Луи и Панкрас начинают спуск в Энгарвен и Гюстен вместе с ними, так как оставил свою машину внизу, на дороге в Коарав. Прежде чем уйти, он последний раз машет Катен рукой на прощание, затем начинает спуск по тропе. Комиссар и священник пытаются завязать беседу, возможно для того, чтобы оправдать себя, но Гюстен не хочет играть роль дарующего прощение исповедника и отмалчивается. Трое мужчин доходят наконец до Энгарвена и строительной площадки. Вереницы грузовиков перевозят каменные глыбы, вырезанные бульдозерами из горы. Дорога, спускающаяся с Рокка-Спарвьера, вьётся вдоль образовавшейся при строительных работах стены из камней и грунта. Луи и Панкрас останавливаются на минуту, чтобы посмотреть, но Гюстен прощается с ними и направляется к машине, припаркованной у въезда на стройплощадку. Он уже собирается открыть дверцу, когда слышит позади себя адский грохот. Обернувшись, он видит рухнувшую стену. Вместо тропы на том месте, где только что стояли два брата, видна лишь огромная груда камней!
Вскорости после возвращения в Ниццу, Гюстен читает в газете, что Катен покинула Рокка-Спарвьера, а некоторое время спустя в долине Тинеи был совершен новый теракт.
«Гора пугает печальных служителей Бога и Злата.
Это последнее прибежище покорённого народа.
Это вечный оплот свободы.
Это надёжный приют революционера,
бегущего от городской полиции».
Ж. Л. Совэго[65]
Я закончил чтение документа. Не могу понять, ни почему эта Катен подкладывала бомбы в порт, ни почему Гюстен мог чувствовать себя на Рокка лучше, чем в красивом супермаркете. Но в конце концов, каждому вольно думать, что ему нравится! К счастью, сейчас уже не существует стрекоз, ибо я слышал, что они испускают невыносимые звуки. Ещё я не могу понять, чем эти двое могли занять время в подобном одиночестве. Конечно, это может доставить удовольствие — остаться одному раз в год, но не более, чем на два или три часа! Мне также показалось, что Гюстен не любит автотрассы. Но в те времена нельзя было без них обойтись, ибо автоптеры еще не существовали. В наши дни порт для прогулочных судов тянется от Ментона до Канн и на это стоит посмотреть! Люди спокойно остаются на своих судах и при этом не рискуют погибнуть, утонув. Вся эта история с Катен и Гюстеном вообще лишена какого бы то ни было смысла. Но я всё говорю и говорю, а уже становится поздно. Мой автоптер остался на терассе последним. Остальные посетители уже улетели. Небо покрылось тучами, но с автопилотом это не представляет никакой опасности. Всё же я думаю, что мой автоптер недостаточно быстрый. Надо будет поменять его на будущий год. Как подумаю об этой истории! Эпизод из жизни умалишённых! Знал бы — не стал бы читать!
И всё же они могли бы оставить руины на месте, хотя бы для того, чтобы показать, как плохо жилось раньше.
Двадцать световых лет спустя
Рудольфе АнайяБлагослови меня, Ультима[66]
Десятая
Пришло лето и обожгло меня до смуглоты своею силой, а равнина и река наполнили своей красотой. Рассказ о золотом карпе продолжал тревожить мой сон. Я пошел к дому Самюэля, но его уже сдали жильцам. Соседка, старая дама, сказала мне, что Самюэль с отцом нанялись пасти овец до конца лета. Единственным путем к золотому карпу для меня оставался Сико, и потому я каждый день уходил рыбачить к реке, смотрел и ждал.
Эндрю целыми днями работал, так что я виделся с ним Нечасто, но все же было славно сознавать, что он опять дома. Леон с Джином писали редко. Мы с Ультимой каждое утро работали в саду, отвоевывая у льяносов добрую землю для посева. Говорили мы мало, но нас связывало много общего. Вечерами я бродил у реки или в раскаленных холмах льяносов.
Отец горевал — оттого, что сыновья покинули его, и пил больше. Мать тоже была несчастна. Оттого, что один из ее братьев, мой дядя Лукас, хворал. Я слышал — шептались ночами, что дядю околдовали, что ведьма навела на него порчу. Он проболел всю зиму и не поправился с началом весны. Теперь же он лежал на смертном одре.
Мои другие дядья перепробовали все, чтобы излечить младшего брата. Но доктор в городке и еще более важный доктор из Лас Вегаса были бессильны его исцелить. Просили даже священника из Эль Пуэрто применить изгоняющую молитву от порчи, и та не подействовала. Воистину, ведьмин умысел медленно убивал моего дядю!
Я слышал, — в ночи говорили, думая, что я сплю, — будто мой дядя подсмотрел сборище ведьм, творивших злобную пляску в честь Дьявола, оттого-то и был он проклят. В конце концов, решено было искать помощи целительницы, и пришли просить об этом Ультиму.
Стояло прекрасное утро, раскрывались цветы юкки, распевали пересмешники на холме, когда подъехал дядя Педро. Я выбежал навстречу.
— Антонио, — он потряс мою руку и обнял, как обычно.
— Buenos dias le de Dios, tio[67], - ответил я. — Мы вошли в дом, где его приветствовали мать с Ультимой.
— Как там мой папа? — спросила мать, наливая ему кофе. Дядя Педро приехал просить помощи у Ультимы, и все знали это, но обычай есть обычай, и его нужно было соблюсти.
— Он здоров и шлет приветы, — сказал дядя, поглядев на Ультиму.
— А мой брат Лукас?
— Ай, — пожал плечами в отчаянии дядя, — ему куда как хуже с тех пор, как ты его видела. Мы стоим у самого края, и не знаем уж, что и делать…
— Бедный братец Лукас! — вскричала мать, — И надо же чтоб такое случилось с младшеньким! Он такой мастер, и никто лучше не умеет прививать деревья! — Оба вздохнули. Обращались ли к людям сведущим? — спросила она.
— Даже возили к главному доктору в Лас Вегас, и все без толку! — сказал дядя.
— Ходили ли к священнику? — спросила мать.
— Священник приходил, благословил дом, но ты же знаешь нашего, из Эль Пуэрто — он не станет мериться силой с этими ведьмами! Вот и сейчас решил остаться в стороне.
Дядя говорил так, будто знал, что за ведьмы навели порчу на Лукаса. Я тоже подивился — отчего же это священник не выступит против ведовства? С ним — дар Божий, святая Дева, на его стороне и все святые матери-церкви.
— Неужто же никого нет, к кому мы могли бы обратиться! — вскричала мать. Она и дядя взглянули на Ультиму, которая молчала, слушая их разговор. Теперь она встала лицом к дяде.
— Ах, Педро Луна, ты сидишь здесь, словно старуха, теряя за разговорами бесценное время…
— Ты пойдешь? — торжествуя, улыбнулся он.
— Слава Господу! — вскричала мать. Бросившись к Ультиме, она обняла ее.
— Я пойду — с одним условием, — предупредила Ультима, подняв палец. Блеск ясных глаз приковал их к месту. — Вы должны понять, что когда кто-то, будь то ведьма или целительница, священник либо грешник, вмешивается в судьбу человека, порой приводится в действие цепь событий, над которой никто не имеет полной власти. Вам придется добровольно взять на себя эту ответственность.
Дядя поглядел на мать. Насущной их задачей было вырвать Лукаса из зева Смерти, и ради этого они готовы были взять на себя любую ответственность.
— Я возьму эту ответственность от имени своих братьев, — с расстановкой промолвил дядя Педро.
— А я принимаю твою помощь от имени своей семьи, — добавила мать.
— Хорошо, — кивнула Ультима. — Я пойду и исцелю твоего брата. — Она вышла из кухни, чтобы приготовить нужные травы и мази. Проходя мимо меня, прошептала: — Готовься, Хуан…
Я не понял. Хуан было мое отчество, но им никогда не пользовались.
— Славься, Пречистая Дева, — проговорила мать, тяжело опустившись на стул. — Она исцелит Лукаса.
— Порча глубока и сильна, — задумчиво сказал дядя.
— Ультима сильнее, — говорила мать. — Видела я, как творила она чудеса. Она обучалась у величайшего целителя всех времен, летающего человека из Лас Пастурас…
— Так, — кивнул дядя. — Даже он признавал великую силу старца из Лас Пастурас.
— Но скажи мне, кто наложил злое проклятье? — спросила мать.
— То были дочки Тенорио, — ответил дядя.
— A-а, эти злобные ведьмы, — мать перекрестилась, а я повторил ее жест. Опрометчиво было упоминать имена ведьм, не отведя зла с помощью святого креста.
— Да, Лукас рассказал папе эту историю, после того, как занемог, но только теперь, когда нам пришлось прибегнуть к помощи целительницы, отец поведал эту историю нам. То было в недобрый месяц февраль; Лукас переправился через реку в поисках потерявшихся дойных коров. По дороге он повстречал Мануэлито, сынка Альфредо, ну, того, что женился на хромоножке. Ну, как бы там ни было, Мануэлито рассказал ему, что видел коров, вблизи излучины, где тополя сходятся в непроходимые заросли, — неладное место.
Мать снова перекрестилась.
— Мануэлито сказал, что попытался вернуть коров, но они уже подошли туда слишком близко, и он испугался. Он попытался предупредить Лукаса, чтобы тот держался подальше оттуда. Темнело, и в воздухе веяло чем-то недобрым, кричали в свете рогатого месяца совы…
— Ai, Dios mio! — воскликнула мать.
— Но Лукас не послушал предупреждения Мануэлито подождать до утра. Кроме папы, Мануэлито был последним, с кем говорил Лукас. Ах, этот Лукас! Такой твердолобый, такой дерзкий — он пришпорил лошадь, да и въехал прямо в заросли… — Он подождал, пока мать добавит ему еще кофе.
— Я все еще помню, что детьми мы следили за тем, как пляшут в том самом месте зловещие огоньки, — сказала мать.
— Да, — согласился дядя. — И как раз их-то Лукас и наблюдал той ночью, только он не сидел за рекой, как мы. Он спешился и подкрался к поляне, где они виднелись. Он приблизился, и увидел, что то был не обычный огонь, а пляска ведьм. Они мелькали среди деревьев, но пламя их не жгло сухих веток…
— О, Пресвятая Дева! — воскликнула мать.