но это было настоящее копье масая, окровавленное за века во многих битвах и охотах.
Найкосайя вышел и остановился перед домом — своей маньятта[5]. Он покрепче расставил босые ноги на изувеченной земле, воткнул тупой конец копья рядом с правой стопой и в напряжении замер. Кто бы ни пришел этой дорогой — банда черных европейцев, чтобы ограбить его, лев из далекой истории, отряд нанди или лумбва, чтобы убить кровного врага, он будет готов к встрече.
На следующее утро сразу после восхода они вернулись, надеясь убедить его эмигрировать на Новую Килиманджаро. Последний масай, с разорвавшимися от загрязнения легкими, лежал вперившись мертвыми глазами через бескрайнюю саванну во врага, которого мог видеть только он.
Я освободил патрон, сила почти оставила меня, эмоции иссякли.
Значит, вот как для Человека все окончилось на Земле, наверное, меньше чем в миле от того места, где все началось. Так смело и так глупо, так нравственно и так дико. Я надеялся, что последний артефакт составит последний кусочек головоломки, но вместо этого он только сделал более загадочной тайну этой противоречивой и поразительной расы.
Нет ничего, что не было им не по плечу! Похоже, что в тот день, когда первый первобытный человек поднял голову и увидел звезды, мирные и свободные дни Галактики были сочтены. И все же, они принесли на звезды не только свои страсти, ненависть, страхи, но и свои технологии, медицину, своих героев, — не одних лишь злодеев. Большинство рас Галактики Создатель рисовал пастельными тонами; Человека — контрастными.
Я должен был многое обдумать, когда удалился к себе, чтобы освежить силы. Не знаю, как долго лежал я, сонный и недвижимый, обретая вновь энергию, но должно быть долго, потому что прошла ночь, прежде чем я почувствовал, что готов присоединиться к остальным.
Подойдя к центру лагеря, я услышал крики, доносящиеся со стороны ущелья, и мгновение спустя появился Культуролог; на заднем сидении его воздушного мотоцикла покачивалась большая сумка.
— Что ты нашел? — спросил Беллидор, и я вдруг вспомнил, что пропала Экзобиолог.
— Я даже боюсь предположить, — ответил Культуролог и положил сумку на стол.
Все члены экспедиции собрались вокруг, и он начал вынимать содержимое: залитый кровью и покореженный коммуникатор, разодранный тент, которым Экзобиолог обычно защищала голову от лучей солнца, оторванный кусок одежды, и, наконец, одну ярко-белую кость.
Стоило лишь выложить на стол кость, Мистик начала пронзительно кричать. Мы просто оцепенели, не столько от неожиданности, сколько от того, что впервые с тех пор, как она присоединилась к экспедиции, она проявила признаки жизни. Мистик продолжала смотреть на кость и вопить, и в конце концов, прежде, чем мы успели расспросить ее или убрать кость с ее глаз, она потеряла сознание.
— Похоже, что нет причин сомневаться в том, что произошло, — сообщил Беллидор. — Существа схватили Экзобиолога где-то по дороге в ущелье и убили ее.
— Возможно они…
— …и съели ее… — добавили Близнецы.
— Я рад, что сегодня мы улетаем, — продолжал Беллидор. — Даже после всех этих тысячелетий дух Человека продолжает уничтожать и разрушать этот мир. Эти неуклюжие существа, вероятно, не могут быть хищниками: на Земле для них не осталось пищи. Но когда им представилась возможность, они напали на Экзобиолога ради мяса. У меня нехорошее предчувствие, что если мы здесь задержимся, мы тоже можем стать жертвами диких наследников этого мира.
Мистик пришла в сознание и вновь принялась надрывно кричать, Близнецы вежливо проводили ее в палатку, где дали ей успокоительное.
— Я думаю, что надо все зафиксировать официально, — сказал Беллидор. Он повернулся к Историку. — Вы не могли бы исследовать кость аппаратурой, чтобы мы были уверены, что это останки Экзобиолога?
Историк с ужасом посмотрел на находку:
— Она была моим другом! Я не могу исследовать это, точно обычный артефакт.
— Но мы должны убедиться, — настаивал Беллидор. — Ведь если она не принадлежит Экзобиологу, значит, есть шанс, хоть и крошечный, что наш товарищ все еще жива.
Историк неуверенно потянулся к кости, но затем резко от-. дернул руку:
— Я не могу!
Наконец Беллидор повернулся ко мне:
— Тот, Кто Наблюдает, у тебя есть силы исследовать кость?
— Да, — ответил я.
Они все вышли, чтобы освободить мне комнату, я позволил телу растечься над костью и поглотить ее. Я исследовал ее историю, эмоциональный осадок и сделал заключение:
— Экзобиолог.
— Как хоронят по обычаям ее расы? — спросил Беллидор.
— Кремируют, — сказал Культуролог.
— Что ж, тогда мы зажжем костер и превратим в пепел останки нашего друга, и каждый помолится о том, чтобы ее душа спокойно ушла по Вечному Пути.
Так мы и сделали.
Позже в тот же день пришел корабль и забрал нас с планеты, и только сейчас, свободный от ее губительного влияния, я могу восстановить то, что узнал в то последнее утро.
Я солгал Беллидору — как и всем остальным — потому что, сделав открытие, я тотчас понял, что моя первейшая обязанность — как можно быстрее забрать всех с Земли. Скажи я им правду, один из них, а может и несколько, остались бы, потому что они ученые, ученые с пытливым, исследовательским умом, и мне бы никогда не удалось убедить их, что пытливый, исследовательский ум никак не сочетается с тем, что я обнаружил в седьмом и последнем своем обозрении ущелья Олдувай.
Кость не принадлежала Экзобиологу. Историк, или даже Морито, поняли бы это, но они были слишком потрясены, чтобы исследовать находку. Это была большая берцовая кость Человека.
Человек вымер по крайней мере за пять тысячелетий до того, как мы, граждане Галактики, пришли на его родную планету, чтобы попытаться понять его. Но те неуклюжие, странные ночные создания, которых, казалось, так привлекал наш лагерь, и представляли собой то, во что превратился Человек. Даже загрязнение и радиация, которые он сеял по своей родной планете, не смогли уничтожить его. Они просто изменили Человека до неузнаваемости.