Дело в том, что мне как представителю земной цивилизации придётся представлять её на встрече с инопланетянами, а для общения с ними мне, конечно, необходимо овладеть достаточно сильным и могучим красноречием. Соотечественников я, конечно, могу и без всякого красноречия поразить первыми же попавшимися словами, но одно дело — соотечественники, а другое дело — инопланетяне! К инопланетянам потребуется, думаю, более научный подход.
Из прочитанного я понял, что ораторское искусство держится на философии, логике, психологии, этике, языкознании… Мысли мои прервал вошедший в зал Борис Кутырев. Я посмотрел на него и подумал: на чём держится красноречие, я знаю, но вот на чём держится Борис Кутырев, не могу понять. В парке Кутырев не выдержал и сошёл с круга уже, кажется, на третьем или четвертом аттракционе, и сейчас у него было бледно-зелёное лицо, впалые щеки и какие-то блуждающие глаза. Он посмотрел на мою книгу, опустился без сил на стул и спросил:
— Ещё читать можешь?
— Могу, — сказал я.
— И на уроках сидеть будешь?
— Буду, — сказал я.
Кутырев пожал плечами и сказал:
— Ну, Иванов, видал я закоренелых развлеченцев, видал и закалённых аттракционистов, но такого, как ты, встречаю в первый раз… — Затем он взглянул на книги, которые я читал, и вздрогнул. Сверху лежала книга «Судебные речи».
— Товарищи судьи! Я приступаю к обвинительной речи на данном судебном процессе с полным сознанием его огромного значения! — громко крикнул я на весь зал. Я крикнул для того, чтобы проверить, как звучит мой голос в смысле красноречия. Голос мой звучал прекрасно, просто очень даже прекрасно.
Кутырев вздрогнул, посмотрел на меня с ужасом, а в глазах его можно было прочитать: какое там — или «влюбился», или «попал в дурную компанию», или «его какая-то муха укусила», или «его инопланетяне подменили»!? Тут определенно всё сразу: и влюбился, и попал в дурную компанию, и муха укусила, и инопланетяне подменили!!! Подумав так, Кутырев бессильно и тихо спросил:
— А где все?
— Ты хочешь узнать, где все хлипаки? — переспросил я Кутырева и разозлился: — Бросил бы я всех хлипаков в речку к пираньям… во время отлива.
— Ну да, — сказал Кутырев, — тебе дай волю, ты только бы и делал, что стоял на берегу реки и бросал всех к пираньям, А когда всех перебросал, тогда бы что ещё стал делать?
Я, конечно, ответил самым презрительным на свете молчанием на такую ужасную картину, нарисованную словами Кутырева. Если бы я начал отвечать, пришлось бы рассекречивать многое — одно за другим. А я такое себе позволить не могу. Поэтому я обязан был выслушать слова Кутырева совершенно спокойно, не дрогнув ни единым сверхмускулом на своем сверхлице. Не дождавшись ответа, Кутырев тяжело вздохнул и оглянулся.
— А где все? — переспросил он меня устало, но настойчиво.
— Если здесь я, значит, здесь все, — сказал я. — А остальные, по-моему, в медпункте.
Кутырев глубоко вздохнул и, наверное, подумал, что ему тоже надо бы сходить в медпункт, но у него не хватило сил подняться со стула, поэтому он остался сидеть. И потом, у него было какое-то ко мне, как это я чувствовал, очень важное дело. Я с жалостью смотрел на Кутырева и думал: «Да, а ведь это только мой перигей, и даже не перигей, а, так сказать, самое его начало».
Кутырев, видимо, понял мой взгляд, поэтому он опять вздохнул и сказал:
— Укатали сивку…
Он даже не мог договорить до конца пословицу.
— Укатали сявку, — поправил я Кутырева.
Я прислушался к своему пульсу и к артериальному давлению, проверил аппетит — он у меня был сейчас просто волчий — и подумал: «Всё в норме, всё в абсолютной норме, самочувствие сверхкосмонавта Юрия Иванова прекрасное!»
Затем я опять хотел погрузиться в изучение ораторского искусства и красноречия, но Кутырев опять отвлёк меня.
— Слушай, Иванов, — сказал он как-то тускло и без особых красочных прилагательных, которые он обычно любит употреблять. — Я, значит, и группа товарищей решили называть наш кинолюбительский кружок «Весёлый тир». Знаешь, вот есть фотоохота — это когда человек стреляет по животному миру не из ружья, а из фотоаппарата. Так вот мы тоже решили стрелять по живым мишеням, но из киноаппарата. Как ты на это посмотришь?
Я понимал, к чему клонит Кутырев, и прекрасно догадывался, что это они снова меня избрали мишенью для своей киноохоты. Я хотел сказать Кутыреву, по своим, мол, стреляете, но не сказал, только подумал, а сказал вот что:
— Значит, всю жизнь будешь последним делом заниматься, Кутырев?
— Почему последним? — удивился Кутырев.
— Да потому что, — объяснил я, — ты же знаешь, всякий юмор там, всякие басенки, побасенки, всякие шаржики-маржики, пасквили-масквили обычно помещают на последних страницах каких-нибудь там журналов и газет, а раз помещают на последней странице, то, значит, это дело-то последнее.
— Ну, так ведь ты-то, Иванов, ты вот как раз на четвёртых страницах и будешь работать в жизни, так что мы с тобой, в общем, одним делом будем заниматься, — ответил мне Кутырев.
— Значит, ты думаешь, что я работаю и буду работать на четвертую страницу? — спросил я Кутырева.
— А на какую же еще? — удивился Кутырев.
— А ты не уверен, что я работаю даже не на первую страницу, а на ту, которая перед первой? — спросил я снова Кутырева.
— Перед первой, — ответил Кутырев, — никаких страниц не бывает. Это только в научно-фантастических романах, может быть, бывает ещё какая-то страница перед первой. Но не в этом дело.
— Вот именно, говори дело, Кутырев! Что тебе от меня надо?
— Мы хотим на тебя киносатиру снять. — С этими словами Кутырев достал из портфеля несколько страниц, отпечатанных на машинке.
— Разрешение надо спросить, разрешение у товарища Иванова, понимаете ли, а потом уже шаржики-маржики свои делать, — отрубил я.
— Так я вот и говорю с тобой, вроде как бы спрашивая разрешения, — стал оправдываться Кутырев.
Я покосился на листки в руках Кутырева, вероятно это и была киносатира на меня, и строго сказал:
— И вообще неправильно формулируете свои мысли. Надо говорить не «мы хотим», а «нам пришла в голову глупая идея» или «мы с ребятами уже давно мучаемся дурью!».
Кутырев обдумал мою поправку и нехотя согласился.
— Ну хорошо, — сказал он, — нам пришла в голову глупая идея, и мы давно мучаемся дурью… снять на тебя киносатиру, то есть выстрелить по тебе из киноружья.
— А что это за киносатира? — спросил я строго.
— Да так, небольшой сюжет из твоей прошлой жизни и будущей под названием: «Звонок на перемену, или Что было бы, если бы Юрия Иванова назначили старостой класса».
— Покажи текст! — приказал я.
Кутырев с готовностью протянул мне листки бумаги.
Товарищи потомки, во избежание фальсификации всего что я прочитал, прилагаю к моим воспоминаниям текст, сочиненный Борисом Кутыревым, и затем продолжу свои воспоминания.
Фальшиво напевая «Когда я на почте служил ямщиком…», Юрий Иванов подметает сцену перед занавесом. Вбегает Миша Холин.
Миша. Иванов, хватит тебе мести, первого урока не будет.
Юрий. А что будет?
Миша. Перевыборы старосты!
Юрий. Миша, мне у тебя прическа нравится… Может, мне сделать такую…
Юрий и Миша скрываются за занавесом. Из репродуктора, висящего на авансцене, доносится шум. Голос: «Предлагаю выбрать старостой класса Юрия Иванова. Он хорошо учится, дисциплина у него томе хорошая, скромный, деловитый, в общем, хороший парень… Кто „за“? Прошу поднять руки!.. Единогласно! Принимай дела, Иванов! Поздравляем!..» Снова шум.
Занавес открывается.
Миша. Все свободны!
Коля. Кроме участников концерта. Уточним программу… и кое-что подрепетируем…
Маша. Я думаю, по поводу программы надо с Ивановым посоветоваться, он теперь староста — значит, это его тоже касается…
Зоя. Правильно!
Коля. Согласен. Юра Иванов, иди сюда!
Юрий. Я здесь. В чем дело?
Коля. Юра, сегодня вечером выступает наш кружок самодеятельности.
Юрий. Ну и что?
Миша. Каждый участник концерта составил программу, а какая из них лучше, мы не знаем, решили с тобой посоветоваться. Как ты думаешь, с чего лучше начать концерт? Маша предлагает с художественного чтения, а Зоя — с пения.
Юрий. Ребята, ну какой же я вам советчик? Концерт меня не касается…
Коля. Что значит — не касается? Ты староста. Руководитель. Вот и начинай. Тебя теперь всё касается. Так с чтения или с пения начинать?
Юрий. Ребята, консерватории я не кончал, в пении я ничего не понимаю. Мне медведь на ухо в детстве наступил, так что… И вообще… я простой ученик.
Коля. Ну, положим, ты, Юрий, был простой ученик, а теперь ты наш староста, и у тебя уже есть стаж руководства нашим классом…
Юрий. Ну какой стаж, ребята, у меня… Я староста-то всего пять минут…
Серёжа. Всего пять минут!.. Ты хочешь сказать, целых пять минут стажа!
Маша. А у нас, например, ни одной минуты.
Серёжа. Соображаешь?.. Поэтому тебя уже и уважают в классе, и уже ценят твое мнение.
Юрий. Ценят уже, говоришь?
Серёжа. Очень ценят.
Юрий. И меня всё касается?
Миша. Старосту всё и должно касаться.
Коля. С тобой уже считаются. Больше того, твоим мнением уже дорожат.
Юрий. (с достоинством). Это ты, Коля, хорошо сказал… удачно… Со мной уже считаются. Моим мнением уже дорожат.
Вадим. В конце концов, ты же умница.
Юрий. Это верно, я умница.
Лена. У тебя есть вкус, Юрий.
Юрий. Что есть, то, кажется, есть… Кто хочет ещё что сказать?
Коля. У тебя верный глаз и лёгкая рука. Поэтому тебя в классе уже пять минут ценят!