Так, ценности США – это в значительной степени идеалы отцов-пилигримов, вообще первых переселенцев-протестантов. Ими и была заложена, как впоследствии оказалось, вполне продуктивная основа страны. Эта Америка вызывала и любовь самих американцев, и искреннюю симпатию во всем мире, по крайней мере до эпохи гегемонии и вхождения в роль мирового жандарма.
В истории США, как и в истории других стран, было много жестокого и вызывающего отвращение: и геноцид индейцев, и рабство, и до сих пор не изжитый расизм, и применение ядерного оружия. Но в ней был создан и образец живого, очень интересного общества, базирующегося на вполне искренних ценностях. «Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы» (Мф. 5:14) – эта евангельская цитата взята из проповеди пуританина, одного из основателей города Бостона Джона Уинтропа, которая была позднее истолкована в духе американской исключительности.
Цитату из евангелиста Матфея отцы-основатели США понимали в религиозном смысле; у них была идея построить общество перед лицом Бога, открытое Ему в соответствии с идеалами и верой, без религиозных и прочих притеснений, свободное общество возможностей. О сегодняшнем американском доминировании в XVII веке, конечно, никто не думал – эти люди просто хотели жить той жизнью, которую считали божеской.
Американский Град на холме в этом смысле похож на идею Святой Руси – то же приложение религиозного смысла к общественным идеалам.
Белые англосаксы-протестанты (WASPs) сделали подходящее для своей культуры в буржуазную эпоху государство, а заодно мировой образец продуктивной и успешной страны. Эта модель не универсальна – другим народам и в другие эпохи, возможно, подошла бы другая, – но далеко не каждой локальной цивилизации удается создать общественное устройство в гармонии с собственной культурой и ценностями. А именно такие цивилизации интересны и себе, и миру.
В России с организацией общественного устройства начиная с имперских времен были очевидные сложности: реформаторы периодически боролись с родной культурой, с разной степенью успеха заимствуя чужие образцы. Это, возможно, породило множество выдающихся вещей, например в искусстве, так или иначе адаптированных к русскому самосознанию, но все же очевидно, что такой подход неоптимален.
Откуда возникают ценности? Национальный характер и ценности народа не выдумаешь, они складываются исторически, десятилетиями и веками. Но чтобы их освоить, осознать и использовать для построения нового и даже сверхнового общества, нужны те, кто является носителем русской культуры не как музейный экспонат, а как источник актуальных живых идеалов.
«Наша задача – войти в контакт со своей подлинностью, найти в себе смелость быть настоящими», – говорит Юрий Усков.
Так кто такие русские? Что в нас настоящее? Это надо прояснить, здесь не должно быть путаницы и вкусовщины. Какое ви́дение будущего соответствует нашим субъектности, культуре, миссии и предназначению? Русская жизнь станет успешнее вызывать искреннюю любовь ее народов и интерес в мире, если войдет в осознанный контакт со своими русскими ценностями.
Для сверхновых героев нашей книги это не вопрос выявления поводов для гордости – скорее способ бытия в гармонии с собой, с собственным существом; и в этом обретение и правды, и эффективности.
Человеческое сознание, как пульсирующая звезда, может расширяться до разных уровней социальности: от индивидуального через семью и род к верхним уровням – народу, нации, стране и человечеству. Человек счастлив, если в достаточной мере гармоничен и осознан на каждом из этих уровней.
Например, если русский еврей живет в Израиле, но не думает категориями израильского общества, а продолжает выяснять внутри себя отношения со своей Россией, то, возможно, он ментально не смог устроить свою жизнь на новой родине: порвал с Россией, но так и не стал израильтянином.
На сегодняшний день, по мнению Юрия Ускова, русское общество обладает минимальным уровнем субъектности. Мы привыкли «мучить себя по чужому подобью» и в этом преуспели, а в осознании себя – нет. Протестанты с их протестантской этикой и предпринимательской энергией были в свое время хорошо осознаны: ясно понимали, во что верят, и на этой вере попытались построить идеальное, по их представлениям, общество. А вот русские сегодня про себя почти ничего не знают. Если говорить о сознательной социальной жизни – мы чувствуем, когда не по-нашему, но устроить по-нашему удается редко. И почему иногда получается, но чаще нет – вопрос нацией так и не отрефлексирован (хотя на эту тему написаны многие книги, некоторые блестящие). Мы все еще полны заблуждений, у нас нет твердой почвы под ногами, и поэтому мы все время недовольны собой.
Усков объясняет это через метафору сказки «Гадкий утенок»:
«Мы оказались среди птиц другого сорта, где нам постоянно говорят, что мы – плохие утки. Этот тезис убедителен; мы действительно плохие утки, даже крякать не умеем как все. Веками стараемся научиться крякать по-европейски – и не получается, несмотря на все потуги.
Но в какой-то момент надо будет понять, что мы просто не утки, мы другие птицы – в чем-то хуже, в чем-то лучше, но просто другие».
Мыслитель XIX века Николай Данилевский в книге «Россия и Европа» создал теорию культурно-исторических типов, которую в XX веке переоткрыли Освальд Шпенглер и Арнольд Тойнби в форме теории цивилизаций. Он показал также, что русский культурно-исторический тип отличен от западноевропейского, и к пониманию этого тезиса мы снова подходим: «Чисто политический патриотизм возможен для Франции, Англии, Италии, но невозможен для России, потому что Россия и эти страны – единицы неодинакового порядка. Они суть только политические единицы, составляющие части другой высшей культурно-исторической общности – Европы, к которой Россия не принадлежит по многим и многим причинам… Если же – наперекор истории, наперекор мнению и желанию самой Европы, наперекор внутреннему сознанию и стремлениям своего народа – Россия все-таки захочет причислиться к Европе, то ей, чтобы быть логической и последовательной, ничего другого не остается, как отказаться от самого политического патриотизма, от мысли о крепости, цельности и единстве своего государственного организма…»
Русская история, начиная с Петра I, отмечена государственными усилиями бездумной европеизации.
В противоречие с базовыми ценностями народа и чувством родины вступили не западные науки и технологии, а постоянные попытки выстроить русскую жизнь по чужим неподходящим лекалам.
Тезис Данилевского до сих пор не может дойти до русского коллективного сознания, мы все время пытались «впихнуть невпихуемое» – Россию в Европу. И до сих пор пытаемся.
Как сделать из елки березу, а главное – зачем?
«Если мы хотим сделать из елки березу, то березы у нас не получится, но елку испортим», – говорит Юрий Усков.
Эта простая мысль исторически приходит к нам только сейчас. Наше правительство (по выражению Пушкина, «единственный европеец в России») на протяжении столетий строило социальную жизнь на основе некритичного импорта западных идей, а это приводило к насилию по отношению к собственному народу, достигшему пика при советской власти.
Социолог Валентина Чеснокова в книге «О русском национальном характере» (впервые опубликована в советском самиздате в 1983-м под псевдонимом Ксения Касьянова) пишет: «Избавившись от интеллигенции как слоя в периоды гражданской войны и культа личности, государство попыталось объявить себя единственным представителем общественного сознания, предложив… усиленную пропаганду избранной идеологии посредством рассылки циркуляров, лекций и кружков политучебы. Эффект всех этих мероприятий, проводимых с грандиозным размахом, никогда не был велик, по мере же роста образованных слоев (с введением всеобщего среднего образования) он постепенно падает. В сознании личности сфера “социальных архетипов” противостоит усвоенным положениям “государственной идеологии”, являясь хранителем ценностей прошлых этнических культур».
То, что Валентина Чеснокова называет социальными архетипами, и есть «хард», фундаментальная структура личности в русской культуре; то, что делает елку – елкой, березу – березой, русского – русским. Пытаясь поставить европейский «софт» (маркированный как прогрессивный) для преодоления технического отставания, мы раз за разом ломали «хард». Но никакая версия государственной идеологии уничтожить эти архетипы не смогла:
истребить русскость в русском человеке можно только вместе с человеком.
На Западе своя национальная культура была делом собственного образованного класса, а русская интеллигенция больше сосредоточилось на импорте чужой. По мнению Чесноковой, «в России процесс этот [национального самосознания] был затруднен тем, что ее образованные слои постоянно находились в сфере сильного влияния западноевропейской культуры, видели в ее деятелях своих естественных лидеров и были склонны перенимать готовые идеи и способы мышления, недооценивая особенностей своего ареала культур».
«Наша интеллигенция любит решать нерешаемые задачи, – поясняет по-своему Юрий Усков. – Они нерешаемые в том же смысле, в каком Неуловимый Джо из анекдота неуловим: его попросту никто не ловит».
Задача понимания доминант и основных социальных архетипов русского народа вполне решаема, просто ее почти никто не решал, а если и пытался, то таким образом, что решения не были востребованы.
Многое было обсуждено и осмыслено в споре славянофилов с западниками в XIX веке, но сегодня, более чем через полтора века, мы примерно на том же уровне дискуссии. Это имеет историческое объяснение. Радикально-западническая линия развития через Владимира Ленина и большевиков получила доминирование при советском режиме; в 1990-е, при очередном заимствовании, победила другая, радикально-западническая, форма идеологии; а вот собственно русская почти не была удостоена вниманием общества.