— Убирайся.
— Нет, погодите, — мысленно воззвала она к ним. — Я не могу этого вынести. Почему я здесь? Что же это было… что-то ужасное. Чума. Да, вот именно. Вы должны помочь стрибам. Я пришла, чтобы умолять вас об этом. Вы должны…
— Ну что ж, если ты не уберешься…
И внезапно она вновь очутилась в лесу. Воспоминание о городе Тили было сверкающим пузырьком, падающим в необъятный океан темноты. Все, что ей удалось постичь, или узнать, или почти узнать, или… пузырек лопнул. Все.
— Криб, — позвала она.
Криб откликнулся. Сестра Мэри слышала, как он продирается сквозь ветки. Она еще раз окликнула его и вскоре он оказался рядом с ней.
Он указал на небо: яркий свет, казалось, удалялся прочь.
— Тили убрали свой город от тебя, сестра Мэри. Тили ушли.
Свет погас.
— Не плачь, сестра Мэри, — сказал Криб. И сестра Мэри поняла, что опять плачет.
— Я ничего не могу вспомнить, — сказала она.
Чума свирепствовала среди стрибов, косила их, предварительно натешившись вдоволь их мучениями. Тут мало что можно было сделать, но сестра Мэри делала, что могла.
Странно, но к Родриксу, похоже, вернулось присутствие духа и теперь он проводил почти все время, помогая остальным в изоляторе. Наверное, не сумел получить патент на свое изобретение, злорадно подумала сестра Мэри, не забыв прибавить «Господи, прости меня».
Каждое утро она собирала персонал, но они ведь и так все делали, что могли. Ей нужно было лишь втянуть их в работу, а там все шло само собой. А она работала в городе. Она и Криб.
За все эти дни она так устала, что потеряла всякое представление о времени, позабыла все о Тили, Земле и даже вере. Все казалось ей отдаленным и нереальным, кроме их с Крибом ежедневных трудов, попыток облегчить боль и смягчить приход смерти. Однажды, после того, как им выпал особенно тяжелый день, она сказала Крибу:
— Компьютер что-то уже нащупал. Напомни мне завтра поговорить с Родриксом, Криб. С утра пораньше.
Криб сказал:
— Завтра я не смогу работать с тобой, сестра Мэри.
— Но ты должен, Криб. Ты же не можешь бросить меня сейчас. Бога ради.
— Мне очень жаль, сестра Мэри. Но у меня чума. Я болен.
Я должен умереть.
И он умер. Когда его везли на кладбище, сестра Мэри сидела в повозке и говорила с корзиной, в которой лежало его тело. Она больше не обращала внимания на запах. Вообще ни на что не обращала внимания.
— Я и сама, кажется, уже на пределе, Криб. — сказала она, — как Родрикс. Только я уже окончательно сорвалась и падаю теперь в безграничный океан тьмы. Потому что мне уже все безразлично: чума, стрибы, Бог. Я просто слишком устала. Понимаешь, Криб?
— А ты, — спросила она возчика, — ты понимаешь?
— Мне все равно, — ответил он.
— Вот именно, — хрипло рассмеялась она, — я, наконец-то, становлюсь стрибом. Жаль, что ты не дожил до этого, Криб.
Но лишь когда они добрались до кладбища, она уяснила истинные масштабы чумы: целое огромное поле, сплошь заставленное нагроможденными друг на друга соломенными корзинами; невероятное, непредставимое зловоние.
— Нет, я не еду с вами, я хочу немножко побыть здесь со своим другом, — сказала она возчику. Он без выражения уставился на нее.
— Я знаю, — сказала она. — тебе все равно.
И весь день она просидела рядом с корзиной, в которой лежал Криб. Говорила с ней. Сама себе отвечала. Галлюцинировала. Болтала, точно лунатик, сама с собой, с Кривом.
Уже ближе к концу дня, когда небо померкло, корзина начала светиться. Сестра Мэри отступила на шаг, бормоча и крестясь.
— О Господи, это на самом деле? Пожалуйста, скажи мне; я уже не понимаю, что происходит на самом деле, а что нет.
Корзина распалась надвое и из нее медленно, плавно возникло маленькое сияющее существо.
— Криб, — спросила она.
— Больше не Криб, — ответил ей Тили по-английски.
— Чума, — прошептала сестра Мэри. — Когда стриб умирает, он становится…
Тили указал на кладбище, сплошь заставленное корзинами с мертвыми стрибами.
— Пустые, — сказал он. — Лишь одно семечко из тысячи становится деревом, лишь один стриб из миллиона становится Тили.
Сестра Мэри дико затрясла головой.
— Нет-нет, мне очень жаль, но я не могу принять это, не могу согласиться. Как же так — все эти смерти ради одного Тили?
— Это всего лишь стрибы, — ответило оно, — мне нужно идти.
— Куда же ты уходишь? Что же ты теперь будешь делать, Криб? Прости, да, я знаю, ты больше не Криб, ведь так?
— Я ухожу, чтобы быть Тили.
— Не ответишь ли мне на один вопрос, Криб? — прости — Тили? Ну пожалуйста!
— А зачем Тили с тобой разговаривать? Ты для Тили все равно, что для человека — мошка.
— Но ведь симпатичная мошка, верно, Криб? Прости, не Криб. Не ответишь ли всего на один вопрос, Криб? Ради старой памяти, из прихоти, почему угодно. Не скажешь ли ты мне теперь, когда ты стал этим самым Тили, теперь, когда все эти жизни выброшены на свалку просто ради того, чтобы ты мог заняться тем, что там делают Тили, теперь, когда ты всеведущ, не скажешь ли ты мне… — горло у нее перехватило. — Бог существует?
— То, что ты полагаешь Богом, не существует, — сказал Тили, — а впрочем, то, что ты полагаешь не-Богом, тоже не существует.
И он взял да исчез, оставив сестру Мэри наедине со своими мыслями. Которые тоже не были реальны. Потому что вновь ей показалось, что она вот-вот ухватит что-то, но оно опять исчезло. Должно быть, отправилось в Тили-таун, сказала она себе. Где бы он ни был, или, вернее, что бы он ни был. Или, может, даже, каким бы он ни был. Не удивительно, что я не могла понять ответов — я даже не могу правильно задать вопросы. Но, полагаю, я тут уже достаточно пробыла. Полагаю, мне пора двигаться обратно в город, потому что там меня ждет работа. Может, работа и есть ответ. На тот вопрос, который я так и не смогла задать.
И, шагая назад, в город, она думала: может, я все-таки выкарабкаюсь. Как Родрикс. Неведомо как, даже не сознавая того. Мы, люди, уж точно никакие, черт нас побери, не Тили. Но нас трудно сломить. Мы удивляем даже самих себя.
Может, со мной все в порядке. Я была на краю, а теперь возвращаюсь назад. Может, я стала чуточку сильнее, чем раньше. И может, этим я обязана Крибу. Или тому Тили, который был Крибом. Может, и он обо мне знает. О том, что я сейчас думаю. И, в порыве интуитивного озарения, она каким-то образом поняла, что так оно и есть. Что он знает. Что она ему не безразлична. Как может быть не безразлична симпатичная мошка.
А потом, может быть, Тили способны больше тревожиться о судьбе симпатичной мошки, чем люди — о чем бы то ни было.
Она еще немного прошла, прежде, чем улыбнулась и мягко произнесла вслух:
— А может, и нет.
Бонита КейлПрибежище Энни[5]
Со времени появления Бониты Кейл на страницах F&F в июне 1992 года ее произведения нарасхват. О себе она пишет, что она, «как и все обыкновенные люди, — средних лет, среднего класса и живет в обычном городе Кливленде».
Но обыкновенный ум не выдумает историю Энни. Это особенная история, которая, как говорит Бонита, является «научной фантастикой для героини рассказа».
В церковном подвале было тепло и пахло чесноком. Длинные столы еще больше вытягивали комнату; дети с визгом бегали вдоль рядов; старая дама, чем-то похожая на его бабушку, сидела за отдельным столом и принимала у людей деньги.
Зив Матузек прислонил стул к столу, чтобы сохранить место, и стал в очередь. Впереди, через шепот старушек и хныканье детей, послышался женский голос: «Привет, шеф Джио!». Зив увидел, как человек, раздававший спагетти-соус, поднял ясный взгляд от ковша и улыбнулся кому-то в розовом свитере.
— Привет, Энни! Рад видеть свою лучшую клиентку!
— Ага! Я обожаю спагетти, шеф Джио!
— Знаю, что любишь, Энни, — повар улыбнулся ей, как улыбаются забавному ребенку.
Пройдя очередь, Зив увидел, что его место занято. В другой ситуации, подумал он, я бы поскандалил, или, по крайней мере, презрительно посмотрел бы на наглеца. Теперь же Зив занял первое попавшееся свободное место, поставил поднос на холодную поверхность стола из искусственного камня, бросив рюкзак на пол. Усевшись на складной стул, он ударился локтем о стальную подпорку.
Кто-то напротив хихикнул — это была та девушка в розовом свитере.
— Это не хорошее место, — заговорщицки сказала она. — Никто не садится рядом с этими столбами. Вот хорошее место, видишь? Я всегда занимаю хорошее место.
Ей было не меньше двадцати, а вела она себя как ребенок. Прямые каштановые волосы, бледная кожа — обычная девушка, только в выражении ее лица было что-то странное.
— Я прихожу сюда каждую пятницу, — сказала она, нарезая спагетти вилкой на коротенькие кусочки.
Разговаривать с незнакомцем было так интересно! Энни не могла поверить своему везению.
— Я прихожу сюда каждую пятницу, — повторила она.
Посмотрев в тарелку, чтобы убедиться, что все спагетти прорезаны, она осторожно поднесла ко рту вилку.
Человек напротив что-то пробурчал, накручивая спагетти на свою вилку. И соус не капал на его рубашку. Может быть, если она потренируется, то тоже научится есть спагетти таким способом. В группе говорили, что если тренироваться, можно научиться практически всему.
— Знаешь, что я делаю?
Он вздохнул.
— Нет. Что ты делаешь?
— Я работаю!
— На самом деле?
— Да-да. Я Растительница.
— Чего? — сказал он, чуть не поперхнувшись кофе.
— Растительница. Я обхожу все растения в большом здании — поливаю и снимаю мертвые листья, — она нашла свою карточку и протянула ему. — Видишь?
— Растители, — громко читал он. — Специализация по оформлению офисов, потом прочитал вписанное рукой, — Энни Боулз. Это ты, так?
— Это я, — она положила карточку в свою красную сумочку. — Утром я иду на автобус, а потом нас развозят по офисам. Я хожу по понедельникам, вторникам, четвергам и пят