— Завтра всё будет, — сказала мама.
— Завтра — не сегодня, — сказал я. — Может, всё-таки споём, предложил я, — повеселимся, пошутим?
— Только этого не хватало! — возмутился отец. — А насчет пошутим и споём есть такой анекдот. Сын-двоечник приносит отцу дневник. Отец видит, что у сына по всем предметам двойки и только по пению пятёрка. Отец смотрит на сына и говорит: «И ты ещё поёшь!»
— Смешно, — сказал я серьёзно и добавил: — Ну, ладно, если так, то мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё — наша задача! — с этими словами я поднялся и вышел из комнаты.
Сегодня гитару можно одолжить у Колесникова, чтобы установить немедленно связь с генами. Ген подаёт голос оттуда, из глубины твоего существа, а можно и, наоборот, развеселить гены, пощекотать их под мышками, есть же у генов свои молекулярные подмышки, и научить гены петь. Научить гены петь можно, но… но план весь план моей сверхкосмической жизни придётся мне переделать, а где взять время? Где взять время?
Думая об этом, я перелез через ограду нашего балкона и через балкон Колесникова-Вертишейкина проник к нему в комнату. Колесников уже спал, я разбудил его и спросил:
— У тебя есть гитара?
— Есть, — сказал Колесников.
— Давай скорей.
Колесников протянул мне гитару и сказал:
— Ой, что вчера из-за тебя на педсовете было! Говорят, случай с пожаром разбирали, а твое поведение и вообще тебя назвали феноменом. Чему, говорят, нас учит феномен Иванов? А учит он нас тому, что ещё одна такая безобразная выходка окончилась пожаром на репетиции и его надо исключить из школы. Это учительница пения сказала. А учитель химии сказал: «А по-моему, феномен Иванов учит нас другому: при всех его чудовищных и необъяснимых выходках Иванов — феномен, учится у нас, учителей, и феномен нас чему-то учит. А может быть, и учителям взять с него пример: учить и учиться». Что здесь началось! Все возмущались: «Не будем учиться!.. Не будем!» Я это всё запишу в новых воспоминаниях о тебе, хорошо?
— Хорошо, — сказал я, вылезая с гитарой из окна через балкон на карниз дома. — У вас ещё какой-нибудь музыкальный инструмент есть?
— Есть, — сказал Колесников, — пианино.
— Сейчас же садись и играй, Колесников. А то поздно будет. Мне поздно никогда не будет, а тебе будет.
Я задержался на карнизе, посмотрел на Колесникова и спросил:
— А вдруг мне эти стихи присылают оттуда? — Я показал глазами на небо. — Какой-нибудь там инопланетянин видит оттуда, что именно мне будет поручено самое… самое… на земном шаре… и он мне сигнализирует. Может, у них там и прозы нет, а все стихами говорят. А я себе взял экслибрисом круг… Слушай, Колесников, меня сейчас — поймёшь позже.
С этими словами я полез по карнизу дома, дошёл до своего балкона, перелез через перила и вошел в комнату. Затем я смодулировал в своём мозгу тройную экспозицию и соответственно занялся одновременно тремя делами сразу.
Тройная экспозиция — это когда на одну и ту же плёнку снимают три сюжета. Одним словом, я рассматривал в телескоп ночное небо Москвы, облокотившись на гитару, пальцами левой руки строил на грифе аккорды, правой — перебирал струны и тихо, в одну двадцать шестую своего голоса, запел.
Через некоторое время дверь тихо открылась, и в дверях появилось насмерть перепуганное лицо моего отца.
— Что здесь происходит? В чём дело?
Я пропел:
— «Вдоль по Пи-те-рской…» — и сказал: — Слушай сейчас! Поймёшь позже!
— Ты с ума сошёл! Ты же всех разбудишь! — закричал отец. — Всё, я больше не могу!
— Понимаешь, папа, — сказал я, — ты пойми меня по-хорошему. Ты даже не представляешь себе, как это для меня важно, чтобы круг сомкнулся, потому что несомкнутый круг — это не круг, и поэтому, продолжал я, — ты должен, ты обязан понять, что любое художественное произведение обязательно состоит из двух компонентов: информационного, к которому относятся слова, мелодия, изображение, и ритмического наиболее ярко выраженного в музыке и танце.
— Всё, всё, всё, не могу, ни по-хорошему, ни по-плохому не могу, — повторил отец.
Отец прошёл в прихожую, накинул плащ и выскочил на лестничную площадку, забыв закрыть дверь. Мама, молча наблюдавшая за всей этой сценой, выскочила вслед за отцом на лестницу и крикнула вдогонку:
— А может быть, ты, не разобравшись, требуешь от сына того, что, на его взгляд, делать нет смысла? Тогда упрямство Юры — признак первой, может быть, несколько неуклюже проявленной самостоятельности?! И надо не убегать, а…
Но отец был уже на улице и не слышал слов матери, в которых, как всегда, была заключена большая доля истины, чем в поступках моего отца.
Когда я вернулся к себе в комнату на моём столе лежал неизвестно откуда взявшийся листок со стихами. Первый раз в жизни, не показывая вида, конечно, я обрадовался стихам. Вот эти стихи:
ИСПЫТАНИЯ НА ФЛАГ
Всегда впереди развевался наш Флаг.
Его уничтожить замысливал враг.
Но Флаг шел в атаку, хоть пулей пробит…
Из самой он прочной материи сшит.
Оставили нам деды завещание,
Они хранили флаги на груди:
Пройти на Флаг,
Пройти на смелость испытание,
А смелые, как флаги, впереди!
Флаг вьётся над стройкой, над пиками гор.
Венчает он мачту и моря простор.
Флаг с нами навечно, и мы с ним навек.
Несёт его свято в руках человек.
Флаг прочность проверит мою и твою.
Нельзя быть с ним слабым в труде и бою.
Равняйся, товарищ, равняйся на Флаг!
Оставили нам деды завещание,
Они хранили флаги на груди;
Пройти на Флаг,
Пройти на смелость испытание,
А смелые, как флаги, впереди!
ВОСПОМИНАНИЕ ВОСЕМНАДЦАТОЕ. Сверхжёсткая сверхпосадка
С утра лил холодный дождь. Я лежал на земле в глухом уголке Измайловского парка и думал о сюрпризах генетики. Сюрприз генетики — это особый склад организма. Людей, не восприимчивых к простуде и с удовольствием плавающих в ледяной воде, называют моржами. Но я среди этих моржей, конечно, считался бы сверхморжом. Пролежав два часа на земле под дождем, и это перед самым уроком пения, я затем забежал домой за портфелем и за гитарой Колесникова. Переоделся и с гитарой под мышкой заявился в класс, Я сел за парту и стал анализировать свои действия в меняющихся условиях внешней среды и пришёл к выводу: надо успеть подтянуть эмоциональную сторону своей природы. А то завтра вдруг, как гром с ясного неба, телеграмма-«молния» с планеты Нонплюсультра: «Вылетаем! Встречайте!» Кругом паника: кому встречать? И тут как глас с ясной земли: «Встречать Юрию Иванову!» Такие, как Маслов, завопят: «А почему? А почему Иванову Юрию?..» А им в ответ: «А потому… А потому, что он всё знает! Всё умеет! И всё может!..».
Это если они к нам завтра прилетят. Ну, а если мы к ним туда через определённое количество лет, то кому лететь? Ну, естественно, мне! Иванову! Конечно, ещё вчера бы Маслов завопил бы: «Как, Иванов? Он, конечно, сверхкосмонавт и даже сверхчеловек, но он же незавершенный, у него концы круга не сходятся, он же в искусствах ничего не понимает и не любит их. С ним за столом даже хорошей космонавтской песни не споёшь хором».
Теперь-то, когда я всё знаю про пение, уже теперь-то я покажу этим — и Маслову, и Ботову (он у нас лучший певец!), как надо петь! Да я один при моей силе голоса за весь хор мальчиков спою, могу под аккомпанемент, могу а капелла. (А капелла — это пение без музыкального сопровождения.)
Перед пением я скажу небольшую речь о том, что человек должен быть цельной личностью и обладать всей полнотою душевных качеств, чтобы выполнить своё общественное и духовное предназначение, подобно тому, как тело его должно обладать всеми органами для того, чтобы хорошо осуществлять жизненные функции. Однако, к сожалению, наши заботы о теле остаются значительно более сильными и важными, нежели заботы о душе. Жалеют, например, человека, у которого одна нога короче другой, но не жалеют того, кто короток умом и лишён идеала, хотя второй недостаток значительно серьёзнее и опаснее и для того, у кого он есть, и для других людей, из-за него страдающих…
И тем, кто страдал из-за меня до сегодняшнего дня, скажу: извините! И ещё я скажу, нет, вернее, намекну, что: «Слушайте слова мои, народы, человек планеты властелин, он полное собрание изобретений всей природы, или сокращённо ПСИП-ОДИН!» И здесь я разовью эту мысль в том смысле, что в будущем каждый человек будет не только петь своим человеческим голосом, но и голосом любой, самой диковинной певчей птицы.
Когда в класс вошла учительница пения и увидела меня, лицо её пошло искажаться, как говорят на телевидении, по строкам и по кадрам…
— Иванов, — сказала она, обращаясь ко мне, — что тебе здесь надо?
— Я, Агриппина Михайловна, буду петь.
Агриппина Михайловна с невероятным недоверием покачала головой и, подойдя к роялю, сказала:
— Друзья, вы все, конечно, помните миф об Орфее? Когда Орфей играл на кифаре и пел, дикие звери переставали враждовать между собой и затихали. Даже море затихало, а деревья и скалы двигались со своих мест и приближались к певцу. Там, где бессилен был меч, песня Орфея делала чудеса.
В трагедии Шекспира «Юлий Цезарь» Брут, желая подчеркнуть человеческую неполноценность Цезаря, восклицает:
Он горд и скрытен,
Музыки не любит.
Шекспиру принадлежат и такие слова:
Кто музыки не носит сам в себе,
Кто холоден к гармонии прелестной,
Тот может быть предателем, лгуном,
Такого человека — стерегись!
Впрочем стоит, ли призывать на помощь Шекспира, чтобы ещё раз доказать огромную роль музыки в формировании человеческой личности. Это и так всем ясно. А теперь кто мне скажет, из каких компонентов состоит музыкальное произведение?
В классе наступила долгая и тягомотная пауза. Пришлось, взять, как всегда, слово первым мне.