— Пей, Лукас, — убеждала она его, а когда он стиснул зубы, она разжала их и заставила его выпить зелье Болезненный вой заполнил комнату. Он был ужасным, но в конце концов нам удалось влить лекарство до конца. Потом Ультима накрыла его, потому что он начал потеть и дрожать одновременно. В глазах стояла тоска, как у загнанного зверя. Наконец веки опустились, и усталость погрузила его в сон.
— Так, — сказала Ультима, — мы начали наше исцеление. — Она обернулась, поглядела на меня, и я увидел, насколько она устала. — Ты голоден? — улыбнулась она.
— Нет, — ответил я. Хотя я не ел с утра, происшедшие события заставили меня позабыть о еде.
— И все же нам лучше поесть, — сказала она, — это может оказаться последней трапезой на несколько дней вперед. Они взяли свежесрезанные волосы, заклятье очень сильное, а сил у него уже немного. Разложи-ка там одеяла и устраивайся на ночь, пока я сготовлю нам немного атоле.
Я разложил одеяла поближе к стене рядом с печкой, пока Ультима готовила еду. Дед принес сахара, сливок, два батона свежего хлеба, и мы славно поели.
— Хорошо, — сказал я. Поглядел на дядю. Он мирно спал. Лихорадка длилась недолго.
— Много полезного в сине-черной кукурузной муке[76], - улыбнулась она. — Индейцы считают ее священной, — и почему бы нет? В день, когда мы накормим Лукаса миской атоле, он будет здоров. Разве это не святость?
Я согласился.
— Сколько это займет времени? — спросил я.
— День-два…
— Когда мы были в баре Тенорио, ты его не боялась. А здесь — ты не страшилась войти туда, где поселилась смерть…
— А ты боишься? — в свою очередь спросила она, оставила миску в сторону и заглянула мне в глаза.
— Нет, — сказал я.
— Почему?
— Не знаю, — сказал я.
— Я скажу тебе, почему, — улыбнулась она. — Потому, что добро всегда сильнее зла. Всегда помни об этом, Антонио Малейшая доля добра способна выстоять против всего зла на свете, и победить. Не нужно бояться таких людей, как Тенорио.
Я кивнул.
— А его дочерей?
— Это женщины слишком безобразные, чтобы ублажить мужчин, — ответила она, — и вот они проводят свое время за чтением Черной Книги и творя злые дела бедным, доверчивым людям. Вместо того, чтобы трудиться, они служат свои черные мессы и пляшут в честь Дьявола во тьме речной. Но они — недоучки, Антонио. — Ультима медленно покачала головой — их силе не совладать с доброй силой целительницы-курандеры. Не пройдет и нескольких дней, как они пожалеют, что отдали души дьяволу…
Снаружи раздался вой голодных койотов. Смех их звучав прямо под оконцем комнатки. Их когти скребли по саманные стенам домика. Я задрожал. Поглядел в тревоге на Ультиму, но та подняла руку, призывая слушать. Мы ждали, вслушиваясь в вой ветра да царапанье когтей и лай стаи.
И тут я услышал ее. То был крик совы Ультимы. «У-у-у-ху-у», — вскричала она, перекрывая вой ветра и, упав сверху обрушилась на койотов. Ее острые когти нашли цель, ибо злобный смех койотов сменился болезненным воплем.
Ультима засмеялась. «О-о, эти девицы Трементина. Завтра окажутся все в синяках да царапинах, — сказала она. — Но у меня впереди много дела», — заговорила она про себя. Поплотнее укрыла меня одеялами, а потом зажгла еще курений. Я устроился у стены, чтобы видеть все, что она станет делать. И хотя устал, но уснуть не мог.
Сила докторов и власть церкви на смогли излечить моего дядю. Теперь все зависело от волшебства Ультимы. Возможно ли, чтобы было больше чуда у Ультимы, чем у священника?
Веки налились тяжестью, но до конца не смыкались. Вместо сна я провалился в глубокое оцепенение. Взгляд мой застыл на дяде, и я не мог уже оторвать его. Я понимал, что творилось в комнате, но чувства были мне не подвластны. Вместо этого я оставался в каком-то сне наяву.
Я видел, как Ультима приготовила снадобье для дяди, а когда она заставила больного проглотить его, и лицо бедняги отразило боль, она отозвалась в моем теле. Я почти чувствовал во рту маслянистую горячую жидкость. Я наблюдал его судороги, но и мое тело было охвачено болезненными спазмами. Я почувствовал, что весь мокрый от пота, и попытался позвать Ультиму, но голоса не было. Я пробовал подняться, но не мог сдвинуться с места. Страдал от приступов боли, которые сотрясали дядю, и они перемежались ощущениями подъема и силы. Едва боль стихала, словно волна энергии проносилась сквозь тело. И все же я не мог двинуться. И не мог отвести глаз от своего дяди. Мы с ним словно проходили одно и то же исцеление, но я не в состоянии был объяснить этого. Я попытался молиться, но слова не шли на ум, и оставалась только неразрывная связь с дядей. Он лежал на другой стороне комнаты, но тела наши словно бы были нераздельны. Мы слились друг с другом, и объединились в общей борьбе с внутренним злом, что билось, пытаясь отразить волшебство Ультимы.
Время перестало существовать. Ультима входила и уходила. Стоны ветра и крики зверей снаружи смешивались с дымом курений и ароматом сосновых дров, пылавших в печи. Один раз Ультимы не было долго. Я слышал, как пела снаружи сова, и слышал шум ее крыл. Я увидел ее мудрый лик и хлопающие крылья в окне — и тут Ультима оказалась рядом. Ноги ее были мокры от глинистой почвы долины.
— Сова, — только и смог я вымолвить.
— Все хорошо, — ответила Ультима. Она коснулась моего лба, и ужасное напряжение, владевшее мной, казалось, спало с моих плеч. «Лихорадки нет, — прошептала она, — ты крепок. Кровь Луна густа в тебе…»
Ее рука несла прохладу, как воздух летней ночи.
Дядя простонал и заворочался на постели.
— Славно, — промолвила Ультима, — мы одолели духа смерти, теперь осталось только заставить больного извергнуть злого духа…
Она пошла к печке и приготовила новое лекарство. Это не пахло так, как первое, но было более едким. Я видел, как она добавляла новые масла, которых не брала прежде. Видел и то, что некоторые корешки были только что из земли. И впервые она стала как будто петь молитвы, а не бормотать их.
Окончив смешивать травы, она дала небольшой посудине настояться на печи, затем достала из своей черной сумки большой кусок свежей черной глины. Прикрутила керосиновую лампу и зажгла свечу. Затем сидя при ее свете, стала напевать, разминая мокрую глину. Она разделила ее на три части и тщательно обработала каждую. Когда она закончила, я увидел, что она изготовила трех кукол. Они были как живые, но я не помнил, чтоб они походили на кого-либо из моих знакомых. Затем она взяла теплого растаявшего воска со свечки и покрыла им кукол так, что те сделались телесного цвета. Когда они затвердели, она одела всех в кусочки ткани, которые достала из черной сумки.
Покончив с этим, она поставила кукол при свете мерцающей свечи, и я увидел трех женщин. Тогда Ультима обратилась к ним:
Вы сотворили зло, — пела она, -
Но добро сильнее зла,
А что вы хотели начать, прикончит вас…
Подняв троих кукол, она поднесла их к устам моего хворого дяди, и когда он дохнул на них, они словно стали извиваться в ее руках.
Я задрожал, увидев, как оживает глина.
Затем она взяла три булавки и, погрузив их в новое снадобье, воткнула булавку в каждую из кукол. Потом убрала их прочь. Остаток снадобья она заставила выпить моего дядю. Должно быть, оно было очень сильным, потому что тот кричал, когда она заставляла его глотать. Сильный запах наполнил комнату, и даже я ощутил внутри жгучую жидкость.
После этого я смог отдохнуть. Веки сомкнулись. Мышцы расслабились, и я соскользнул из сидячего положения, завернулся в одеяла. Я почувствовал, как нежные руки Ультимы укрывают меня — и больше ничего. Я заснул, и снов не было.
Проснувшись, я почувствовал себя очень слабым и голодным.
— Ультима, — позвал я. Она подошла ко мне и помогла сесть.
— Ay, mi Antonito, — дразнясь, сказала она. — Что ты за соня! Как ты чувствуешь себя?
— Проголодался, — сказал я слабо.
— Вот тебе миска свежего атоле, — усмехнулась она. Вымыла мне руки и лицо влажной тряпкой, а затем принесла тазик, чтоб я помочился, пока она заканчивала готовить горячую кашу Резкий запах темно-желтой мочи смешался с ароматом атоле Снова опускаясь на кровать, я почувствовал себя лучше.
— Как мой дядя Лукас? — спросил я. Он, казалось, мирно спал. Прежде его дыхания не было видно, а теперь грудь вздымалась ритмами жизни, и в лице пропала бледность.
— Он поправится, — сказала Ультима. Протянула мне миску сине-черного атоле. Я поел, но поначалу не смог удержать пищу Я поперхнулся, Ультима подстелила ткань прямо передо мной, и на нее я изверг отравленную зеленую жижу. Нос и глаза жгло, но мне стало лучше.
— Со мной все будет хорошо? — спросил я, пока Ультима наводила порядок.
— Да, — улыбнулась она. Выбросила грязные тряпки в мешок в дальнем углу комнаты. — Попробуй теперь, — добавила она. Я так и сделал, и на сей раз меня не вырвало. Атоле и хлеб были чудными. Я поел и почувствовал себя обновленным.
— Могу ли я чем-то помочь тебе? — спросил я.
— Просто отдохни, — сказала она, — наше дело здесь почти завершено…
И тут мой дядя сел на постели. То было устрашающее зрелище — и никогда больше мне б не хотелось снова видеть такое. Словно покойник вставал из мертвых, и белый саван был мокрым от пота, прилипнув к его истощенному телу. Он кричал, словно зверь, которому причиняют адскую боль.
— Ай-и-иииииииии!
Крик рвался сквозь искривленные губы, с которых капала пена. Глаза широко глядели из темных ям, а его тонкие скелетообразные руки молотили воздух так, словно он сражался с фуриями ада.
— Ао-ооооохха… Айииии! — Кричал он в муке. Ультима мигом оказалась рядом с ним, удерживая, чтоб он не упал с постели. Тело его извивалось в безумных спазмах, а лицо исходило мукой.
— Пусть зло выйдет вон! — вскричала Ультима ему на ухо.
— Dios mio! — были его первые слова, и тут зло изверглось изнутри его. Зеленая жижа пошла изо рта, и Наконец, наружу вылетел большой клубок волос. Он упал на пол, горячий и извивающийся, словно клубок живых змей.